Анна Баринова - Приключения профессионального кладоискателя
Говорил он как бы сам с собой, но обращался все-таки ко мне – возможно, за неимением более благодарного и любопытного слушателя. Меня же очень скоро начало мутить от его гнусных россказней – тем более что правдивость их явствовала из множества верных мелких деталей, знать которые мог лишь долгое время проживший среди этих людей. Он описывал их терпеливо, изредка прерываясь на свой глухой кашелек или тоненькое блеющее хихиканье. Мне казалось, он наслаждается воспоминанием о мерзостях соседей. И очень скоро я не выдержал: сухо попрощавшись – я ведь человек вежливый! – скоренько собрал всю свою амуницию и прочь.
Прежде чем явиться на чердак в третий раз, я долго перебарывал возникшее к этому месту и его таинственному обитателю отвращение. Но, когда через пару недель вошел, он уже был там. У меня шевельнулось подозрение, что – встречал. На серых губах его играла неживая усмешка:
– Здравствуй, охотничек! Во-он в том уголку поройся – и найдешь кое-что! А то каждый раз уходишь без добычи!
И это меня с ним чуть ли не подружило – во всяком случае я решился отказаться хотя бы на время от предубежденности против одинокого и с виду безобидного бомжа. Но когда из указанного им тайника я извлек тщательно обработанное деревянное изделие – из рода тех, что нынче свободно продаются в секс-шопах, я только плюнул и ругнулся в его сторону. Он хихикнул:
– Ладно, не гневься! Ишь, какой постник! Здесь таких не жаловали. Уж и пошутить с тобой нельзя! Вон там еще копни, – и на другой угол корявый палец наставил. – После войны у наших немало трофеев скопилось: посуда, ювелирка, награды, сувениры, есть и огнестрельное, и холодное… Ну, потом же постановление вышло, – продолжал снисходительно, – о запрете на пропаганду нацистской символики. И всех обязали сдавать под страхом, – соорудил из грязных пальцев подобие решетки: – Но природу человечью ты не хуже меня знаешь – сам такой! – выбрасывать жалко, а отдавать – еще жальче. Какие здесь были коллекции клинков Третьего рейха! – затряс головой в непритворном восторге. – Роскошно, изысканно сделаны – не оружие, а игрушка! Говорят, их специально так украшали, чтобы при случае сдачи на милость победителю, сделать ему сразу ценный подарок – и получить возможность снисхождения. Выбрасывать все это, конечно, жалко, а в землю зароешь – сгниет. И дома нельзя держать. Вот – ныкали как умели! – и мелко по-крысиному рассмеялся.
Немного покопавшись в указанном углу, я вытащил один такой клинок, потом еще штык-нож к «Маузеру-98М» в хорошем состоянии, завернутый в масляную тряпицу, а поверх – еще упакованный бережно в газету 60-х годов. И – не удержался от вопроса:
– Откуда ж вы так точно знаете, где тут что лежит?
– А я все про всех знаю, кто здесь жил! – ответствовал он. – Теперь же это все мое. Мог бы, к слову, с тобою и не поделиться. Но ты – парень правильный, законы уважаешь, и людской, и высший, потому супротив тебя – никак…
Странными показались мне его слова, и в голове постепенно стала формироваться догадка. Я кивнул на клинок:
– Твой, что ль?
Он пожал плечами:
– Да не. Не мой! Это одного, кто инвалидом с войны пришел. Со службы его уволили – оставили тут доживать.
Пил – страшенно, семью гонял, на жену бросался с этим вот клинком. Однажды она не вытерпела да и пригрозила милиции его сдать как хранильца запрещенного. Вот в шестидесятых он его тута и запрятал. Потом внук его, наркоман, приезжал за дедовым кладом – думал разжиться. Но я его обвел!
Я содрогнулся:
– Где ж он теперь?
– Известно где, – ухмыльнулся бомж, – в озере. Да ты что всполохнулся? Сам он туда угодил: по воде, словно посуху, прогуляться решил!
В это мгновение головоломка наконец-то сложилась: мой странный знакомый появлялся буквально ниоткуда, если не признавать за ним способности проходить сквозь стены и запертые замки, стоял все время в тени, я слышал его смех, кашель и кряхтение, но ни разу не мог уловить дыхания. К тому же я и сейчас вижу только лицо его общим планом. А глаз не видел никогда! Он появляется всегда в одном и том же наряде, хотя погода давно изменилась к осени и живому должно быть холодно. Нет, вряд ли он обыкновенный бомж…
Не назову себя храбрецом, но врожденная сдержанность всегда помогала мне сохранять достоинство и в неприятных, и в пугающих ситуациях. Я спокойно и вежливо попрощался с загадочным персонажем, на что он недовольно заметил:
– А ты ведь не придешь больше! И богатство, которое я тебе подарил, сегодня еще до вечера в милицию снесешь.
