Лев Рубинштейн - Повести
Алесь объяснил, что он сирота, но про бегство от Киприанова ничего не сказал.
— Гм, московский, — задумчиво проговорил унтер. — Да кто твой хозяин?
— Я грамоте учён, — уклончиво отвечал Алесь.
— А ну, скажи? — полюбопытствовал унтер.
Алесь забубнил своё привычное:
— «Аз», «буки», «веди», «глаголь», «добро»…
— Смотри, из дьячковых детей, что ли? — сказал унтер. — А идёшь куда?
— Брата Ярмолу искать.
Унтер долго не мог понять, кто такой Ярмола и где его искать, а поняв, заулыбался.
— Паренёк ты учёный, — сказал он, — пригодишься в пути… Шагай с нами хоть до войны. Будешь фортеции сооружать. А Ярмола твой то ли жив, то ли нет, и где его во великой России сыщешь?
Алесь не знал, что такое «фортеция», и только впоследствии узнал, что это значит «крепость». Выбора у него не было. Просить подаяния он не умел и стыдился. А мужики с лопатами хоть и один хлеб да кашу ели, зато каждый день.
Так и шёл московский ученик Алесь от Малоярославца к Калуге, от Калуги к Брянску.
Не доходя Брянска, колонна заночевала в поле. Зажглись костры. Старосты роздали крупу, и артельщики стали варить кашу.
У костров пошли неторопливые разговоры — кто про посев, кто про скотину. Люди эти недавно ушли из деревни и боялись думать о том, что, может быть, им больше своей деревни не видать. По всей России тянулись за солдатами такие колонны. Рассказывали про своих земляков — Аким на канале остался; Пафнутию на рубке засеки ногу сломали; Матвей помер от злого кашля, а Никиту погнали в городок Санкт-Питербурх на болоте канавы рыть, и с тех пор о нём ни слуху ни духу…
— Эй, сирота московский, — крикнул кто-то Алесю, — расскажи про Москву!
— Я рассказывать не умею, — отозвался Алесь.
— Ему Москва не по плечу, — сказал другой голос, — ну, хоть про книги расскажи!
Алесь рассказал про Печатный двор. Слушали его внимательно, без шуток, как взрослого.
— А ну, теперь скажи-ка буквы…
— «Како», «люди», «мыслете», «наш», «он», «покой», «рцы», «слово», «твердо»…
— Повезло тебе, парень, — произнёс тот же голос, — кто грамоту знает, тот силён. А то пас бы скотину, неучем бы помер.
— Зачем крестьянскому сыну науки? — возразил кто-то от другого костра. — Это дело господское.
— Не скажи, брат! Московские, они всякое дело сообразят. И не господа, а учёный народ.
Люди улеглись спать. Алесь долго сидел у костра, глядя на тлеющие угли.
Вдруг из темноты вырос перед Алесем краснолицый унтер с тростью. Алесь встал.
— Послушай, сирота московский, — сказал унтер, — сдаётся мне, что ты того… беглый!
— Откуда же я беглый? — спросил Алесь.
— С государева Печатного двора, вот откудова!
— Господин унтер-офицер, — жалостливо промолвил Алесь, — ей-же богу, я на Печатном дворе не служил!
— А что ты всё про книжное уменье людям рассказываешь?
— Дедушка Ефремов там служил.
— Не видал я твоего дедушки! А ежели ты беглый, то мне через тебя начальство штраф сделает.
— Это что же такое «штраф»? — полюбопытствовал Алесь.
— Наказание — вот что такое!
Унтер воинственно распушил усы.
— В ночь гнать тебя не желаю, а завтра поутру ступай, братец, восвояси. Какой ты человек и откудова взялся, неведомо, а беглых покрывать у нас не положено. И не проси! Знаешь, что есть служба?
Унтер исчез во мраке. Алесь снова уселся у костра. Значит, завтра опять брести одиночкой по дорогам; авось добрые люди прокормят… А может статься, что и нет — у самих есть нечего…
Два года прошло с тех пор, как сгорела родная деревня. За это время Алесь многое повидал и вырос. И сейчас ему больше всего хотелось делать что-то большое и настоящее. Он чувствовал себя взрослым, сильным и, кажется, мог бы руками дерево из земли вывернуть… Он заснул у костра, и снились ему большая дорога, и ветер, и облака, и конский топот.
Топ-топ-топ… Топ-топ-топ…
Алесь проснулся. Нет, это не сон. И впрямь кто-то скачет по дороге.
— Господин поручик! — закричал Алесь и бросился вниз по склону холма.
Поручик Павел Ефремов скакал с сумкой через плечо и с плащом, развевающимся за плечами, как облако. За ним следовал его верный Тимоха. Оба они очень удивились, увидев в вечерней мгле парнишку в холщовой рубахе до колен и в неуклюжих сапогах с загнутыми вверх носками.
— Алесь! — закричал поручик и осадил коня.
