Теодор Моммзен - Моммзен Т. История Рима.
117
Кажется, что в древнейшее время требования государственных кредиторов, исчисленные в серебре, не могли быть оплачены против их воли золотом на основании законного курсового отношения его к серебру; между тем, нет сомнения, что со времен Цезаря золотая монета должна была беспрекословно приниматься за 100 серебряных сестерциев. Это было в то время важно потому, что вследствие пущенных Цезарем в обращение больших масс золота оно ходило некоторое время в торговле на 25 % ниже установленного курса.
118
Не существует ни одной надписи эпохи империи, где денежные суммы были бы исчислены иначе, как на римские деньги.
119
Так, аттическая драхма, хотя она и заметно тяжелее денария, считалась ему равноценной; антиохийский тетрадрахм, содержавший средним числом 15 грамм серебра, равнялся 3 римским денариям, где весу было только около 12 грамм; так, малоазийский цистофор равнялся по весу серебра — 3, а по законному тарифу — 21∕2 денариям; родосская полудрахма равнялась по весу серебра 3∕4, а по законному тарифу — 5∕8 денария и т. д.
120
Тождественность этого эдикта, редактированного, быть может, Марком Флавием (Macrob., Saturn., 1, 14, 2), с приписываемой Цезарю статьей о созвездиях, доказывается шуткой Цицерона (Plutarch., Caes., 59), что теперь «Лира» восходит по приказу. Впрочем, еще до Цезаря было известно, что исчисление солнечного года в 365 дней и 6 часов, на котором был основан египетский календарь и которое положил в основу своего календаря и Цезарь, было слишком длинно. Самое точное из известных древнему миру исчисление тропического года, именно Гиппархово, устанавливало год в 365 дней 5 часов 52 минуты 12 секунд; действительная же длина его 365 дней 5 часов 48 минут 28 секунд.
121
Цезарь был в Риме в апреле и декабре 705 г. [49 г.], оба раза оставаясь лишь по нескольку дней; от сентября до декабря 707 г. [47 г.]; около четырех осенних месяцев пятнадцатимесячного 708 г. [46 г.] и от октября 709 г. [45 г.] до марта 710 г. [44 г.].
122
Это и есть, как известно, так называемые «семь свободных искусств», которые с соблюдением различия между тремя акклиматизировавшимися в Италии дисциплинами и четырьмя принятыми впоследствии продержались во все средние века.
123
Так, например, Варрон говорит (De re rust., 1, 2): «ab aeditimo, ut dicere didicimus a patribus nostris; ut corrigimur ab recentibus urbanis, ab aedituo»; [«ab aeditimo» — так учили нас говорить наши отцы; «ab aedituo» — как поправляют нас новейшие стилисты»].
124
Любопытно для ознакомления с этим положением дел посвящение поэтического землеописания, приписываемого Скимну. После того как поэт любимым тогда Менандровым размером высказал свое намерение обработать в стихах очерк географии, понятный для учеников и легко могущий быть заученным наизусть, он так посвящает (подобно Аполлодору, посвятившему свой справочник по истории царю пергамскому Атталу Филадельфу, «которому принесло великую славу, что его имя было связано с этим историческим трудом») свое руководство царю вифинскому Никомеду III (663?—679) [91—75 гг.]: «Я решился сам проверить на деле людские толки, будто из всех современных царей ты один высказываешь истинно царственное покровительство; я решился сам прийти и увидать, что такое настоящий царь. Укрепленный в этом намерении вещим словом Аполлона, приближаюсь по твоему знаку я к твоему очагу, ставшему приютом для ученых».
125
Мы имеем свидетельство Цицерона (Ad fam., 9, 16), что в его время мим занял место ателланы; с этим согласуется и то, что исполнители и исполнительницы мимов выступают впервые в эпоху Суллы (Ad Her., 1, 14, 24. 2, 13, 19; Atta fr. I Ribbeck; Plin., H. n., 7, 48, 158; Plutarch., Sull., 2, 36). Впрочем, словом mimus иногда неточно обозначаются вообще исполнители комедий. Так, например, выступавший на празднестве в честь Аполлона в 542/543 г. [212/211 г.] mimus (у Феста под словом: salva res est; ср. Cicero, De orat., 2, 59, 242), очевидно, был не кто иной, как актер, исполнявший palliata, так как для настоящего мима в ту пору не было вовсе места в развитии римского театра.
К мимам классической греческой эпохи, т. е. прозаическим диалогам, в которых изображались бытовые сцены, особенно деревенские, римский мим близкого отношения не имеет.
126
Обладание этой суммой, вводившее человека в первый класс избирателей и подводившее передачу наследства под Вокониев закон, позволяло перейти грань, отделявшую мелких людей (tenuiores) от людей порядочных. Поэтому-то бедный клиент у Катулла (23, 26) и молит богов помочь ему достигнуть такого богатства.
127
В «Путешествии в подземный мир» Лаберия выступают самые разнохарактерные личности, насмотревшиеся чудес и знамений; одному является муж с двумя женами, на что сосед его замечает, что это еще хуже, чем виденный недавно одним прорицателем призрак шести эдилов. Согласно современным сплетням, Цезарь хотел ввести в Риме многоженство [Suet., Caes., 82) и, действительно, вместо четырех эдилов, назначил шесть. Из этого видно, что и Лаберий пользовался своим правом шутовства, но что и Цезарь допускал свободу шутки.
128
От государства он получал за каждый выход по 1 тыс. денариев и, кроме того, содержание на всю его труппу. В позднейшие годы он отказался лично за себя от гонорара.
129
Некоторые кажущиеся исключения, как, например, упоминание о стране фимиама, Панхее (2, 417), объясняются тем, что они, может быть, перешли из романа-путешествия Евгемера еще в поэзию Энния, и во всяком случае в стихотворения Луция Манлия (См. т. II, стр. 419; Plin., H. n., 10, 2, 4) и поэтому были хорошо известны той публике, для которой писал Лукреций.
130
В весьма наивной форме сказывается это в описаниях войн, где губительные для войска морские бури, массы слонов, топчущих своих же воинов, словом, картины из пунических войн, упоминаются, словно принадлежащие к живой действительности (ср. 2, 41; 5, 1226, 1303, 1339).
131
«Конечно, — говорит Цицерон об Эннии (Tusc., 3, 19, 45), — этот славный поэт презирается нашими охотниками декламировать Евфориона». «Я счастливо прибыл, — пишет он Аттику (7, 2), — так как со стороны Эпира дул попутный нам северный ветер. Этот спондей ты можешь, если хочешь, продать одному из новомодных поэтов за свой собственный» («ita belle nobis flavit ab Epiro lenissimus Onchesmites. Hunc σπονδειάζοντα si cui voles τῶν νεωτέρων pro tuo vendita»).
132
«Когда я был мальчиком, — говорит он в одном месте, — мне довольно было одного байкового и одного исподнего платья, башмаков без чулок, лошади без седла; теплую ванну я брал не всякий день, речную лишь изредка». За личную храбрость во время войны с пиратами, когда он командовал отрядом флота, он получил корабельный венок.
133
Вряд ли существует что-либо более ребяческое, чем Варронова схема всех философских систем, объявлявшая просто не существующими все те из них, конечной целью которых не было счастие человека, причем он определяет в 288 число тех философских школ, которые подходили, по его мнению, под это определение. Превосходный человек этот был, к сожалению, слишком учен, для того чтобы сознаться, что он не мог, да и не хотел быть философом, и вследствие этого он весьма неумело жонглировал всю свою жизнь между стоиками, пифагорейцами и Диогеновой школой.
134
«Разве ты хочешь, — пишет он, — бормотать риторические фигуры и стихи Квинтова раба Клодия и восклицать: “О судьба! О роковая судьба!”» В другом месте говорит он: «Так как Квинтов раб Клодий создал такое множество комедий без помощи какой-либо музы, неужели и я не смогу, говоря словами Энния, “сфабриковать” хоть одну книжонку?» Этот неизвестный вообще Клодий был, вероятно, плохим подражателем Теренция, так как примененные к нему слова: «О судьба! О роковая судьба!» встречаются в одной из комедий Теренция. Следующий отзыв о себе одного поэта в Варроновом «Осле, играющем на лютне», мог бы быть отличной пародией на вступление Лукреция, которого Варрон уже как отъявленный враг эпикурейской системы, по-видимому, недолюбливал и на которого он никогда не ссылается:
Меня зовут учеником Пакувия; он же сам учился у Энния,Сей же учеником был у муз; самому мне имя Помпилий.
135
Весьма метко сказал он однажды о самом себе, что он не особенно любит, но зачастую употребляет устаревшие слова, поэтические же слова очень любит, но не употребляет.
136
Следующее описание заимствовано из «Маркова раба»:
