Теодор Моммзен - Моммзен Т. История Рима.

КНИГА ПЯТАЯ

Основание военной монархии.

Wie er sich sieht so um und um,Kehrt es ihm fast den Kopf herum,Wie er wollt’ Worte zu allem finden?Wie er möcht’ so viel Schwall verbinden?Wie er möcht’ immer mutig bleibenSo fort und weiter fort zu schreiben?

ГЛАВА I

МАРК ЛЕПИД И КВИНТ СЕРТОРИЙ.

Когда в 676 г. [78 г.] умер Сулла, восстановленная им олигархия безраздельно господствовала над римским государством, но так как власть ее была основана на насилии, она и в дальнейшем нуждалась в насилии, для того чтобы дать отпор своим многочисленным тайным и явным врагам. Противником олигархии была не определенная партия с ясными целями и признанными вождями, а масса разнообразнейших элементов, объединявшихся вообще под именем партии популяров, но в действительности находившихся в оппозиции к установленному Суллой режиму по самым разнообразным причинам и с самыми разнообразными намерениями. В эту оппозицию входили сторонники положительного права, люди, не занимавшиеся политикой и ничего в ней не понимавшие; однако самоуправное обращение Суллы с жизнью и собственностью граждан внушало им ужас. Еще при жизни Суллы, когда всякая другая оппозиция должна была молчать, строгие юристы подняли бунт против правителя. Так, судебные решения не признавали Корнелиевых законов, лишавших различные италийские общины прав римского гражданства; далее, суды постановляли, что лица, попавшие в плен или проданные в рабство во время революции, не перестали быть римскими гражданами. Затем к оппозиции принадлежали остатки старого либерального меньшинства сената. В прежние времена они добивались соглашения с партией реформ и с италиками, а теперь подобным же образом были склонны смягчить строго олигархический режим Суллы путем уступок популярам.

Что касается самих популяров, то это были искренние ограниченные радикалы, поставившие на карту свое состояние и жизнь во имя партийной программы, для того чтобы после победы с горечью убедиться, что они боролись не за серьезное дело, а за торжество фразы. Прежде всего они стремились восстановить народный трибунат, хотя и не отмененный Суллой, но лишенный им важнейших полномочий. Не принося никакой практической пользы и будучи в действительности лишь пустым призраком, этот институт в глазах массы обладал тем большим, необъяснимым очарованием. Ведь даже более тысячи лет спустя имя народного трибуна вызвало в Риме революцию!

Сулланская реставрация либо не удовлетворила, либо прямо нарушила политические или частные интересы крупных и влиятельных общественных групп. По этим причинам примыкало к оппозиции многочисленное и зажиточное население области между рекой По и Альпами, рассматривавшее предоставление ему латинского права в 665 г. [89 г.] лишь как отступное за отказ от полного права римского гражданства и представлявшее благодарную почву для агитации. Теми же мотивами руководились также влиятельные благодаря своему числу и богатству вольноотпущенники, особенно опасные вследствие их скопления в столице; они не могли забыть, что реставрация возвратила их к прежнему, практически ничтожному избирательному праву. Крупные финансисты, осторожные и присмиревшие, по-прежнему таили в себе упорное недовольство и не менее упорную силу. Также недовольна была столичная чернь, для которой истинная свобода заключалась в бесплатной раздаче хлеба. Еще более глубокое раздражение затаили пострадавшие от сулланских конфискаций общины. Некоторые из них, как, например, жители Помпей, вели вечную борьбу с поселенными Суллой в том же городе на отрезанной у них земле колонистами; другие, как арретинцы и волатерранцы, оставаясь еще фактическими владельцами своей территории, находились под дамокловым мечом объявленной Римом конфискации или же, наконец, как это было в Этрурии, влачили жалкое существование нищих в своих прежних домах или скрывались в лесах, занимаясь разбоем. Наконец, глухое недовольство царило среди всех членов семейств и вольноотпущенников тех демократических вожаков, которые во время реставрации лишились жизни или переносили все бедствия жизни эмигрантов, отчасти скитаясь на мавретанском побережье, отчасти находясь при дворе или в армии Митрадата. Согласно политическим понятиям того времени, обусловленным строгой обособленностью семейств, оставшиеся члены семьи считали делом чести 1 добиться для своих бежавших родственников права возвращения на родину, с умерших снять по крайней мере позор, тяготевший на их памяти и на их детях, и выхлопотать последним возвращение отцовского имущества. Особенно дети проскрибированных, превращенные законодательством Суллы в политических париев, тем самым как бы официально приглашались к протесту против существующего строя.

Ко всем этим оппозиционным элементам добавлялась еще масса разоренных людей. Опустившиеся аристократы и простолюдины, потерявшие свое богатство в изысканных или низких кутежах; благородные господа, у которых не осталось ничего благородного, кроме долгов; бывшие солдаты Суллы, которые по воле правителя стали землевладельцами, но не земледельцами и, растратив первое наследство проскрибированных, мечтали о вторичном, — все они дожидались, чтобы было поднято знамя, призывающее к борьбе против существующих порядков, а что на нем будет написано, им было безразлично.

