Л Чарская - Грозная дружина
Таня то металась по-прежнему в горнице, умоляя отпустить ее к крестному, то снова притихала, и упав на колени, слала горячие молитвы Царице Небесной.
Наконец, первые лучи рассвета долгой северной ночи пробили ее негустой, но таинственный мрак.
Затихла и пальба из пушек и пищалей, но не надолго.
Опять прогремел могучий залп и как раз в ту минуту, когда находившиеся в светлице девушки менее всего ожидали этого. Новый дикий вой пронесся над степью, гораздо более резкий и страшный, нежели все прежние крики. Ужас сковал сердце бывших в светличке. Старая Егоровна снова тяжело рухнула на пол перед иконой.
- Знать, нам смерть пришла! - прошептала трусливая, тихая Домаша.
- Глянь-ка, боярышня! Зарево ин тамо! - послышался крик Агаши, не отходившей от окна. - Никак посады наши жгут, треклятые...
- Где? Где? - так и метнулась к оконцу Таня.
И тотчас же, вся бледная, отскочила назад.
- И впрямь жгут... Скоро и до нас доберутся... - чуть слышно прошептали ее трепещущие губы. - Татьяна Григорьевна... боярышня... глянь-кось! От реки-то в обход берут... Из соседней горницы из окошечка видать все, как на ладони. Ох, Господи! Никак оцепили острог...
И испуганная насмерть Машенька появилась на пороге смежных светлиц.
Точно по команде, девушки кинулись в соседнюю комнату, выходившую углом на другую сторону острога, и жадно прильнули к оконцу.
В заметно растаявшем сумраке июньской ночи, со стороны реки быстро подвигалась по направлению к острогу огромная толпа.
- В обход и то взяли!.. Господи, помилуй! Чем прогневили Тебя? - в ужасе прозвенел чей-то испуганный голос.
- Ништо... Здеся заметы да вал не подпустят! - уверенно прозвучал более спокойный голос Агаши.
Таня с надеждой и мольбой взглянула на божницу.
- Дай-то, Господи! - шепнула она.
А между тем толпа все подвигалась и подвигалась. Вот уже близко она... Вот совсем приблизилась к первому замету... Ровно и степенно движется... Будто и не югры-дикари это, будто свои...
- Боярышня! Глянь-ка!.. Да ведь это наши! - крикнула во весь голос Агаша, приткнувшись к оконцу.
В один прыжок Таня была подле нее.
- И впрямь! Евстигнеюшка с челядью, што крестный на Каму посылал! Угодники Божии! Спасены мы! Небось, народищу-то, народищу сколько с собой ведут! Сотен с пять будет... На югров ударят сейчас.
И вся трепеща девочка прильнула к расписной слюде оконца.
Мрак поредел. Светлое утро вставало уже над Строгановским городком. Теперь ясно можно было различить из теремных окон огромную пятисотенную толпу, правильными рядами шедшую к острогу. Впереди всех выступал дворецкий Строгановых, Евстигней Дмитрич. Обок с ним шел чернобородый богатырь с гордой осанкой, в расшитой парчой светлой чуге [короткий кафтан], с длинной заморской саблей, привешенной к поясу. От всей его фигуры так и веяло мощью и удалью. Чуть отступя за ним шагал седоватый молодец в более скромной одежде.
Очевидно вновь появившиеся были поражены гулом и шумом, доносившимися из степи. Строгановский городок с поселками и варницами загораживал от них хозяйничавших с той, задней, стороны югров. Но новая пушечная пальба и смятение на стенах острога заставили разом остановиться отряд.
Из теремного окошечка было хорошо видно девушкам, как передовой богатырь сделал знак рукою дружине и, выхватив саблю, первый ринулся вперед, вдоль стены острога. За ним ринулись и остальные. Только старик Евстигнеич с холопами прошел по мосту, висевшему над заметами, к воротам городка.
Присутствующие в Танюшиных горницах женщины притихли в ожидании. Их сердца то бились, то замирали. Напряженное ухо ловило малейший звук.
Ждать пришлось недолго. Дикий рев югорцев и торжествующие крики набросившейся на них дружины огласили окрестности Сольвычегодской крепости. Половина орды бросилась назад, в степь, половина осталась на месте, изъявляя покорность.
Радостными криками отвечали засевшие в стенах, в башенках острога воротники и Семен Аникиевич.
- Сам Господь послал тебя вовремя, удалой козаче! - выходя с образом и хлебом с солью из ворот острога навстречу победителю, произнес Строганов и истово троекратно поцеловался с вожаком отряда. - Кабы опоздал малость, нагрянули бы дьяволы и на самый острог... Недаром запалила посады окаянная нечисть! - заключил он печально, глядя на алое зарево, поднимавшееся к небу от поселка.
- Ладно, потушим! Туши, братцы, пожар! - обратился Ермак Тимофеич к своим молодцам, - хозяин-купец именитый, спасибо скажет!
И большая часть его дружины кинулась к поселку, уже сильно занявшемуся огнем.
- Милости просим, гостюшка дорогой!
И с низким поклоном Семен Аникиевич ввел давно желанного пришельца в ворота острога.
- А вас, молодцы, прошу на ближайшее село проследовать... Там вам и избы, и снедь - все готово в ближнем селении. Который день ждем вас, дорогих гостей! - окинув взором оставшуюся толпу казаков, попросил он с новым поклоном.
