Вера Бокова - Повседневная жизнь Москвы в XIX веке
Обоз планомерно объезжал ту или другую часть города, а перед рассветом, расплескивая при движении содержимое своих ничем не покрытых кадок и распространяя по улицам долго не проходящую вонь (почему в конце века «золотарей» стали именовать «Брокаром» по известной парфюмерной фирме), вывозил вычищенное за ночь «золото» за городскую черту и… спускал его в водоемы; наиболее часто в нижнее течение Москвы-реки. Уже засветло опорожненный обоз возвращался в город. «Рано утром… мимо наших окон громыхал обоз с бочками — на козлах, укрепленных длинными эластичными жердями к ходу полка, тряслись „золоторотцы“, меланхолически понукая лошадей и со смаком закусывая на ходу свежим калачом или куском ситного. Прохожие тогда отворачивались, зажимали носы и бормотали: „Брокар едет“», — вспоминал Ю. А Бахрушин [69].
Лишь после 1860-х годов за Камер-Коллежским валом стали организовываться первые примитивные «поля орошения». Размещались они в непосредственной близости от города, и жителям городских окраин вблизи от Проломной, Спасской, Серпуховской, Крестовской, Преображенской и Семеновской застав с ранней весны и до поздней осени буквально нечем было дышать. Н. И. Кареев рассказывал: «Я помню, как, подъезжая к Москве на лошадях, затыкали носы от зловония, распространявшегося свалками нечистот, и даже когда уже были железные дороги, в вагонах к этому случаю закрывались окна. Историк Соловьев в этом отношении сравнивал Москву с Сатурном, вокруг которого тоже есть кольцо»[70]. Частным лицам, чьи земельные владения оказывались заняты помойками, городские власти выплачивали за аренду неплохие деньги, и дело оказалось настолько выгодным, что кое-кто из владельцев пускал под отходы собственные дачные участки. «Использованные» и полностью засоренные участки из жадности нередко потом просто перекапывали и, слегка присыпав свежей землей, пускали под огороды, и горе было хозяйке, купившей овощи с такого огорода: неистребимое зловоние при варке делало их абсолютно непригодными в пищу.
Естественно, что за очищение выгребных ям владельцы домов должны были платить, а делать этого им не хотелось, поэтому таких трат старались всячески избегать. Нередко дождливыми ночами содержимое ретирад (то есть уборных) и помойных ям тайком вычерпывалось прямо на улицу, а если поблизости случалась река, то домовладелец устраивал потайную сточную трубу и сливал отбросы в воду. На подобных выходках ловили во второй половине XIX века не только частных лиц, но даже вполне почтенные учреждения: Катковский лицей, Голицынскую больницу и др. Усилиями жадных домовладельцев спрятанная под землю Неглинная превратилась в это время в клоаку.
Очень ценилось в городе наличие «поглощающих колодцев». Ю. А. Бахрушин вспоминал, что когда его дед приобретал участок, бывшая владелица особенно напирала на наличие такого «достоинства». «Поглощающие колодцы, — пояснял Бахрушин, — были своеобразные скважины в земле, обладавшие способностью всасывать в почву все, что в них попадало. Благодаря этому владельцы участков с такими особенностями грунта были избавлены от трат по вывозу мусора со своего владения. Вся эта отвратительная грязь сваливалась в колодец и исчезала. А там дальше владельцу было наплевать, что впоследствии это попадало в подземные ключи, питавшие многочисленные тогда колодцы питьевой водой»[71].
К этому следует прибавить, что вплоть до 1890-х годов в Москве почти не существовало общественных туалетов и «дань природе» горожане отдавали чаще всего на городских улицах. Конечно, отхожие места существовали в каждом частном доме. Устраивали их на лестнице и всякого входящего в дом сперва обдавало туалетным зловонием. Пользовались таким «удобством» лишь обитатели дома. В многоквартирных зданиях помимо уборных на этажах (устроенных по «пролетной» системе) имелись еще традиционные будки во дворах, которыми должны были пользоваться подвальные жильцы, работающие в лавках или мастерских, расположенных на нижнем этаже дома, а также и просто прохожие. Путеводитель 1881 года сообщал: «Каждый дворник обязан указать всякому это место, чего следует, однако, избегать, так как указываемые места большею частью неопрятны. Удобнее всего зайти в первую попавшуюся, только не 3-го разряда, гостиницу, дав предварительно швейцару или коридорному на чай 5 или 10 копеек. Ватерклозет общий, довольно чистый, на Ильинке против Биржи, сзади Новотроицкой гостиницы на узкой Певческой линии, в проходных сенях, где спуск в подвальный этаж»[72]. Заметим, что этот «довольно чистый» общий, то есть общественный, туалет был тогда один на весь торговый Китай-город, и найти его явно было непросто.
