Артур Конан-Дойль - Трагедия с Короско
И вот, с бесчисленными поклонами и молящими жестами, драгоман передал эмиру, что христиане все сильно сомневаются в правоте своей веры, и что стоит только несколько просветить их разум светом учения пророка, как все они прославят Аллаха, сделавшись верными последователями Корана. Оба эмира задумчиво поглаживали свои бороды во время речи переводчика, недоверчиво и подозрительно посматривая на своих пленных. Наконец, немного помолчав, Абдеррахман сказал что-то Мансуру, после чего оба араба медленно удалились.
Спустя минуту, подан был сигнал к отправлению, - и все стали садиться на своих верблюдов.
- Вот что он приказал сказать вам, - сообщил Мансур, ехавший посреди группы пленных. - Около полудня мы будем у колодцев, и там будет большой привал. Тогда его собственный мулла, прекрасный и очень умный человек, будет в продолжение целого часа беседовать с вами о Коране и поучать вас в вере. По окончании же этой беседы вы должны будете избрать то или другое: или следовать далее до Хартума, или быть преданы смерти тут же на месте. Таково его последнее слово!
- Они не желают получить выкупа?
- Вад Ибрагим взял бы, но эмир Абдеррахман ужасный, жестокий и беспощадный человек. Поэтому советую вам уступить ему!
- А сам ты, Мансур, как поступишь? Ведь ты тоже христианин?
Густая краска залила лицо Мансура.
- Я был им вчера и, быть может, буду завтра. Я служил Господу, пока это было возможно. Но когда что-либо невозможно, против этого, думаю, и сам Господь не восстанет! - и, сконфуженный, он поспешил отъехать в сторону и смешался с группой конвойных.
Судя по этому, можно было видеть, что перемена религии поставила его на совершенно другую ногу.
Итак, несчастным была дана отсрочка на несколько часов, но смерть уже распростерла над ними свои мрачные крылья. Что такое представляет собою эта земная жизнь, что все мы так цепляемся за нее? Это не удовольствия, не радости жизни, так как даже и те, для кого жизнь не что иное, как ряд тяжких страданий и мук, с ужасом отшатываются назад, когда смерть готова протянуть над ними свой успокоительный покров. Нет, нас пугает страх потерять то дорогое, родное, любимое "я", с которым мы так свыклись, о котором всю жизнь не переставали думать и заботиться, которое, мы думаем, так прекрасно изучили и знаем, что однако не мешает, чтобы это самое "я" поминутно совершало такие дела и поступки, которые удивляют нас. Это ли чувство заставляет умышленно самоубийцу в последний момент схватиться за перила моста, чтобы еще хоть на мгновение повиснуть над рекой, которая должна унести его в бездну? Или же то сама природа из опасения, что все ее усталые, замученные труженики вдруг разом побросают свои кирки и лопаты, придумала этот страх, чтобы удержать их на их тяжелой работе? Но он существует, этот страх смерти, и все исстрадавшиеся люди радуются, что им даны еще несколько часов этих мучений и терзаний.
Глава VII
Ничто, по-видимому, не отличало этот новый дневной путь от того, по которому двигались пленники-европейцы и арабы вчера. Кругом расстилалась та же бесплодная песчаная равнина, те же голые плоские камни. Солнце было еще не высоко, и потому еще не получалось того тропического отражения и преломления лучей, которое порой обманывает зрение путника, и в чистом сухом воздухе весь ландшафт лежал, как на ладони. Длинный караван медленно двигался вперед подравниваясь под шаг вьючных животных. Далеко на флангах разведчики-арабы гарцевали на своих конях, время от времени привставая на стременах и вглядываясь из-под руки то вдаль, вперед, то по тому пути, который караван уже успел пройти.
- Как вы думаете, далеко ли мы отошли от Нила? - спросил Кочрэнь, не отводя глаз от далекого восточного горизонта.
- Да добрых пятьдесят миль, я полагаю! - ответил Бельмонт.
- Вряд ли так много, - возразил полковник, - мы не более пятнадцати или шестнадцати часов в пути. А верблюд может делать не более двух - двух с половиной миль в час, если он бежит рысью. Следовательно, мы могли отойти только на сорок миль, не больше. Но все-таки и это кажется мне слишком солидной дистанцией для того, чтобы нас могли нагнать. Я право, не вижу, что мы выиграли тем, что отсрочили час расчета, все равно нам надеяться не на что, - так уж лучше бы разом расхлебать кашу!
- Ну да, только не говорите умереть! - воскликнул неунывающий ирландец. До полудня еще очень много времени. Эти наши Хамильтон и Хадлей, офицеры Египетского кавалерийского корпуса, - славные ребята, и я уверен, вовсю будут гнаться за нами по следу: у них ведь нет вьючных верблюдов, которые бы их задерживали. Еще несколько дней тому назад они подробно рассказывали мне, какие меры принимаются ими против набегов. Я убежден, что они не оставят это дело так!
