Бандиты - Эрик Хобсбаум
С тем же успехом мы можем начать с «образа» благородного разбойника, который определяет его социальную функцию и его отношения с обычными крестьянами. Его сущность — роль защитника, установителя справедливости и социального равенства. С обычными крестьянами он находится в отношениях полной солидарности и идентичности. «Образ» отражает и то и другое. В целом это можно объединить в девяти пунктах.
Во-первых, преступная карьера благородного разбойника начинается не с преступления, а с того, что последний сам становится жертвой несправедливости либо преследования со стороны властей (за преступление в их представлении, не являющееся таковым с точки зрения народного обычая).
Во-вторых, он «восстанавливает справедливость». В-третьих, он «забирает у богатых, чтобы раздать бедным».
В-четвертых, он «никогда не убивает просто так, только обороняясь или мстя».
В-пятых, если он остается в живых, он возвращается к своим землякам в качестве чтимого гражданина и члена общины. В действительности он никогда, по сути, ее и не покидает.
В-шестых, земляки им восхищаются, помогают и поддерживают.
В-седьмых, его гибель наступает исключительно по причине предательства, поскольку ни один достойный член общины никогда бы не стал способствовать властям в действиях против бандита.
В-восьмых, он — по крайней мере в теории — невидим и неуязвим.
В-девятых, он не враг королю или императору, источнику справедливости, а противостоит лишь местной знати, духовенству или другим угнетателям.
Факты во многом подтверждают эту картину, во всяком случае, в части реальности, а не только исполнения желаний. Социальные бандиты действительно в большинстве зарегистрированных случаев начинают свою карьеру с какой-то некриминальной стычки, дела чести или чего-то иного, что воспринимается ими и земляками как несправедливость (это может быть простым последствием того, что бедняк где-то перешел дорогу богатому или влиятельному лицу). Анджело Дука, или «Анджолилло» (1760–1784), неаполитанский бандит XVIII века, стал бандитом из-за спора со сторожем герцога Мартина о заблудившемся скоте. Панчо Вилья в Мексике отстаивал честь сестры перед феодалом. Лабареда, как практически все бразильские кангасейруш, защищал семейную честь. Джулиано, молодой контрабандист — в горах столь же почетное занятие, как и прочие, — из-за сопротивления сборщику налогов, которому не хватило взятки. И так далее. Для робинов гудов было очень важно начинать таким образом, потому что иначе, являясь, по сути, настоящими преступниками, они не могли бы пользоваться неоспоримой поддержкой.
Бандит, который начал свой путь, став жертвой несправедливости, преисполнен рвения устранить по крайней мере одну несправедливость: в отношении самого себя. Вполне естественно, что настоящие бандиты часто проявляют тот «дикий дух справедливости», который свидетели отмечали у Хосе Мария Темпранильо (прототип Дона Хосе из «Кармен»), хозяйничавшего на холмах Андалусии. Согласно легендам, восстановление справедливости часто оборачивалось буквальной передачей имущества. Джесси Джеймс (1847–1882), как рассказывали, одолжил бедной вдове $800, чтобы она погасила свой долг перед банком, а затем ограбил банкира и забрал деньги назад; совершенно невероятная история, учитывая все, что мы знаем о братьях Джеймс[24]. В крайних случаях, как в «Разбойниках» Шиллера, благородный разбойник предлагал свою жизнь взамен на справедливость в отношении бедняка.
Так в реальной жизни повел себя Зелимхан, дагестанский[25] робин гуд начала XX века, который, будучи заперт в горном ущелье, послал с пастухом сообщение своему сопернику:
«Пойди скажи начальнику округа, что я сам приду к нему с повинной, когда он покажет мне бумажную телеграмму от Царя, где будет сказано, что отменяются все штрафы, наложенные на невиновных; чтобы он сейчас по телеграфу просил прощения всем, кто сослан и арестован из-за меня. Если к полуночи не передадут мне ответа [князя Караулова], что они помилованы, то я уйду из пещеры, хотя бы все русские войска ее окружили»[26].
На практике же восстановление справедливости без церемоний скорее принимало формы возмездия и расплаты. Процитируем опять Зелимхана, который писал офицеру-мусульманину, некоему Донугаеву:
«Учтите, я убиваю представителей власти потому, что они беззаконно сослали мой несчастный народ в Сибирь. Когда полковник Попов был начальником Грозненского округа, случился бунт и представители власти и войска решили отстоять свою силу и расстреляли нескольких случайных бедняг. Когда я услыхал об этом, я собрал своих людей, мы остановили и ограбили поезд около станции Кади-Юрт. И убили русских в отмщение»{45}.
Каковы бы ни были реальные действия абрека, нет сомнений, что он здесь видится носителем справедливости, даже восстановителем нравственности, и зачастую так сам себя и воспринимает.
Отбирает ли бандит у богатых, чтобы раздать бедным, это предмет для дискуссий, хотя очевидно, что он не может себе позволить обирать местных бедняков, если нуждается в их поддержке в своем противостоянии властям. Также не подвергается сомнению тот факт, что у «благородных разбойников» сложилась репутация перераспределителей богатства. «Бандиты Ламбаека всегда отличались учтивостью, отвагой, утонченностью, дистанцированностью от разбойников, — пишет полковник Гражданской гвардии (Guardia Civi) Виктор Сапата. — Им не присуща ни жестокость, ни кровожадность, и в большинстве случаев они, как правило, распределяют свою добычу между голодными и нищими, показывая тем самым то, что им не чуждо чувство милосердия, их сердца не ожесточились»{46}. В сознании местного населения отличие между бандитами с репутацией и теми, у кого ее нет, проходит очень четко, включая и полицию (о чем свидетельствует вышеприведенная цитата). Нет сомнений и в том, что некоторые бандиты действительно иногда что-то раздают бедным, в форме ли личного благодеяния или стихийной щедрости. Панчо Вилья распределил доходы от своего первого крупного рейда таким образом: 5000 песо своей матери, 4000 семьям родственников, и «купил портняжью мастерскую для человека по имени Антонио Ретана, с очень слабым зрением и большой нуждающейся семьей. Я нанял человека заниматься ею и дал ему еще столько же денег. Так оно и пошло. По истечении восьми-десяти месяцев все, что у меня оставалось от 50000 песо, ушло на помощь нуждающимся{47}.
С другой стороны,