Так же неизбежно присоединялись к оппозиции все жаждавшие успеха и популярности таланты, как те, которым был закрыт доступ в замкнутый круг оптиматов или сделана была невозможной быстрая карьера и которые пытались поэтому насильно пробраться в эту фалангу и противопоставить свою популярность законам олигархической исключительности и старшинства, так и те, более опасные, честолюбие которых ставило себе иные цели, чем возможность управлять судьбами мира среди коллегиальных интриг. На адвокатской трибуне, единственной допущенной Суллой арене легальной оппозиции, подобные претенденты еще при жизни диктатора выступали против реставрации с оружием формальной юриспруденции или меткого красноречия. Например, искусный оратор Марк Туллий Цицерон (род. 3 января 648 г. [106 г.]), сын землевладельца из Арпина, быстро составил себе имя своими иногда осторожными, иногда дерзкими выступлениями против властелина. Подобные стремления не были опасны, если противник хотел лишь добиться таким образом курульного кресла, чтобы затем успокоиться на этом до конца своих дней. Но если бы нашелся демократический деятель, которому недостаточно оказалось такого кресла, и Гай Гракх нашел бы продолжателя, то борьба не на жизнь, а на смерть была бы неизбежна. Однако пока никто еще не называл имени, носитель которого ставил бы себе такую высокую цель.

Такова была та оппозиция, с которой должно было бороться созданное Суллой олигархическое правительство, предоставленное самому себе после его смерти. Задача была сама по себе нелегка, но она еще более осложнялась другими социальными и политическими неурядицами этого времени. Чрезвычайно трудно было удержать военных начальников в провинциях в подчинении высшим гражданским властям или, не имея в своем распоряжении войск, справляться в столице с массой скоплявшегося там италийского и неиталийского сброда и рабов, которые в Риме фактически жили по большей части на свободе. Сенат находился как бы в открытой крепости, подвергаемой угрозе со всех сторон, и серьезные бои были неминуемы. Но и подготовленные Суллой средства сопротивления были значительны и крепки; и хотя большая часть нации относилась явно отрицательно и даже враждебно к установленному Суллой правительству, оно все же могло бы долго выдержать за своими укреплениями напор сумбурной массы дезориентированной и неорганизованной оппозиции, лишенной вождя, не обладавшей ни общей целью, ни общими путями, распадавшейся на сотню фракций. Но чтобы удержаться, необходимо было обладать волей к победе и внести в дело обороны крепости хотя бы искру той энергии, с которой она была построена. Если же осаждаемые не желают защищаться, то бесполезны всякие валы и рвы, даже сооруженные лучшим мастером этого дела.

Таким образом, чем более все зависело от личности руководящих деятелей обеих сторон, тем хуже было то, что, собственно говоря, вождей не было ни в том, ни в другом лагере. Политика этого времени была всецело проникнута духом гетерий в самой худшей его форме.

Правда, это было не ново. Семейная замкнутость и кружковая обособленность в клубах неотделима от аристократического государственного строя; она господствовала в Риме в течение столетий. Но всемогущей кружковщина стала лишь в эту эпоху, и принятые лишь теперь (впервые в 690 г. [64 г.]) репрессивные меры скорее лишь констатировали, нежели подавляли это зло. Вся знать, как демократически настроенная, так и сторонники олигархии, была объединена в разные гетерии. Остальная масса граждан, поскольку она вообще принимала регулярное участие в политической жизни, создавала такие же замкнутые и почти по-военному организованные союзы по избирательным округам. Естественными вожаками и рядовыми членами этих союзов были представители триб, «распределители раздач по округам» (divisores tribuum). В этих политических клубах покупалось все: прежде всего избирательные голоса, но также сенаторы и судьи, кулаки для устройства уличной свалки и вожаки шаек для руководства ею, только плата была различная в организациях аристократов и мелких людей. Гетерии решали исход выборов: они привлекали к суду, и они же руководили защитой, они нанимали видного адвоката; они же в случае надобности вели переговоры со спекулянтами, ведшими прибыльную оптовую торговлю судейскими голосами. Гетерии благодаря своим тесно спаянным бандам были господами на улицах столицы, а тем самым часто и в государстве. Все это совершалось согласно известным правилам и, так сказать, публично. Гетерии были организованы лучше, чем какая-либо отрасль государственного управления. Хотя, по обыкновению цивилизованных мошенников, об их преступной деятельности по молчаливому соглашению и не говорилось открыто, никто, однако, этого не скрывал, и видные адвокаты не стеснялись публично и ясно намекать на свою связь с гетериями их клиентов. Если и находился где-либо человек, чуждый такого рода поступкам, но вместе с тем не чуждавшийся общественной жизни, то это наверное был, как Марк Катон, политический Дон-Кихот. Место партий и партийной борьбы заняли клубы и их конкуренция, а место правительства — интрига. Более чем двусмысленная личность, Публий Цетег, некогда один из самых горячих марианцев, перебежавший затем к Сулле и вошедший у него в милость, играл одну из влиятельных ролей в политических происках этого времени исключительно по своим качествам хитрого посредника между сенаторскими фракциями и знатока всех политических интриг; назначение на важнейшие командные посты решалось иногда его любовницей Прецией. Подобное падение было возможно лишь там, где никто из политических деятелей не возвышался над общим уровнем; каждый выдающийся талант отмел бы эту кружковщину, как паутину, но дело в том, что именно ни политических, ни военных талантов-то и не было.