- Прекрасно, доведем игру до конца, но я должен признаться, что никаких особенных надежд не питаю! Мы, конечно, должны казаться спокойными и уверенными перед дамами, и я вижу, что этот Типпи-Тилли готов сдержать свое слово, также и те семь человек, о которых он говорил. Действительно, они все время держатся вместе, тем не менее, я положительно не знаю, как они могут нам помочь!
- Я раздобыл обратно свой пистолет, - шепнул Кочрэню Бельмонт. - Если только они попробуют сделать что-нибудь женщинам, я не задумываясь застрелю их всех трех собственноручно, а затем мы уже можем спокойно умереть. Их уж мы, во всяком случае, не отдадим на истязание и поругание!
- Вы - хороший, честный человек, Бельмонт! - сказал Кочрэнь, и они продолжали ехать молча.
Почти никто не говорил; всеми овладело какое-то странное, полусознательное состояние, словно все они приняли какое-нибудь наркотическое средство. Внутренне каждый из них переживал в душе разные моменты своей прежней жизни, вызывал милые образы родных, друзей и знакомых, - и все эти воспоминания вызывали чувство кроткого умиления и тихой, приятной грусти.
- Я всегда думал, что умру в густом изжелта-сером тумане лондонского утра, но этот желтый песок пустыни, прозрачный воздух и беспредельный простор, право, ничем не хуже!
- А я желала бы умереть во время сна! - сказала Сади. - Как прекрасно, должно быть, проснуться в другом, лучшем мире! Мне помнится один припев романса: "Никогда не говори "прощай" или "спокойной ночи", - а пожелай мне радостного утра в другом, лучшем из миров!"
На это мисс Адамс неодобрительно покачала головой.
- Ах нет, это ужасно, - предстать неприготовленной перед своим Творцом!
- Меня так всего более пугает одиночество смерти. Если бы мы и те, кого мы любим, умирали все разом, то, я полагаю, смерть была бы для нас тем, что переезд из одного дома в другой! - сказала миссис Бельмонт.
- Если дело дойдет до этого, - заметил ей супруг, - то мы не узнаем тоски одиночества: мы все вместе переселимся в другой мир и встретим там Броуна, Хидинглея и мистера Стюарта.
Француз на это только пренебрежительно пожал плечами; он не верил в загробную жизнь и дивился спокойной уверенности этих католиков, их простодушной, детской вере. Сам же он больше размышлял о том, что скажут все его приятели, узнав, что он положил жизнь за веру во Христа - он, никогда не веривший ни в Бога, ни в черта!
Порою эта мысль забавляла его, порою приводила в бешенство, и он, кутая свою раненую руку, как женщина - больное дитя ехал несколько в стороне, то улыбаясь, то скрежеща зубами.
На мутно-желтом фоне пустыни, усеянной камнями, на всем протяжении от севера к югу, насколько хватало глаз, тянулась узкая полоса светло-желтого цвета; то была полоса легкого песка, подымавшегося на высоту от восьми до десяти футов от земли.
На эту полосу арабы указывали друг другу с видимой тревогой, и когда приблизились к ней, то караван остановился как бы перед обрывом, на дне которого течет глубокая река. То был легкий, как пыль, песок; при малейшем дуновении ветерка он взлетал вверх высоким столбом, подобно пляшущим в воздухе перед закатом мошкам. Эмир Абдеррахман попытался было заставить своего верблюда войти в эту полосу песка, но благородное животное, сделав по принуждению два-три шага, остановилось как вкопанное, дрожа всем телом. Тогда эмир повернул назад и некоторое время совещался с Вад Ибрагимом, после чего весь караван повернул к северу, имея полосу песка с левой стороны.
- Что это? - осведомился Бельмонт у драгомана, который случайно оказался подле него. - Почему мы вдруг изменили направление?
- Это зыбучие пески, - ответил Мансур, - порою ветер подымает его вот такой длинной полосой, а назавтра, если только будет ветер, он разнесет его весь по воздуху, так что здесь не останется ни песчинки. Но араб скорее даст пятьдесят и даже сто миль крюку, чем решится пройти через такую полосу зыбучего песка, так как верблюд его переломает себе ноги, а самого его задушит и засосет песок.
- А далеко ли простирается эта преграда зыбучих песков?
- Трудно сказать!
- Что же, Кочрэнь? Ведь это все к нашему благу, - заметил ирландец, - чем дольше будет продолжаться переход тем больше у нас шансов на спасение! - и он снова оглянулся туда, откуда ожидал желанную погоню. Но там, вдали, ничего не было видно.