– А куда ж еще? – изумился я. – Мне с него никакой корысти, а когда освидетельствуют, можно будет экспозицию какого-нибудь музея им украсить!
– Честный ты парень, – пробормотал он мне в спину, – мы таковских не жаловали.
Он угадал: тем же вечером я, как и полагается, отнес свои находки местным властям. Но прежде мне повстречалась группа сельчан, которые растаскивали втихаря этот барак: кто-то стекло из рамы выковыривал, кто-то наличники снимал… Поскольку судьба его была давно предрешена, местные проявляли завидную хозяйственность. Среди них оказался один мой знакомый рыбачок, с которым шапочно подружила нас общая страсть посидеть на берегах озер с удочками. Мы и сегодня разговорились, и я ввернул:
– Поторопиться бы вам с прихватизацией госимущества надо, а то бомжерез какой-то поселился – спалит еще барак ваш!
Прочие оставили работу, как по команде, повернулись ко мне и прислушивались. И я продолжил:
– Странный какой-то. Достал уж своими россказнями! Все-то он про всех знает!
Тут посыпались вопросы:
– Это старичина-то? Высокий?
– Но как будто сгорбленный?
– И шея у него свернута вправо, так?
– В линялом кителе?
– В кирзачах и с бородищей?
Я только успевал соглашаться. Тогда они помрачнели, а самый старший, вылезши из окна и с грохотом сбросив вниз выковырянные медные с завитушками ручки, подтвердил мою догадку:
– Вовсе не бомж это. И вообще не человек. Это – самый последний жилец барака, которого нашли повешенным на этом же чердаке лет этак девять назад. С ним никто не общался и дел не имел. Жил он отшельником. А во время «хрущевской оттепели», когда подзабылись «подвиги» Лаврентий Палыча, про мужика этого сплетни ходили – будто бы именно он был тот самый особый порученец!
– Ой, Михалыч, и не говори больше – жуть берет слышать! – заголосила одна из женщин.
Но он все-таки закончил:
– Сказывают, именно он выходил на охоту за девушками… И есть тому доказательства: появился в обслуге Дачи он позже всех – как раз, когда она излюбленным местом и для Берии стала, – это раз, – загнул намозоленный палец. – Семьи у него никогда не было, он жил один и всех избегал, даже соседей, – это два, – средний палец повторил движение указательного. – Главное же: хотя и работал он на Даче, но никто не знал его обязанностей, ни с кем и по работе не общался, а только иногда прогуливался в парке и все шептался о чем-то с Лаврентий Палычем… Это три! – и торжествующе помахал кулаком с загнутыми тремя пальцами.
Сначала я не поверил. Тогда мой знакомый рыбачок предложил снова подняться по открытой лестнице и обыскать чердак – и, разумеется, мы там никого не обнаружили! Заметив же, что я еще сомневаюсь, рыбачок подвел меня к самой трубе:
– Наверх посвети! – скомандовал. – И приглядись.
Я поднял глаза: добротная и прочная веревка была завязана на дальней балке простым, но надежным узлом. Заканчивалась она петлей. И неприятный сквозняк слегка колыхал ее, на миг заслонив от меня мир живых тенью безотчетного ужаса…
Бесовский выкуп
История эта началась прямо в Останкино – на съемках программы «Пусть говорят». Тема была заявлена – «Хранители сокровищ» – и посвящалась пропаже из Эрмитажа. Собралось много людей. В рамках программы я рассказывал про клинок немецкого офицера, несущий на себе проклятие. По заранее оговоренному сценарию я подарил клинок представителям музея – и на этом съемка закончилась. Попрощавшись со всеми, отправился в большую общую гримерную забирать вещи, снимать макияж – ведь в соответствии с законами ТВ меня накрасили, чтоб не «бликовал» в кадре. Народу собралось много. Гомон оживленных разговоров рассеивал внимание, а я тихо себе копался в уголке. Вошел кто-то из телевизионщиков, спросил другого – лохматого парня, претендующего на стиль «неохиппи»:
– А тетку вы что ж – не выпустили?
«Стильный» нервно передернул плечами:
– Шут ее знает – больно уж факты жареные и совсем не поддаются проверке! Хотя логика вроде есть… Но ты ж сам видел – плотность высочайшая. Лимит времени вышел, – махнул рукой. – Да… невелика потеря!
– Но ставка делалась и на нее тоже, – заспорил первый.
Неохиппи разговорился:
