Александр Верт - Россия в войне 1941-1945
Он не имел возражений также и против англо-франко-советского блока, но дал понять, что предпочел бы для начала прямой франко-советский пакт.
Сталин (по-прежнему все время консультировавшийся с Черчиллем) заявил, что, как он думает, это дело завершится на днях. Но ему хотелось бы вернуться вместо этого к вопросу о Польше. Он надеялся, что Франция займет в отношении Польши более реалистическую позицию, чем позиция Англии и США. Английское правительство, к сожалению, запуталось в своих связях с польским эмигрантским правительством в Лондоне и с Михайловичем, который «скрывается где-то в Каире». Сидящие в Лондоне поляки занимаются министерской чехардой, в то время как Польский комитет национального освобождения проводит земельную реформу, подобную той, которую осуществила в конце XVIII в. Франция. И он стал доказывать, что лондонское правительство все больше теряет свой авторитет в Польше. При этом он довольно долго говорил о том, какой «авантюрой» было Варшавское восстание, сказав, что Красная Армия не могла в то время взять Варшаву, потому что, когда Красная Армия подошла к Варшаве, ее артиллерия и снаряды отстали на 400 км.
Де Голль не был убежден в том, что лондонское правительство «потеряло авторитет» в Польше, и сказал, что, каковы действительные настроения польского народа, станет более ясно, когда будет освобождена вся страна.
7 декабря Сталин телеграфировал Черчиллю, что он и его коллеги одобрили идею Черчилля о заключении трехстороннего англо-франко-советского пакта и предложили его на рассмотрение французов, однако пока еще не получили от них ответа.
8 тот же день Бидо сказал Молотову, что Францию не устраивает простое присоединение к англо-советскому договору, - это могло навести на мысль, что Франция будет в этом пакте чем-то вроде младшего партнера. Молотов отмахнулся от такого довода и вернулся к вопросу о признании французами Польского комитета национального освобождения. Об этом аспекте франко-советских переговоров Сталин не информировал Черчилля, хотя английское посольство в Москве было, конечно, более или менее в курсе происходящего.
Во время своей третьей встречи со Сталиным, 8 декабря, де Голль снова заявил, что вопрос о Германии имеет для Франции важнейшее значение и что, «поскольку останется германский народ, постольку останется и германская угроза». И он снова начал говорить о границе по Рейну. Франция и Россия, говорил он, должны объединить свои силы. Англию, которая «всегда и везде опаздывает», можно рассматривать только как «второй этаж безопасности», а Америку - как «третий этаж». В момент большой опасности нельзя рассчитывать ни на ту, ни на другую, и в случае заключения трехстороннего договора англичане неизбежно будут тормозить всякие немедленные действия.
Сталин согласился с тем, что прямой франко-советский пакт сделал бы Францию более независимой от «некоторых стран», но, поскольку СССР и Франции было бы трудно одним выиграть войну, он все же отдает предпочтение трехстороннему пакту.
Де Голль возразил, что это «нефранцузская точка зрения», в нынешних условиях трехсторонний пакт подчеркнул бы подчиненное положение Франции перед Англией. Франции было бы лучше иметь договор с СССР. У Франции нет никакой уверенности в том, какую позицию Англия займет по отношению к Германии в будущем. К тому же французы ожидают, что у них будут трудности с англичанами на Востоке, а, может быть, также и на Дальнем Востоке.
Сталин заметил в ответ, что идея тройственного договора принадлежала Черчиллю, а он и его коллеги согласились с английским предложением. Правда, Черчилль не наложил вето на франко-советский пакт, но все же отдавал предпочтение трехстороннему договору.
«Если теперь отложить пакт трех, - продолжал Сталин, - то Черчилль обидится…» Однако поскольку французы так настаивают на заключении прямого франко-советского пакта, то он предлагает следующее: «Пусть французы окажут нам услугу, а мы окажем им услугу. Польша - это элемент нашей безопасности… Пусть французы примут представителя Польского комитета национального освобождения в Париже, и мы подпишем двусторонний договор. Черчилль обидится, но что поделаешь.
Де Голль говорит, что Сталин, вероятно, иногда обижает Черчилля.
Сталин говорит, что иногда он обижает Черчилля, а иногда Черчилль его обижает. Когда-нибудь будет опубликована переписка между Черчиллем и им, Сталиным, тогда де Голль увидит, какими посланиями они иногда обменивались».
После этого, по-видимому, возникло неловкое молчание, а затем Сталин внезапно задал де Голлю вопрос, когда тот намеревается вернуться во Францию. Де Голль ответил, что рассчитывает уехать через два дня.
После не совсем относящегося к делу разговора об авиационном заводе, который посетили французские гости, де Голль заметил, что он очень сожалеет, что не имеет возможности заключить двусторонний франко-советский договор и что придется начинать переговоры о тройственном пакте. Он понимает политику Сталина в польском вопросе, но ему совершенно неясно, что представляет собой Польский комитет национального освобождения.
Атмосфера, в которой закончилась встреча, была весьма прохладной.
Позднее в тот же день Бидо нанес визит Молотову и сказал, что с Польским комитетом национального освобождения, по-видимому, произошло некоторое «недоразумение». Так или иначе, де Голль намечает встретиться на следующий день с руководителями этого комитета. Молотов выразил надежду, что такая встреча изменит положение, и сказал, что тем временем он вместе с Бидо поработает над проектом франко-советского пакта.
Берут, Осубка-Моравский и Роля-Жимерский были приняты де Голлем и имели с ним беседу. В результате де Голль перед отъездом из Москвы согласился лишь послать в Люблин «неофициального» французского представителя, «вне всякой зависимости» от подписания франко-советского пакта.
На приеме в Кремле в последний вечер пребывания де Голля в Москве поведение Сталина характеризовалось некоей смесью грубости и добродушия («У него был такой вид, будто он очень мало считается с нами», - заметил позднее один из французских гостей), и лишь после того, как охваченный гневом де Голль демонстративно покинул прием, русские наконец решили подписать франко-советский пакт без компенсационного польского «условия».
Для де Голля франко-советский пакт имел важное значение как часть той «независимой» французской политики - политики «между Востоком и Западом», - которую он и Бидо после его ухода в январе 1946 г. пытались (безуспешно) проводить в течение двух лет после войны.
Глава XII. Некоторые новые проблемы, возникшие в конце войны
Последние три месяца 1944 г. ознаменовались рядом военных операций советских войск, готовившихся к окончательному наступлению на фашистскую Германию, которое развернулось в январе - мае 1945 г.
На севере Красная Армия вступила на территорию Прибалтийских республик. К концу октября все три Прибалтийские республики были освобождены от немцев, за исключением территории Курляндского полуострова (находившиеся там 30 немецких дивизий оставались в мешке до конца войны). К этому времени Красная Армия заняла территорию площадью более 500 кв. км в Восточной Пруссии. Началось великое бегство немецкого населения из Восточной Пруссии. Многие бежали в Кенигсберг, другие - дальше на запад.
Бои за эти небольшие куски немецкой территории были исключительно упорными. Русские сталкивались с очень сильным сопротивлением немцев также в Словакии и Венгрии, где Красная Армия продвигалась гораздо медленнее, чем в Румынии. Будапешт пал только 13 февраля 1945 г.
В Польше в сентябре фронт более или менее стабилизировался, но все ожидали, что завершающий удар по фашистской Германии будет нанесен именно с рубежа реки Вислы.
На Сандомирском плацдарме к югу от Варшавы продолжались тяжелые бои. Немцы атаковали здесь с большим упорством. Солдаты Красной Армии начали проявлять нетерпение, и у них стали зарождаться подозрения. В ноябре 1944 г. мне показали письмо одного солдата, воевавшего «где-то в Польше», по-видимому на Сандомирском плацдарме. В своем письме этот солдат писал:
«Как и раньше, идем на Берлин. Правда, мы можем не попасть туда вовремя, но Берлин - это именно то место, куда мы должны прийти. Мы достаточно вынесли, и мы заслужили право войти в Берлин. Наше «военное звание» дает нам на это право, а союзники такого права не имеют. Они, вероятно, этого не понимают, но фриц прекрасно понимает. Отсюда то отчаянное сопротивление, с которым мы сталкиваемся. Они обстреливают нас утром, днем и ночью и, наверное, притащили сюда все, что имели на Западе. Они явно предпочитают, чтобы их побили союзники, а не мы. Если так случится, это будет для нас по-настоящему обидно. Я, однако, верю, что вы скоро услышите от нас хорошие вести. Гнев и жажда возмездия у наших ребят после всего виденного сейчас сильны, как никогда. Даже в дни отступления у них не было такого настроения…»
