Виктор Петелин - История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции
Из объективной, непреложной реальности история превращалась в непомерно растянутую притчу о величии России…» (Полякова Е. Минувший век во всей его истине… (Заметки об историческом романе) // Новый мир. 1965. № 2. Цит. по: Литература и современность: Сборник 6. Статьи о литературе 1964—1965 годов).
Отрицательную оценку у критика «Нового мира» получают, кроме «Ратоборцев», такие романы, как пятитомный роман В. Язвицкого «Иван III – государь всея Руси», трилогия В. Костылёва «Иван Грозный», драматическая дилогия Алексея Толстого – все это «непомерно растянутая притча о величии России». А.Н. Толстой и В.И. Костылёв изобразили Ивана Грозного, «полубезумного деспота и распутника, ошеломившего своими жестокостями даже видавший виды XVI век», «мудрейшим из русских государей, возлюбленным рыцарем, любящим мужем, а у Костылёва – «тема мудрого царя, «народного царя» доводилась почти до абсурда» (Там же. С. 380).
Во всех этих произведениях критик «Нового мира» усмотрела лишь «парадные портреты великих людей» да «бесконфликтность в изображении минувших эпох».
Объективное прочтение романа «Ратоборцы» полностью опровергает мнение критика «Нового мира».
А.К. Югов, рассказывая о том, как он писал свой роман «Ратоборцы», вспоминал, что «явственное, яркое, вещественное виденье» эпохи Даниила Галицкого и Александра Невского к нему пришло только после того, как он «несколько лет начитывался и насматривался», часто бывал в Оружейной палате, Историческом музее, Галицко-Волынскую летопись всю переписал от руки, тщательно изучал «Материалы для словаря древнерусского языка» И.И. Срезневского, Нестора, Карамзина, Татищева, Соловьёва, Буслаева, Шахматова, Аристова, Никитского, Рыбакова, Третьякова, Воронина, Арциховского, Колчина, Грекова, Тихомирова, Тизенгаузена, Березина, Грушевского, Дашкевича, Экземплярского, Линниченко… «Киевская Русь и Золотая Орда, Ватикан, Византия, русское духовенство тех времён и вообще церковные дела; земледелие и промышленность, обычаи и законы, не говоря уже о военном деле, – всем этим надо было годы начитываться, чтобы начать видеть и слышать!» – писал А.К. Югов (Югов А. Знанье и виденье // Москва. 1990. № 9. С. 197).
А главное – как воспроизвести живую русскую речь того времени?
С первых же страниц своего произведения автор вводит читателей в гущу бурных событий XIII века русской истории: снова, как уже не раз перед этим, идут на Галицко-Волынскую Русь «угры», так прозывали венгров в то время. «Неугомонный, задорный сын черниговского князя Ростислав Михайлович», как характеризует его Н.И. Костомаров, зять венгерского короля Бэлы IV, собрал большую армию и осадил Ярослав. На другой день рано утром («Да не застанет вас солнце в постели!» – любимая поговорка князя) Даниил Галицкий созвал военный совет. Автор сразу же даёт портрет князя: «…князь скоро вошёл – такой, как всегда: высок, строен, широк в плечах, сдержанно-стремителен…» С любовью, чуть ли не восторженно, описывает А. Югов портретные детали князя и его одежду: ему чуть больше сорока, волнистые волосы с проседью ниспадают почти до плеч, небольшая борода аккуратно подстрижена. «На князе его обычная, излюбленная одежда: тонкого синего сукна княжий плащ – корзно, подбитый алым дамасским шелком, застёгнутый на правом плече золотой застёжкой так, что свободной оставалась правая рука. Под плащом, поверх широкого кожаного пояса, – расшитая, синего сафьяна, короткая безрукавка, расстёгнутая на груди, что из века в век носят русские горцы в Карпатах. Рукава бледно-розовой сорочки на запястьях застёгнуты запанами крупного жемчуга. Синие широкие шаровары охвачены у колена гибкими, облегающими ногу сапогами жёлтого хоза, без каблуков, на мягкой подошве. Слева, на кожаной, через плечо, перевязи, меч отца, деда, прадеда, меч Романа, Мстислава, Изяслава… Голос его был просторен и благозвучен…» (Югов А. Ратоборцы: Эпопея: В 2 кн. М.: Советский писатель, 1956. С. 8).
Даниил Галицкий и трое близких ему воевод высказали догадку, что венгерские рати не осмелятся двинуться сразу на Галич, а, скорее всего, возьмут в осаду Ярослав или Перемышль. Совещание было коротким, и ещё не успели пропеть петухи, как из Холма, княжеской, только что основанной и выстроенной столицы, помчались послы к князю литовскому Миндовгу, к польскому князю Конраду и в стан венгерского полководца Фильния к князю Ростиславу. Даниил Галицкий просил помощи у своих союзников, а князя Ростислава нужно было уговорить остановить вторжение, напомнив ему, что русским христианам подобает быть едиными, когда вторгается враг.
