Петр Столыпин. Последний русский дворянин - Сергей Валерьевич Кисин
Ставки сделаны, ставок больше нет
Как пишет в своих воспоминаниях Извольский, «Столыпин был застигнут врасплох назначением на пост председателя. Он работал с величайшей искренностью, подготовляя возможность образования коалиционного кабинета, в котором был готов занять второстепенное место под руководством человека, пользующегося доверием Думы, но не считал себя достойным принять роль главы правительства. Момент был слишком критический, чтобы с его стороны было проявлено какое-либо колебание, и после аудиенции у императора на следующий день после роспуска ему ничего не оставалось, как принять возлагавшуюся на него тяжелую обязанность».
Бывший премьер Витте понимающе воспринял назначение Столыпина, однако пророчески изрек: «Государь не терпит никого, кроме тех, кого считает ниже себя. Стоит кому-то появиться на вершок выше императорского стандарта, берет ножницы и подстригает. То же будет и со Столыпиным».
Этого не мог не понимать и сам потомок муромских воителей. Нескольких месяцев в царскосельских коридорах ему хватило, чтобы избавиться от радужных иллюзий и постараться разобраться в том, что даже второй человек в государстве мало что сможет, не имея нормальной команды исполнителей – правительства. Работоспособного кабинета, который не будет заглядывать в рот монарху и подкладывать коллегам канцелярские кнопки на кресла, а займется наконец реальными делами. Вряд ли Столыпин был «застигнут врасплох», Извольский явно преувеличивает. После ухода Витте равноценных фигур на царскосельской доске не было. В свите только и разговоров было о Столыпине, о которого сломала хребет поволжская «революционная ситуация», и Коковцове, умевшем находить общий язык с любым окружением и не претендующем на собственную политическую роль. Однако Столыпин был ярко выраженный монархист, не скрывавший своих взглядов на сохранение династии и укрепление ее давно назревшими реформами. Как ныне принято говорить, саратовский эксгубернатор имел харизму, а главное – успех во всех делах, которые начинались под его руководством. Да и на тот момент врагов при дворе у него практически не было – просто потому, что пока еще неоткуда им было взяться. Негласный титул «самого молодого» на каждом из занимаемых постов преследовал Столыпина до конца жизни.
Следует заметить справедливости ради, что за саратовца сыграло еще и то, что как раз весной эсеры практически свернули террористическую деятельность в городах и «бунташную» в деревне в ожидании кардинальных изменений в верхах и прихода к власти левого правительства. Спад революции также был поставлен в заслугу новому энергичному министру, который сумел переломить ситуацию в губернии, а теперь она на глазах менялась в империи.
К тому же именно Коковцова пронырливые французы, опасаясь за возврат в ходе политического кризиса своего займа, хотели бы видеть премьером. А в этом случае император уже посчитал несколько неприличным иметь у себя второе лицо в государстве, которое проталкивает в кресло другое государство. Так что, вероятнее всего, выпускник питерского физмата заранее предполагал свой взлет и морально был готов к нему.
В ходе обсуждения с самодержцем своего назначения он поставил условие: кресло премьера займет, если царь отправит в отставку двух наиболее одиозных и реакционных министров в кабинете Горемыкина – главноуправляющего землеустройством и земледелием Александра Стишинского (крайне правый, член черносотенного «Русского собрания» и «Бюро для взаимной осведомленности и совместных действий правых деятелей») и обер-прокурора Святейшего синода князя Алексея Ширинского-Шихматова (глава «Бюро», протеже самого воспитателя царя Константина Победоносцева). Оба не только вызывали резкую антипатию в Думе, но и являлись «бревнами» на пути его будущих реформ. Аграрные вопросы невозможно было решать с дуболомным противостоянием «птенца Плеве» Стишинского, а князь просто не в состоянии был осознать необходимость любых изменений в стране и висел бы мертвым грузом на ногах любого главы правительства. Как заметил царю сам Столыпин: «Угрозу мирной жизни нельзя устранить, пока на дела управления, а следовательно, на судьбы страны будут оказывать влияние люди, по воспитанию – вахмистры и городовые, а по убеждению – погромщики».
Еще одно поставленное кандидатом в премьеры условие – право изменять состав кабинета, привлекая в него лиц не из бюрократической среды, что позволило бы ему коалиционный кабинет создать с участием всех нереволюционных партий. Таким образом Столыпин бы добился восстановления нормальных рабочих отношений с наиболее адекватными деятелями из числа думцев, желающими претворить свои идеи в жизнь не воплями на трибунах, а кропотливой созидательной работой. Высочайшее дозволение на это также было получено, но вот как раз с компромиссами вышло куда сложнее.
Впрячь одновременно коня и трепетную лань было делом в высшей степени сложным. Требовалось, с одной стороны, привлечь к сотрудничеству лиц, не скомпрометированных безликой властью, чтобы получить поддержку Думы и либералов. С другой – ввести в кабинет грамотных опытных профессионалов, которые бы смогли проводить идеи своего премьера по всей вертикали до самых низов. Однако первым надо было бы отбросить свои амбиции и заниматься не популизмом, а делом. Вторым, кроме конкретного дела, надо было ухитриться отбивать вполне предсказуемые атаки и слева, и справа. Иными словами, требовались Личности, с крепкими нервами, целеустремленностью и профессионализмом. То есть копии самого Столыпина. Где их взять?
Двухнедельные консультации с намерением привлечь в правительство надежных людей мало что дали. Коалиция не клеилась. Возможные кандидаты в будущий кабинет из числа кадетов, зная, какое раздражение в либеральных кругах вызвал роспуск Думы, не хотели дискредитировать себя работой в правительстве. К тому же кадеты были уверены в своей победе и на следующих думских выборах, а уж тогда можно будет говорить со Столыпиным с более твердых позиций. Их участие в работе кабинета, стало быть, исключалось.
Бывший кадет, а ныне прогрессист из бывших земцев Николай Львов, имевший собственную аграрную программу, знакомый Столыпина по Саратову, опасался слишком тесных контактов с «питерской клоакой». Поговорил премьер с одним из основателей и членом ЦК партии «Союз 17 октября» графом Петром Гейденом. Тот, находясь в отставке, по большей части жил в своем имении Глубоком в Псковской губернии, где успешно занимался сельским хозяйством, использовал новейшую зарубежную технику, привлекал к работе хороших специалистов в аграрной сфере, следил за иностранной сельскохозяйственной литературой – мог быть очень полезен в аграрном вопросе. По выражению известного философа и общественного деятеля Петра Струве, «Гейден являл собой редкостный в России образец человека, гармонически примирившего в себе консерватизм и либерализм». Однако президент Вольного экономического общества Гейден в новой ситуации вообще не разобрался и почему-то посчитал, что «нас хотят использовать на роль наемных детей при дамах легкого поведения».
Князь-философ Евгений Трубецкой, профессор энциклопедии и истории философии права Московского университета, просто посчитал себя не готовым к работе в правительстве.
Хотел в министры торговли союзного
