Коллектив авторов - Источниковедение
Применяя данную процедуру, историк исходит из того, что прочтение текста (даже специалистом) может быть лишено глубины, необходимой для анализа, так как автор историографического источника пытается быть убедительным и навязывает читателю свое понимание, старается с помощью большей или меньшей доказательности вести его за собой.
Следует заметить, что вопрос об этапах работы историка над текстом, следовательно, и о процедурах анализа текста сегодня остается открытым, и мы выделим несколько мнений. Л. Ж. Голстейн полагает, что историописание – это двухэтапный процесс: исследование и литературная обработка[747]. По мнению П. Рикёра (1913–2005), для анализа работы историка подходит понятие «историографическая операция» (operation historiographique)[748]. Она состоит из трех фаз: документальной, объяснения (объяснения/понимания) и литературной[749]. Указанные П. Рикёром фазы не означают самостоятельность и расчлененность выстроенных в вертикальной проекции трех процедур, произведенных историком, текст которого мы изучаем, например: сначала первая «оперативная фаза», затем вторая и только потом третья. Вот как об этом пишет сам Рикёр:
Термин «фаза» предлагается для характеристики трех частей историографической операции. Использование этого термина не должно порождать двусмысленности: речь идет не о хронологически различных стадиях, а о методологических моментах, как бы наслаивающихся друг на друга: достаточно указать на то, что никто не обращается к архиву, не имея предварительно собственного проекта объяснения, собственной гипотезы.
Точно так же никто не возьмется объяснять ход событий, не прибегнув намеренно к литературной форме, будь то нарративного, риторического характера – либо заведомо из разряда вымысла. Понятие «оперативная фаза» не должно предполагать какой-либо хронологической последовательности. Фазы становятся стадиями, последовательными этапами линейного развития лишь тогда, когда мы здесь говорим о моментах развертывания историографической операции[750].
Таким образом, каждая оперативная фаза в работе историка связана с двумя другими, зависит от них и довольно часто накладывается на них. Однако при анализе историографического источника, а в данном случае – его деконструкции как исторического текста, рефлексия о фазах историографической операции историка предоставляет возможность проведения процедуры разделения этих фаз и тем самым обеспечивает корректность понимания цели порождения исторического текста и авторской специфики работы.
Например, обратив внимание на документальную фазу работы Б. А. Рыбакова (1908–2001) «Киевская Русь и русские княжества XII–XIII вв.» (М., 1982), особенно в той части произведения, где автор исследует вопросы возникновения ранней формы государственности и градостроительства у восточных славян (V–VI вв. н. э.), историк придет к выводу, что советский ученый привлек материалы археологических раскопок в Приднепровье, труды римских и византийских писателей, а также древнерусские летописи. Но его отношение к сообщениям последних оказалось зависимым от авторской идеи о раннем происхождении города Кия в V в. Процедура деконструкции текста Б. А. Рыбакова дает возможность обнаружить, что если сообщение киевского летописца, подкреплявшее его идею, он сопроводил словами: «Научная добросовестность [sic! – С. М.] летописца не позволила ему фантазировать на эту тему», то древнерусских книжников (новгородских), писавших иначе, он назвал «провинциальными комментаторами»[751].
Таким образом, выделив в единой связке две оперативные фазы историографической операции – документальную и литературную, мы можем отметить, что риторический прием, демонстрирующий отношение историка к сообщениям авторов исторических источников («научная добросовестность» – «провинциальные комментаторы»), призван утвердить читателя в правильности интерпретации Б. А. Рыбаковым исторических источников и в итоге сделать более убедительным празднование 1500-летия города Киева в 1982 г.
Другой пример позволяет увидеть при деконструкции зависимость документальной фазы историографической операции от идеологии, которая была заложена в основу оперативной фазы объяснения. В книге «Край наш Ставрополье: очерки истории» (1999), автор главы (Д. В. Кочура), посвященной событиям 1917–1920 гг., постарался придать тексту качество максимальной надежности, однако деконструкция текста позволяет обнаружить осознанно выбранную автором стратегию ненаучной работы с историческими источниками. В книге читаем: «По признанию командующего Доброармией, многие офицерские полки, в частности, полки им. Корнилова, Маркова и другие, имевшие по 5 тыс. человек, выходили из боя при наличности от 200 до 500 человек». После этого дана сноска на «Очерки русской смуты» А. И. Деникина (1872–1947) в журнале «Вопросы истории» (правда, без указания страницы, указан лишь номер журнала)[752]. Найдя это место в опубликованном произведении русского генерала, мы обнаруживаем иной смысл сообщения. «Особенно тяжкие потери легли на старые Добровольческие части, – пишет Деникин, – 1‑й Офицерский генерала Маркова полк и Корниловский полк. Известно ли вам, господа, что Корниловский полк, насчитывающий сегодня едва 500 бойцов, провел через свои ряды свыше 5 тысяч!» Эти потери, как отметил генерал, следовали не после каждого боя (как представлено в книге «Край наш Ставрополье»), а «за два похода на Кубань»[753]. В данном случае, рассказывая о событиях гражданской войны на Северном Кавказе, историк старался представить победы Красной армии более существенными, чем о них мог сообщить привлеченный им исторический источник.
Конечно, процедура деконструкции данного текста не может ограничиться этим примером; чтобы лучше понять не только целеполагание автора, но и специфику конкретной практики историописания, желательно продолжить разбор документальной фазы его историографической операции и обратить внимание на работу с другими историческими источниками, в частности с материалами делопроизводства. Так, автор в качестве доказательства усиления летом 1917 г. революционного настроя крестьянских масс, который «определенно» нес на себе печать активной деятельности местных большевиков А. А. Пономарева, М. Г. Морозова и др., привел слова из доклада комиссара Временного комитета Государственной думы и Временного правительства по Ставропольской губернии Д. Д. Старлычанова
06 ухудшении дел в губернии и об открытых заявлениях сельских жителей «о ненужности Временного правительства» и сделал сноску на документ, хранящийся в Государственном архиве Ставропольского края[754]. Однако в указанном докладе мы не найдем упоминания о деятельности большевиков и заявлений о ненужности Временного правительства. Губернский комиссар указывал, что «сложная сеть взаимоотношений, возникающая на почве всякого рода аграрных и торговых отношений, осложненных многочисленными затруднениями в снабжении населения продуктами обрабатывающей промышленности, дает многочисленные поводы к возникновению беспорядков»[755].
Современный исследователь, конечно, вправе указать на грубую ошибку, подмену сообщений исторических источников, меняющую их смысл, после чего сделать заключение о низком качестве исследовательской работы и вывод, что с такими практиками в исторической науке следует бороться и вообще искоренять их. Но, придя к такому выводу, будет ли исследователь прав?
Начиная с эпохи Просвещения научная история пыталась вытеснить из исторического мышления все, что не подпадало под стандарты рациональности и научности. До сих пор в научном сознании остается не изжитым желание остановить тех, кто «злоупотребляет прошлым»[756], нам продолжают напоминать, что научная история должна бороться с практическим использованием прошлого[757], и, даже признавая множественность моделей исторического сознания, историки ставят задачу «по разоблачению искажений и мифов»[758]. Нет, деконструкция предполагает конечной целью не столько поиск ошибок, неточностей, заблуждений авторов исторических сочинений, сколько приближение к пониманию цели конкретной практики историописания, ее объяснение.
Возвращаясь к примеру ставропольского историка, мы можем заключить, что он проводил презентацию сконструированного им прошлого именно таким образом не от незнания правил научной работы, а от того, что цель, которую он ставил перед написанием истории, была другой – не связанной со строгой научностью. Этот историк презентировал социально ориентированный тип исторического знания.