В некоторых местах Москвы, чаще всего на стройках, где имелись глухие заборы, с их внутренней стороны укрепляли наклонный желоб, выводивший попавшую в него мочу на улицу за ворота, где ее смывало потом дождем. Ставили и будки — чаще всего на рынках. Современник вспоминал, что такие «будки для мужчин» имели два отделения. На двери одного было написано «Дворянская», на другой «Общая». Рядом дежурил городовой, «чтобы отделять достойных от недостойных»[73].
Ясно, что далеко не всякий москвич или приезжий был готов платить пятак дворнику или коридорному, бегать по китайгородским задворкам в поисках заветной двери в подвал или содрогаться от омерзения в зловонной и грязной общей будке. Гораздо проще было отыскать еще не загаженное местечко где-нибудь на свежем воздухе, во дворе или подворотне, или даже в чужом подъезде и…
В итоге, как вспоминал современник, «места стоянок извозчиков, дворы „постоялых“, харчевен, простонародных трактиров и тому подобных заведений и, наконец, все почти уличные углы, хотя бы и заколоченные снизу досками, разные закоулочки (а их было много!) и крытые ворота домов… были очагами испорченного воздуха»[74]. Китайгородская торгующая братия да и покупатели традиционно справляли естественные надобности с внутренней стороны средневековых крепостных стен. Прохожий люд не пренебрегал и храмовыми оградами, хотя церковные старосты пытались бороться со святотатством, выводя на заборах традиционное: «Здесь становиться строго воспрещено», но это помогало плохо, точнее, совсем не помогало.
Помимо нечистот москвичи частенько еще и в середине века выбрасывали на улицы падаль «дохлых кошек, собак и т. п.», где она, «никем не прибираемая, догнивала до полнейшего разложения»[75]. При каждой мясной лавке существовали импровизированные мини-бойни для привозившегося живьем мелкого скота и птицы, и вонь от гниющих кровавых луж позади лавок смешивалась с тяжелым духом испорченного мяса (промышленные холодильники, как известно, появились только в XX веке, а качественные ледники имелись далеко не везде).
Весьма «ароматной» была местность вокруг Охотного ряда, где ценители со всей Москвы запасались мясными и рыбными деликатесами. «Слева, — вспоминал современник, — несся отвратительный запах гниющей рыбы, а справа от лавок, где продавались свечи, простое мыло и т. п., нестерпимая, доводившая до тошноты, вонь испортившимся салом и постным маслом»[76].
При этом антисанитария торговых мест никого особенно не смущала, а вонь воспринималась, очевидно, как должное. До появления в 1860-х годах института санитарной полиции (и долгое время после) на чистоту в лавках и на рынках внимания совершенно не обращали ни торговцы, ни сами покупатели. Купленную крупу хорошей хозяйке полагалось тщательно перебрать (иначе в кашу попадет мышиный помет), муку — просеять, а о том, как печется хлеб или делаются колбасы, лучше всего было вообще не знать.
Говоря о старой Москве, довольно часто вспоминают сообщенный В. А. Гиляровским известный анекдот о первом владельце знаменитой булочной на Тверской, Иване Максимовиче Филиппове. Разломил, дескать, как-то утром московский генерал-губернатор князь Долгоруков филипповский ситник, а там — таракан. Вызвал он в гневе Филиппова «на ковер», а тот исхитрился, схватил злосчастный кусок и — проглотил. И говорит, мол, не таракан это, а изюмина. И с той поры появился на свет популярнейший в Москве ситный: Филиппов, прибежав домой, с перепугу целое решето изюма в тесто всыпал. Тон рассказа Гиляровского был умиленно-ностальгический, по-московски благодушный. Действительно, что такое таракан в хлебе? Пустяк, о котором не стоит и говорить. В тогдашних булках порой и мыши запеченные попадались, что было гораздо менее приятно.
Постоянный конкурент Филиппова, булочник Савостьянов, имевший собственные пекарни и магазины на Арбате, Никитской и в других престижных местах, использовал для своей выпечки воду из дворового колодца. Однажды к Савостьянову пожаловала санитарная инспекция и убедилась, что колодец расположен в недопустимой близости к отхожему месту и вода в нем какая-то мутная. Взяли пробу для анализа. Через сутки вода дала густой темный осадок, состоявший, как сразу и выяснилось, из человеческих фекалий. Проводивший экспертизу доктор-немец был особенно обескуражен: он и сам, прельстившись носимым Савостьяновым званием «поставщика Двора Его Императорского Величества», был его постоянным покупателем.