- Веди, Иванович, робят в село, а апосля вертай в хоромы к господину купцу, - обратился Ермак к есаулу и снова с поклоном, исполненным почти царственного достоинства, сказал Строганову: - Уж не погневись, батюшка Семен Аникич, это рука моя правая. С им, с есаулом моим, мы не разлучаемся никогда. Уж коли меня чествовать мыслишь, то с ним заодно почествуй, именитый купец.
- Будь благонадежен, Василий Тимофеич, - не обижу ни есаула, ни других помощников твоих... Не побрезгуй на гостеприимстве нашем, Иван Иванович! - так же низко кланяясь, обратился Строганов к Кольцу.
Не из страха перед удалыми волжскими разбойниками, не из желания подслужиться им с таким почтением отнесся Сольвычегодский владелец к удалой разбойничьей дружине: искренно, радостно обнимался с гостями старик Строганов. Одним своим появлением они обратили в бегство орды кочевников и впредь будут ограждать от набегов вверившихся под его, Строгановское, крылышко поселенцев.
И это несказанно радовало именитого купца.
Ночь между тем растаяла совсем. Огненный диск восходящего солнца окрасил пурпуром степь. Зарево пожара побледнело. Удалые Ермаковские молодцы затушили огонь и теперь, при блеске возродившегося дня, устраивались в своих новых жилищах. Как раз к этому времени подоспел и вернувшийся отряд охотников с Максимом и Никитой во главе.
Отлегло от сердца Строганова. Теперь он был вне опасности со всеми своими поселенцами и с дорогой семьею, под мощной защитой славных волжских казаков.
11. НОВЫЕ ЗНАКОМЫЕ. - ПРЯТКИ. - РОКОВОЕ ОТКРЫТИЕ
Раздольное, веселое пирование шло в стольной палате просторных Строгановских хором. Вдоль столов, покрытых камчатными скатертями, с золотыми гривками по краям, на длинных, широких скамьях, обитых богато расшитыми полавошниками, сидели гости. Столы гнулись от обилия наставленных на них блюд, под тяжестью ковшей с брагою и медом.
Чего-чего только не было тут! И рыбные блюда, нежная, розоватая омуль [сибирская рыба], и язь, приправленная перцем и пряностями, всякая дичина, начиная с фазанов и кончая мелкими рябчиками да лесными петухами, пироги с саго и мясом и курники, начиненные шпигом, оладушки, лапша, жареная баранина с кашей, гуси, свинина.
Челядь только и знала, что убирала смену за сменой, подавая без конца кушанья и яства.
Не меньшим количеством сортов отличались и вина. Тут были меда сыченые, малиновые, инбирные и другие, брага и олуй [пиво], и фряжское, заморское питье, романея, мальвазия и рейнские вина, так и искрившиеся в серебряных стопках и ковшах. Этими заморскими питьями были до верху полны Строгановские погреба.
Гости отдавали должную дань и винам, и снеди.
Пировали в четырех горницах. Василий Тимофеич со всей своей дружиной был приглашен отпраздновать свой приход в Строгановские владения. Не все приглашенные разместились даже в доме. Пришлось понаставить столы на вольном воздухе, чтобы уместить всех пятьсот сорок человек.
В стольной палате самого хозяина сидели только самые почетные гости: атаман с есаулом да Яков Михалыч или Волк, Никита Пан и молодой Мещеряк.
Сам хозяин с племянниками не садились, а ходили вокруг столов, угощая гостей.
Подле своего нового друга Матвея сидел Алеша. Долгое речное путешествие и несколько дней пребывания на вольном Пермском воздухе сделали свое дело: юный князек выздоровел от своей мучительной болезни. Не обошлось здесь дело и без помощи Волка. Старый разбойник, знахарь по призванию, травами и наговорами окончательно излечил мальчика. Правда, некоторая слабость давала еще себя чувствовать Алеше. К тому же близкое соседство страшного человека со шрамам на щеке, убийцы любимого дядьки, наводило на тяжелые, мрачные мысли юного княжича. Всякий раз, что Никита Пан, раскрасневшийся от фряжского вина взглядывал на него, дрожь ненависти и злобы охватывала все юное существо Алеши.
Были тут и двое других людей, которые рождали совершенно противоположные чувства в душе юного князька. То был Мещеряк, к которому успел привязаться за короткое время мальчик, и тот, другой, могучий орел Поволжья, сказочный богатырь, о котором он слышал не раз, еще в Москве и который с добрый десяток раз, по крайней мере, ускользал от виселицы царской. Этот ославленный всеми душегуб-разбойник, этот приговоренный к плахе Ермак, странным, непонятным образом, словно зачаровывал Алешу. Мальчик дивился его силе, его удали, его бесстрашию и почти отеческому отношению к своей дружине. Сам того не замечая, юный князек восхищался Ермаком. Он невольно подолгу ловил искрометный взгляд атамана, и дорого бы дал Алеша, чтобы услышать обращенное к нему хоть одно атаманское слово. "Этот бы не убил дядьку! Не велел бы повесить Терентьича моего!" не раз приходило в голову мальчику. А тут еще Мещеряк со своими речами толкует ему постоянно: "Нешто наш батька-душегуб? Нешто разбойник отец-атаман? Да он ни одного бедняка не обидел за всю жизнь свою; еще от себя, из казны своей не раз отдавал беглым Московским людишкам... А што бояр да гостей он грабил, так ведь не ихнее добро, а с бедных людишек побранное, трудом холопей-вотчинников. Вот тебя с дядькой молодцы, нешто бы он..." - и не договаривая до конца при виде затуманившегося личика князя, махал только рукою Мещеряк.
