Оскар Йегер - Всемирная история. Том 3. Новая история

Удачен был также и выбор королем супруги, оказавшейся вполне достойной ему подругой по своему стремлению к поднятию литературного и научного уровня его государства. Дочь курфюрста Эрнста-Августа Ганноверского, София Шарлотта, была женщина весьма умная от природы и разносторонне образованная. Она особенно уважала Лейбница и ничего так не любила, как вести умный, серьезный разговор о вопросах, сильно интересовавших в то время таких выдающихся людей, как, например, Лейбниц и др. Гуманное и заботливое отношение Фридриха I к своему народу отразилось и на внешнем облике Пруссии. Свободомыслящий англичанин Толэнд, посетивший прусские владения, не нахвалится впечатлением, которое произвели на него хорошие дороги, тщательно вспаханные нивы, зеленые луга, красивые и прочные верстовые столбы с четкими надписями, благоустроенные постоялые дворы и гостиницы, которые резко отличались от виденных им за границами Пруссии.

Фридрих I, король Пруссии. Гравюра работы И. Г. Вольфганга с портрета кисти И. Ф. Венцеля

После смерти Фридриха в 1713 году на престол взошел его сын, Фридрих Вильгельм I. Несмотря на свои еще молодые годы (25 лет), он был уже отец семейства. В возрасте восемнадцати лет его женили на ганноверской принцессе, дочери Георга I, Софии Доротее, от которой у него родилось трое детей: двое умерли, а третий – кронпринц – родился в 1712 году. Правление молодого короля было совершенно противоположно по своему духу правлению его родителя и предшественника. Вильгельм, тотчас же по вступлении на престол, распустил весь придворный штат своего отца от высших до низших его представителей. Везде и во всем до крайности сократив издержки, он вычеркнул все, что относилось к внешнему блеску, ничего не прибавляя к королевскому достоинству, и в одном из своих писем прямо говорит: «Скажите герцогу Ангальтскому, что я не более, как министр финансов и фельдмаршал короля прусского».

Фридрих Вильгельм I. Гравюра работы Менцеля, XVIII в.

Фридрих I оставил после себя действительно сильно расшатанные финансы, и Фридриху-Вильгельму было вполне естественно обратить на них особое внимание. Но не одними личными и финансовыми мерами стремился он к их исправлению: он неуклонно держался мирного направления в своей внешней политике и, в самом деле, – отсутствие войн и уверенность народа в безопасности как нельзя лучше способствовали поднятию финансов. Солдат в душе, молодой король, однако, сознавал губительное влияние войн и потому более заботился о постоянной поддержке своего войска в боевой готовности, нежели о военных подвигах.

Однако в первые же годы своего царствования, он, в союзе с русским императором, завладел Штральзундом и затем ему досталась часть Померании с городом Штеттином по договору 1720 года. Относительно Швеции и ее владений король, однако, не питал миролюбивых замыслов. Напротив, он подумывал о том, как бы и вовсе вытеснить шведов из немецких пределов. Во всем же остальном он строго держался стороны императора германского, следуя в этом традициям своего дома.

Только однажды пошатнулось было согласие Пруссии с Австрией, когда последняя заключила с Италией в 1725 году Венский договор, направленный против «турок и протестантских князей» (contra el Turco у los principes protestantes). Главным пособником этого соглашения явился испанец-интриган барон Рипперда, в интересах своей карьеры много раз менявший даже религию.

Фридриха Вильгельма касалось это соглашение не только как протестантского короля, но и как будущего владельца юлих-клэвских владений, вследствие вымирания потомства мужского рода пфальц-нейбургского дома, которому пришлось их уступить во время распрей за это наследство. Тогда король прусский решился примкнуть к франко-английскому союзу, и 3 сентября 1725 года состоялся в Ганновере между Францией, Англией и Пруссией договор, по которому они обязались взаимно охранять в неприкосновенности свои права и границы. Но австрийский посол при берлинском дворе, генерал Секкендорф, был человек умный и ловкий: ему удалось провести прямого и добродушного короля, который согласился снова вступить в союз с императором в 1726 году. В октябре того же года в Вустерхаузене было подписано соглашение, по которому король признал «Прагматическую Санкцию», а император, со своей стороны, обязался помогать прусскому королю в утверждении за ним будущего юлих-клэвского наследства. Отношения между ними снова стали по-прежнему хороши; но еще более сблизил короля с императором берлинский договор, состоявшийся в декабре 1728 года, еще более упрочивший за Фридрихом Вильгельмом помощь императора в юлих-клэвском деле, взамен чего первый обязался выставить ему, в случае надобности, 10 000 человек войска на поддержание «Прагматической Санкции».