Мелькают картина за картиной, эпизод за эпизодом, и как живые предстают перед читателем князь Ростислав в белоснежной шёлковой сорочке на складном, с подлокотниками, ременчатом стуле, сумрачный, не в духе после вчерашней попойки с венграми; его «угрюмый телохранитель гуцул»; боярин Кирило, посол Даниила Галицкого, в посольской одежде, торжественный и величественный; венгерский полководец Фильний в стальной кирасе и багряном шёлковом плаще; на помощь приходит брат Басилько, «и умом силён, и дерзновеньем»; старик Андрей Дедива, старейшина карпатских горцев, помнивший Ярослава Осмомысла и ходивший с великим Романом, отцом Даниила, и на венгров, и на поляков, и на половцев, и на ятвягов; карпатские горцы – руснаки и гуцулы – «рослые и могучие, но лёгкие поступью, в белых, без ворота сорочках, с вышивкой на плечах»; Андрей-дворский, «телом хил, а душою Ахилл», – говорил о своём любимце и первом помощнике сам Даниил Галицкий…
По всей отчине потекли добровольцы в стан князя. С «добрынью, лаской и ясносердием» принимал князь всех добровольцев. Пришли к нему и гуцулы, сбежавшие от лютости боярской в леса и там укрывшиеся, «освоившие там новые для себя пашни, на гарях и чащобах». Но, услышав княжеский призыв, пришли «застоять Русскую Землю от человекохищников и разбойников», «пришли кровь пролить на божьем пиру».
Старший из толпы беглых смердов смело и честно признаётся, что сбежали они от боярина потому, что он их не только работой и поборами «умучил», «а ещё и для охоты и для облоги звериной, когда ему только надо, от пашни народ отрывает и по неделям держит в трущобнике» (Там же. С. 19). Хотел схитрить Андрей-дворский и не всю правду сказал об этих беглых смердах, но прозорливый Даниил сразу почуял, что верный ему Андрей-дворский что-то скрывает от него. Сразу помрачнел, стал угрюмым: «– Кто их привёл?.. Почему тиун боярский не с ними?» И всё стало ясно: «Бедный Дворский только развёл руками и договорил остальное, утаённое». Князь видит, что действительно перед ним «народ всё могутный», как говорит Андрей-дворский, «такой пластанет мадьярина – на полы до седла раскроит», но он не может «покрыть» их своей княжеской милостью, гневно прикрикнул он на своего воеводу: «…Недоброугодное молвишь!.. Ты должен сам понимать: каждая держава своим урядом стоит! И этого уряда не должен сам князь рушить!.. Ты скоро скажешь мне: беглых холопов боярских прощать и в добрые воины ставить?!» (Там же. С. 20).
«Скорбный и сумный» Даниил Галицкий смотрит на встречный поток русских беженцев, спасавшихся от венгерского нашествия. С почтением склонил голову перед старой русинкой-беженкой, помнившей ещё великого Романа. «Ласково» встретил боярина Кирилла, доложившего ему о переговорах с Ростиславом и Фильнием, пошёл вдоль ратного стана проверить стражу и распорядок. Слушая девическую песню, доносившуюся из беженского лагеря, вспомнил князь свою любимую супругу Анну, родившую ему четверых сыновей и дочку Дубравку, вспомнил, «как благословляла и вооружала его, и плакала, и молчала», и «боль стиснула ему, князю, сердце». Подошёл к осаждённому Прославу, перевёл свои войска на другую сторону Сана, ударил на поляков и Ростислав, обратившись к своему войску со словами: «Земляне мои!.. Галичане, волынцы, щит Земли Русской, станем крепко! Кто медлит на бой – страшливу душу имат! Воину же – или победить, или пасть! А кому не умирать?» (Там же. С. 25).
Мужественно и толково руководит князь боем, посылая то Дворского, «зная разум его и храбрость», то, «внимая гулу и стону битвы», Даниил безошибочным слухом и чутьём полководца узнал тот миг, когда заколебались весы сражения, «ринул ещё один полк», то сам помчался на левый фланг, услышав от нарочного просьбу о подмоге, остановил отступавших, подбодрил их словами:
«– Воины, – крикнул он голосом, преодолевшим гром и рёв битвы. – Братья! Пошто смущаетеся?! Война без падших не бывает! Знали: на мужей ратных и сильных идём, а не против жён слабых! Ежели воин убит на рати, то какое в том чудо? Иные и в постели умирают, без слав! А я – с вами!
И откликнулись воины:
– Ты – наш князь! Ты – наш Роман!
Сызнова ринулись на врагов. А князь помчался вдоль войска – от края до края, и всюду, где проносился он, посвечивая золотым шлемом, долго стоял неумолкаемый радостный клич…» (Там же. С. 32).
