История мангитской династии - Ахмад Дониш
Причиной нерадивости войска во время сражения было, во-первых, то, что им не хватало жалования. Во-вторых, войском командовали люди низкие; в-третьих, когда видят, что после павшего на поле боя, дети его погибнут [от нужды], то это становится причиной отсутствия у них храбрости. Всякий, кто подвергает себя бедствию, питает надежду, что он это делает ради жены и детей и своего собственного [будущего] покоя. Если же эта цель отсутствует, то он себя не будет подвергать гибели.
Еще одной причиной бегства войска явилось то, что люди не знали о положении врага, а если и слышали, то не верили по той причине, на которую выше мы указывали. Они сравнивали положение врага с людьми своей страны. Поэтому они довольствовались дубинками в три локтя — оружием, которым они отражали узбеков. Их состояние напомнило положение того гурийца,[192] который, услышав в мечети от проповедников о хадже и что остановка у горы Арафа — богоугодное дело, а бросание камешков между Сафо и Марвы влечет за собой большую награду, был настолько поражен, что прямо из мечети, не заходя домой, без вещей и вьючного животного направился в хадж. Пройдя один фарсах, он проголодался и захотел пить. По дороге у бакалейщика он спросил о расстоянии до «ходжа»[193] [и о том], сколько осталось еще идти. Этот человек [бакалейщик] ответил: «Несомненно, ты сумасшедший. Откуда ты начал расспрашивать? Отсюда до «хаджа» тысяча фарсахов дороги, а ты теперь еще в окрестностях города». Тот человек [хаджи] тут же возвратился в город, убедившись, что дело трудное [и подумал, что] мне, мол, не нужна награда, которую получают с таким трудом.
Так же и наши борцы за веру. Они услышали, что умереть от меча неверных безболезненно и быстро и что награда за участие в священной войне — рай, согласно словам: «Сады, где внизу текут реки».[194] Если их убьют, то станут газиями. И выступили с такими желаниями.
Но еще до того, как они достигли места назначения, у них кончились дорожные припасы. Убедившись, что увидеть неверных — одно, но подойти к ним близко, чтобы замахнуться трехлоктевой дубинкой — другое, они отказались от этой и будущей жизни и обратились в бегство. А когда увидели, что впереди неверных войск идет огненное войско, им и вовсе стало не до храбрости. Они увидели, что кроме бегства, все остальные пути были для них закрыты.
И еще: для того, чтобы войско на поле сражения было стойким, необходимо, чтобы сам султан был храбрым, а предводитель войска и военачальники проявляли прозорливость, твердость характера и мужество. Необходимо, чтобы воины охранения [караулы] лично находились в рядах сражающихся и приободряли людей, возбуждая нукеров обещаниями золота и богатства. Рядом с полем сражения должны быть всегда динары и дирхемы, а при них — верный чиновник,[195] который тут же наличными награждал бы всякого, кто проявил храбрость и нанес ущерб врагу. Если убьет врага стрелой, — то такую-то награду, за пленного — столько-то, если голову принесет, — то столько-то; и в этом деле никакое обещание не подействует. Все равно, что сказать: здесь работа, а в городе будешь хлебом обеспечен; или: после разгрома ты получишь высокий чин. Никто из тех, у кого есть ум, за одно обещание не будет рисковать жизнью. В таком деле вместо всех обещаний и посулов действует только наличие. Даже указы о назначениях должны быть готовы и написаны, чтобы их тут же положить на голову храбрецов.
Одним словом, когда покрышка с котла узбеков была снята и под позолотой сверху донизу стала видна медь, русские должным образом оценили положение. Они тут же двинулись к Джизаку.[196] Из Самарканда для обороны Джизака выступили двенадцать тысяч солдат во главе с несколькими военачальниками. Все военачальники враждовали между собой. Когда один делал привал, — другой двигался. Если у одного лошадь застревала в грязи, — никто ему не помогал. Среди них были и регулярные воины. Командиры были афганцы. Эти были обучены правилам регулярного сражения и видели много сражений.
Все они собрались в Джизаке. Военачальники из регулярных частей посоветовали выйти за стены города. Находиться всем внутри города не следует. Там надо дать сражение. Но гулямы эмира, которые были главными начальниками, этих слов не послушались. Все они шумели, как на сборище женщин, и слов друг друга не слышали. В конце концов, отряд афганцев из регулярных войск вышел и, окруженный русскими войсками, после жаркого сражения геройски пал. Оставшиеся же глупцы засыпали ворота города, чем закрыли дорогу собственного спасения и открыли большую дорогу своей погибели. Начальники вместе с войском оказались в окружении.
В это же время русское войско подошло к крепости, подвергло его обстрелу из пушек и ружей и в течение получаса стену сравняло с землей. Около ста человек вошли внутрь крепости, и все они расстреливали из ружей все живое, что им попадалось.
Убивая и расстреливая, они загнали всех добровольцев к воротам города, которые перед этим те сами закрыли и засыпали землей. Все пригнули головы и прятались за спины друг друга, чтобы спастись от пуль врага. И все выставили зады. За каждыми двумя-тремя тысячами этих добровольцев было по три-четыре русских воина, которые стреляли им в зады, и с каждым выстрелом пуля пробивала зады пяти-шести человек добровольцев, застревая только в заду седьмого; так они толпами падали на землю. И не было у них мужества оглянуться, они думали, что их преследует несколько тысяч русских воинов. Так, они отправились в ад, перепачканные дерьмом, и им слышались со всех сторон слова: «О, отступники неверные, бейте отступников!»,[197] и лишь немногие из них вскарабкивались на стену, бросались вниз и бежали с перебитыми руками и ногами и, то падая, то поднимаясь, добравшись до Самарканда, рассказывали о страшных событиях,[198] став примером и назиданием для [потомков].
Когда русские силой оружия захватили Джизак, эмир не решился дальше оставаться в Самарканде и направился в сторону Бухары. Ученые улемы снова протрубили всеобщий сбор, и множество народа из мулл и простолюдинов, которые не имели представления об истинном положении дел, снова собрались в Самарканде. Инак Ширали, который эмиром был оставлен правителем Самарканда, отдал приказ убивать этих добровольцев[199]: «...мол, из-за их подстрекательства поднялась смута и мятежи; и пока муллы не будут убиты, не успокоится народное возмущение. В основе священная