Этот договор еще более отдалил Пруссию от Англии, в которой с 1714 года царствовал Ганноверский дом. Стремление обеих королев – английской и прусской – породниться и тем восстановить добрые отношения между этими протестантскими династиями, не осуществилось. Политика и личные интересы помешали состояться предполагаемым брачным союзам: принца Уэльского с Вильгельминой, принцессой прусской, и кронпринца прусского (ее брата) с Амалией, дочерью короля английского Георга II. Много повлияло на эту неудачу и упрямство короля Вильгельма, который все больше и больше подпадал под влияние австрийской мнимой дружбы.

В 1733 году, вследствие выборов на польский престол, произошли недоразумения дипломатического и даже воинственного характера, причем Фридрих Вильгельм сдержал свое слово и его пруссаки снова удостоились особой похвалы великого полководца Евгения Савойского. Выгоднее всего было бы для Пруссии, если бы над Польшей поставили королем местного магната или принца из совершенно нейтрального дома, но король твердо придерживался своих обещаний и потому только отстаивал интересы императора, которому, как нам уже известно, и удалось водворить Августа, курфюрста саксонского, на польском престоле. Но этим еще не окончились его невзгоды. Помимо него, его мнимый друг, Австрия, вошла в сношения с Францией, вследствие Венского договора удалившей своего кандидата на польский престол, и водворила на нем Августа III. Представители католических держав – Испании, Неаполя, Сардинии, Польши, Франции и Австрии – вошли в тесный союз. Об условиях и обещаниях насчет юлих-клэвского наследства не было больше речи: Австрия по отношению к Пруссии не соблюдала даже простой вежливости, что со стороны первой было даже недальновидно, как это вскоре оказалось на деле.

Фридрих Вильгельм поступал как человек вполне честный и искренне расположенный к своему венценосному собрату и покровителю, поэтому его нельзя упрекнуть в легкомыслии. Что же касается его распоряжений внутри своих владений, в них он, наоборот, проявлял те самые качества, которые этим владениям были наиболее полезны. Положим, личность его как государя до крайности просто и отечески обходившегося со своими подданными, подавала повод к многочисленным анекдотам по этому поводу, но немало способствовала этому и сама его дочь, которую, после неудавшегося сватовства в Англии, он выдал за маркграфа Байрейтского. Про него ходили рассказы, будто он, сам король, собственноручно ловил на улице праздношатающихся и учил их трудолюбию своей «испанской тростью». Так, будто бы, случилось и с одним евреем, который, завидя короля, в испуге бросился от него бежать. Фридрих нагнал его и «проучил», приговаривая, что он желает, чтобы все подданные «не боялись, а любили его».

Кроме народных нужд и интересов, Фридрих Вильгельм знал еще толк в войске, которое особенно полюбил уже будучи кронпринцем, когда им был сформирован целый образцовый батальон, для которого он даже подбирал великанов. В его правлении численность прусской армии, при населении всего в 2,5 миллиона человек, составляла до 72 000 человек и притом не значилась только на бумаге и в списках, а существовала в действительности. Офицеры в его войсках главным образом принадлежали к дворянам его же владений, и это обстоятельство еще более способствовало единству патриотического чувства в подчиненных и начальствующих. Король любил сам наблюдать за тем, чтобы его солдаты были сыты, хорошо содержаны, одеты и всем довольны; в самом деле сила прусской армии не столько зависела от ее численного, сколько от качественного превосходства.

Совершенно несправедливо утверждают, будто только пристрастие к солдатчине побудило этого короля-скопидома к занятию вопросами народного хозяйства: напротив того, в нем были врожденные способности к подобного рода занятию. Он, несомненно, знал толк в сельском хозяйстве, и потому именно, вместо обычного арендного землевладения «по наследству», он установил аренду «временную», что побудило арендаторов особенно внимательно и бережливо обращаться с землей, которая, в случае их нерадения, у них отбиралась и отдавалась другому. При этом он ежегодно объезжал провинции, ко всему внимательно присматриваясь, и нередко случалось при этих объездах, что простая рига служила для королевского ночлега, за неимением лучшего помещения.