Алесь бросился к поручику и ухватился руками за стремя.
— Господин поручик, — сказал он одним дыханием, — возьмите меня, я убежал из Москвы! Хочу с вами!
— Ого, — сказал Тимоха, — судьба нам, ваше благородие, этого беглого парня на дорогах спасать.
— Помолчи, — сказал поручик Ефремов, — это ученик покойного дяди моего. Слушай, Алесь: еду я в царскую ставку, в военный поход под Полтаву. Что тебе со мной делать?
— Хочу в военный поход, — сказал Алесь.
Поручик оглянулся. Лица Тимохи не было видно, только белые зубы блестели в полутьме. Тимоха смеялся.
— Что ты зубы скалишь? — рассердился поручик. — Бросить его в поле — так скажешь? Али взять опять на седло?
— Взять, ваше благородие, — весело откликнулся Тимоха, — он наш!
— Полезай! — сказал поручик.
Топ-топ-топ… Пыль поднялась облаком и медленно осела на дорогу. Алесь уехал с поручиком Ефремовым на войну.
ПРИ ЗВЕЗДАХ И ПРИ ЛУНЕ
Позади остался Льгов, позади Сумы. Лесу стало меньше. Потянулись ветряные мельницы, вишнёвые сады, белые и голубые мазанки. Говор кругом слышался певучий, песни стали слаще, девичьи наряды ярче. Это была Украина — край богатый, но взбудораженный войной.
На перевозе через Псёл народу скопилось видимо-невидимо. Тут были и хуторяне в широких шароварах, и казаки в синих куртках, и слепые музыканты со странной скрипкой, которую заставляют играть поворотом колеса.
Поручик Ефремов стоял на пароме молча, опираясь на шпагу. За его спиной Тимоха держал под уздцы лошадей. Паром был битком набит людьми, возами и волами. Паромщики кричали, отталкивались шестами и подтягивали паром к канату, который был натянут между берегами реки.
Алесь прислушивался к гудению голосов. Говорили о военных делах.
Шведы осаждали Полтаву. Гетман Мазепа изменил России и перебросило к шведскому королю. Имя Мазепы произносилось вполголоса.
— И много у него людей? — спрашивал какой-то седоусый хуторянин в большой соломенной шляпе.
— Горсть, — презрительно отвечал его собеседник, раскуривая трубку, — кое-кто из шляхты да тысячи две казаков, и те без охоты пошли…
— А к Диканьке проехать можно?
— Отчего же нет? Езжай, куме, через Лебедин, самая верная дорога…
— Не во гнев будь сказано панам, — раздался вдруг третий голос, — а я поехал бы через Ахтырку.
— Зачем?
— Затем, что в Лебедине шведы.
Наступило молчание.
— Как — в Лебедине шведы? — сказал человек с трубкой. — Что ты брешешь?
— Далибуг,[20] не вру, — произнёс тот же голос, — я оттуда еле ноги унёс… Мне ухо порубали.
— Кажи! Аив самом деле, куме, ему ухо повредила вражья сила.
— Может, то баба кочергой? — спросил кто-то сзади.
Раздался хохот.
— Что смеётесь, добрые люди, — обиженно проговорил раненный в ухо, — сами ещё попробуете свейской сабли…
Алесю этот голос показался знакомым. Он глянул из-за воза — и отпрянул. Перед ним стоял человек с длинным жёлтым лицом и длинным носом. Он сразу заметил мальчика.
— Гм, — пробурчал он и подался к краю парома.
Алесь подбежал к поручику сзади.
— Господин поручик, — сказал он шёпотом, — гляньте направо, там старый знакомый.
Поручик посмотрел направо, но там уже никого не было.
— Какой старый знакомый? — спросил он.
— Длинный нос. Который сумку вашу хотел стащить в корчме на Смоленском шляху…
— Что? — сказал поручик и вытащил пистолет.
Но было уже поздно. Раздался всплеск. Длинноносый поплыл к близкому берегу, отчаянно загребая то одной, то другой рукой.
Поручик выстрелил, но промахнулся. Пуля взбила фонтанчик воды.
— Лови его теперь, — спокойно сказал человек с трубкой.
— Уплыл, — невозмутимо подтвердил хуторянин. — А зачем пан офицер палил?
— Я знаю зачем, — мрачно откликнулся поручик.
— Беда, — сказал хуторянин, поглаживая усы, — война… Так поеду, куме, мабуть, через Ахтырку?
— Езжай, когда в Лебедине шведы, — отвечал кум.
— Кто сказал, что в Лебедине шведы? — спросил поручик.
— Кажут, — неопределённо отозвался человек с трубкой. Поручик переглянулся с Тимохой. В этот момент паром причалил, и народ повалил на берег скопом. К удивлению Алеся, поручик не стал преследовать длинноносого.
— Слыхал? В Лебедин не поедешь, — сказал он озабоченно, — дороги нет.
