Петр Вершигора - Люди с чистой совестью
- Мама...
- Чего тебе, сынок?
- Мама! Сейчас война стрелять будет: бух, жик-жик, бум. И наша хата пых-х-х...
- Спи, сынок. Война далеко ушла.
- А кто ее прогнал, мама?
- Наш папа... прогнал.
- А война боится папу?
- Боится... Спи, сынок.
- Не плачь, мамка, не плачь... Папка приедет и за шейку обнимет, как я. Вот так.
- Не приедет...
- Не плачь, мама...
Утро. Совсем рассвело. Остановка.
Поезд стоял в Белгороде долго.
В классном вагоне ехал корреспондент английской "прогрессивной" газеты. Каким-то образом он узнал, что я - партизан. Подошел, показал карточку и бумажку одной из наших культурных организаций, где просят "оказывать содействие..." Задал вопросы, касающиеся моей особы. Говорю - сколько лет, откуда... профессия... Удивленно поднял брови. Щелкнул зеркалкой. Решив, вероятно, что с "бывшим" интеллигентом можно говорить начистоту, спросил в лоб, приготовив вечное перо:
- Как вам нравится партизанская война? Это русское название действий в тылу противника. Командос - это английское название...
"Ну, что я могу тебе сказать? Вступать в спор? Доказывать, что это совсем-совсем не одно и то же?"
Ответил:
- Очень нравится... Все время на воздухе... Полезно для здоровья...
- Иес-сс... - прошипел он с каким-то гадючьим удовольствием.
Выручил машинист. Гудок... Мы - по вагонам. Я не пригласил "союзника" в теплушку, и интервью на этом оборвалось.
Стучали колеса. Из окон - всюду видны были следы боев на Курской дуге.
Скоро Харьков.
Все в теплушке пришло в движение.
Люди забыли свои сны, разговоры... Сразу стали словно чужие друг другу.
Мы тоже, спрыгнув на ходу, заторопились.
Надо было найти коменданта, добраться до штаба. Трамваев не было.
Пошли пешком по обугленным улицам. Какая-то опустошенная тишина стояла на улицах Харькова. На нескольких кварталах не встретили ни души...
По дороге шли две старушки...
- Ох, скорее бы смерть пришла, - ныла одна, скользя по выбитой мерзлой мостовой.
- Не спеши, помрешь еще! - вызывающе бойко крикнула другая.
Украинский партизанский штаб мы нашли скоро. Обычная деловая обстановка.
Дежурный, начальник питания, часовые у входа. Показался дежурному, получил койки и талоны... Дела всего было на полчаса...
- Вас вызывает генерал, - запыхавшись, сказал дежурный офицер.
Начальник Украинского партизанского штаба Тимофей Амвросиевич Строкач поднялся мне навстречу и приветливо протянул руку...
- Слыхал, много слыхал о вас...
Генерал Строкач - лицо известное всем партизанам Украины. Нам не довелось встретиться перед Карпатским рейдом. Я вылетел в Москву тем же самолетом, каким прилетел к Сабурову и Ковпаку начальник Украинского партизанского штаба. Когда же я вернулся и на марше догнал отряд, Строкача уже не было - он совершал поездку по Полесью из одного соединения в другое. От Сабурова к Бегме, от Бегмы - к Федорову. Из вражеского тыла он выбрался на самолете с Демьяном Сергеевичем Коротченко - "товарищем Демьяном", пробывшим в отрядах более двух месяцев...
Но только после войны, встретившись как-то с летчиками и с начальником штаба полка Гризодубовой, я узнал подробности того, каким образом пришлось заканчивать "товарищу Демьяну" свою служебную командировку в тыл врага.
Когда были просмотрены и составлены планы, даны задания, проверено их исполнение, ряд соединений (Ковпака, Мельника, Наумова, Шукаева, Буйного) двинулись на юг и уже были в рейде. Федоров пошел на запад. Народу в партизанском крае стало вдвое-втрое меньше. Половина сабуровцев действовала диверсионными группами вдалеке от штаба.
Враг уже давно стягивал к Припятскому бассейну свои войска. Но они опоздали. Вся колоссальная подготовительная работа ЦК КП(б)У и Украинского партизанского штаба была закончена. Основные силы партизан были уже в пути к своим, неведомым врагу целям. Пребывание в тылу врага Коротченко и Строкача сейчас уже не вызывалось необходимостью. Руководители собирались отъезжать на Большую землю.
Гитлеровское командование разработало концентрический удар и начало быстро стягивать петлю сразу со всех сторон. Бросило на блокировку подвижные части, и все устремилось к партизанскому штабу и партизанскому аэродрому. Немцы наступали и днем и ночью. Сабуровцы сражались как львы, но немцев было во много раз больше, и на третьи сутки они уже пробивались к аэродрому.
Аэродром пришлось оставить. Около полумесяца отбивались, маневрируя, сабуровцы. Немецкое командование, видимо, знало, что в соединении Сабурова действуют крупные советские руководители. Поэтому они стремились во что бы то ни стало разгромить отряды Сабурова. А до этого войскам была поставлена задача - не дать ни одному советскому самолету совершить посадку в Полесье.
Хитрыми уловками, мелкими, но неожиданными налетами, засадами сабуровцы измотали немецкие войска. Техника немцев рвалась на минах. Солдаты обессилели в погоне за неуловимым противником. Они так же, как солдаты Кригера в Карпатах, стали морально сдавать.
Тайком, тщательно маскируясь, удалось нащупать площадку для приема самолетов. Неудобную, на песке, - длинную поляну. С большим риском на ней можно было посадить машину. Дело осложнялось еще тем, что летом самолеты летали к партизанам "с подскоком" и в обратный рейс уходили на другую ночь. На партизанских аэродромах дневало иногда по нескольку самолетов. Короткой летней ночи хватало только на один конец. В самую рискованную ночь, когда уже немецкие автоматчики подошли к сабуровскому аэродрому и невдалеке от костров шлепались мины, за час до рассвета совершил посадку наш самолет. Один из лучших летчиков полка Гризодубовой - Феофан Родугин - привел машину по заданию товарища Хрущ?ва. Товарищам Демьяну и генералу Строкачу было приказано немедленно вылететь на Большую землю.
В том, что удастся удержать до следующего вечера аэродром в своих руках, а тем более сохранить машину Родугина способной для полета в далекий шестичасовой рейс, уверенности не было. Где-то в лесу ворчали моторы немецких танков. Минеры кидались им наперехват, но по лесу сплошными цепями шла немецкая пехота с собаками, миноискателями, минометами. Пьяная и нахальная. Было только два выхода из создавшегося положения. Либо сжечь самолет и пробиваться через немецкую облаву, либо поднять самолет в воздух с расчетом уйти от наземной облавы, но через полчаса-час попасть в облаву вражеских истребителей. Уже когда розовела утренняя заря, Феофан Родугин поднял с песчаного грунта самолет и повел его на бреющем над опешившими от неожиданности немецкими войсками.
- Прорвались! - сказал Родугин через десять минут, выходя из кабины летчика.
Наверху сразу посветлело, а через несколько минут лучи солнца позолотили крылья машины.
- Запрашиваю Москву, - доложил командир корабля генералу Строкачу.
- Что дает Москва?
Родугин виновато развел руками. Это означало - связи нет.
Да Строкач и сам знал: когда брезжит заря - утомленные почти суточной работой аэродромщики, офицеры штабов идут на отдых. Надо и им эти несколько часов поспать. В десять ноль-ноль начнется снова трудовой день, который окончится только завтра на рассвете. Только дежурный радист держит точную связь с самолетами, ночью перелетевшими через фронт и сейчас подходящими к своим аэродромам.
- Навряд ли сейчас кто-нибудь ожидает нас в воздухе за пять часов лету над немцами, - сказал Строкач командиру корабля.
- Попробую еще связаться, - словно провинившись в чем-то, ответил летчик.
- Попробуйте...
Товарищ Демьян сидел на жесткой скамье и сортировал какие-то заметки и бумаги. Видимо, смотрел, что нужно уничтожить в случае аварии, а что беречь до самого конца.
И вот тут-то и случилось то, о чем рассказывал мне начальник штаба Гризодубовой.
"Дежурила у нас в тот день радисточка одна. Все мы ее звали Наташа - "Золотые ушки".
Гризодубова отдала уже все приказания, села за руль своего "оппелька". А я остался в штабе. Прилег. Подремлю, думаю, пока. А там и экипажи соберутся. Тогда под душ и на отдых. Родугина мы всю ночь держали на особой связи: знали - обстановка напряженная, знали Родугин повез приказ Хрущ?ва. Но раз нет его до зари... Значит, будем ждать завтра.
Вдруг в это время вбегает Наташа.
- Ты чего, Золотые ушки? - спрашиваю. А она какая-то вся растерянная. "Феофан в воздухе, товарищ начштаба!" - "Как в воздухе? Где?!" Беру радиограмму, глазам своим не верю. "Нахожусь в воздухе... На борту - ценные люди. Номер Родугина". Глянул я на его координаты волосы у меня зашевелились. Ведь это ему, транспортнику, по вражескому тылу до полдня топать! Это все равно, что, извините, голяком через колючую проволоку в десять колов пролезть. "Когда приняла?" спрашиваю. "Только что... Еще все спрашивал: дайте посадку! Дайте где сесть!" А тут уже Гризодубова, командир наш, вбежала. Мы к карте. Ну, где ты была, Золотые ушки, хоть на полчаса раньше? - упрекаем мы Наташу, а сами понимаем, что она тут ни при чем. Раз вылетел - значит другого выхода не было. Но и у нас выхода нет. Товарищи по краю гибели ходят, а чем мы отсюда помочь можем? В тылу врага партизанских площадок десятки. Но там тоже уже часа полтора как никто не только самолета, а и вороны не ждет. Костры разбросали, замаскировались и храпят себе хлопцы. Но другого выхода нет. Даем координаты на ближайший аэродром. Ближайшими к курсу Родугина были площадки белорусских партизан. Вот одна под Мозырем, другая - на реке Друть. "Давать?" - спрашиваю командира. "Давай, Наташа, стучи!" Сами пошли с ней в аппаратную. Тут она сразу его поймала. Ходит наш Феофан по немецкому тылу, между аэродромами немцев, пробирается чуть теплый. Но еще пока живой. Нас сразу услышал. "Давайте посадку!" - просит. Даем ему самую близкую. Через двадцать минут принимаем сигналы: "Сел на дневку. Маскируюсь. Все в порядке". Вот тебе и Феофан. Вот тебе и Наташа - Золотые ушки. Ага... А немцы уже "фоккеров" своих подняли. Гоняют, гоняют. Да нет, брат, близок локоть, да не укусишь. Уж наш "Ли-2" в кустиках сидит, на солнышко поглядывает.
