Андрей Квакин - Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути
Идеи компромисса
Одним из основных элементов идейных воззрений сменовеховцев являлось осознание бесперспективности продолжения Гражданской войны. Так, харбинский сменовеховец Н. В. Устрялов поставил под сомнение саму возможность такой борьбы путем возрождения белых армий: «Но если бы даже и удалось каким-либо чудом гальванизировать труп белоинтервентского движения, к чему привело бы оно? По всем данным, доходящим из России, там оно встретило бы решительный отпор. И проснувшееся патриотическое чувство, и естественный инстинкт самосохранения элементов, – связанных или связавших себя с революцией, и справедливая боязнь социальной реставрации – все это объединилось бы в борьбе с новой авантюрой»[133]. При этом сменовеховцы осознали, что новая военная авантюра может проходить лишь при помощи и на средства империалистических держав, которые в качестве компенсации потребуют экономического закабаления России: «Мы поняли, что возрождение России по иностранному рецепту потребует гомерического гонорара для наших врачей-целителей от большевизма… Но даже приблизительные расчеты показывают, что Россия будет просто отдана в экономическое рабство»[134].
По мнению сменовеховцев, контрреволюционное выступление против Совдепии нежелательно и потому, что нет реальной политической силы, которая сможет сменить большевиков. Так, парижский сменовеховец С. С. Чахотин писал в статье «В Каноссу!»: «…представим себе даже, что, по какому-то невероятному стечению обстоятельств, восстание удалось, большевики свергнуты, и Россию не разобрали в этот момент по кускам соседи и бывшие друзья. Что ждет нас на следующий день после восстания? Чья власть? Кто сменит большевиков? Кто будет тот, кто сумеет при еще, несомненно, ухудшившихся экономических условиях, при вновь развалившейся армии, вывести страну из нового экономического хаоса? Керенский? Кадеты, энесы, эсеры?»[135] С. С. Чахотин называет эти партии трупами, обломки которых «по сию пору, сидя давно за границей, не могут перестать грызться между собой на потеху всего мира…»[136]. По мнению сменовеховцев, антибольшевистские силы дискредитировали себя в глазах народа, в то время как большевики своей политикой заслужили национальное доверие: «Правительство Львова и Керенского, в полгода доведшие… страну до полного государственного распада методами своей политики, едва ли не в большей степени заслуживают названия «абсолютно и объективно антинациональных», нежели большевизм»[137]. Придя к таким выводам, сменовеховцы поставили перед собой задачу донести их до российской интеллигенции, которой теперь «должны быть яснее, чем для кого бы то ни было, ложь и бессилие контрреволюции»[138].
Действительно, и сегодня мы говорим об ответственности большевиков за развязывание в стране Гражданской войны и кровавого эксперимента над Россией. Отвергая пропагандистский тезис «перестроечных сил» о «социалистическом выборе» нашего народа в октябре 1917 г., мы не должны забывать о том, что на первую четверть XX в. у власти на всей территории страны или в отдельных ее регионах были самые разные общественно-политические силы, партии, течения и группы от монархистов до анархистов, но никому из них по разным причинам не удалось вывести страну из кризиса. На фронтах Гражданской войны большевики различными способами и средствами оказались способными противостоять широкому спектру политических партий и военных формирований, выступающих под разными идеологическими знаменами. Через популистскую демагогию, «красный террор», а также определенные социально-экономические преобразования руководство большевиков смогло добиться пусть неустойчивого, но военно-политического превосходства над своими политическими противниками.
Сегодня исследователи, кажется, досконально изучили и обобщили причины поражения белых и победы красных в Гражданской войне в России. И любой объективный автор вынужден признать, что эта победа базировалась на завоевании основной социальной силы тогдашнего российского общества – середняка. Никаким другим общественно-политическим силам не удалось этого сделать. И если уж говорить о политическом выборе народа России, то нужно его связывать не с большевистским переворотом в октябре 1917 г., когда еще были возможны серьезные политические зигзаги, а именно с поворотом в период Гражданской войны, когда поражение белых было уже предопределено политическим выбором середняка. Это был вполне осознанный выбор в пользу «диктатуры пролетариата», что было использовано большевиками в дальнейшем для коммунистического эксперимента и над собственной страной, и рядом других стран.
Авторы сборника «Смена вех» первыми приняли и попытались осмыслить данный исторический выбор народа. Они выступают против антибольшевизма российской интеллигенции, видя в оппозиции большевистской власти старые интеллигентские ошибки, осужденные еще авторами сборника «Вехи». Красной линией через весь сборник проходит утверждение, что в настоящих условиях Совдепия – это единственная национально-российская власть. Данный фактор патриотизма, не совпадающий с большевистской идеологией, был основой для примирения бывших активных участников Белого движения – сменовеховцев с красными вождями. Большевизм представляется идеологам «Смены вех» коренным русским национальным явлением, а большевистский переворот – подобие исконно русских, национальных бунтов в стиле Разина и Пугачева.
Национальный характер большевистского Октября не может затмить обилие инородцев в руководящих сферах «рабоче-крестьянского государства», так как все они находятся просто в водовороте русского бунта, увлечены его стихией, однако не могут играть самостоятельной роли. А пропагандируемый «пролетарский интернационализм» большевиков представляет собой лишь удачный пропагандистский лозунг. Он, по мнению сменовеховцев, должен способствовать осуществлению исторической миссии России, стать чрезвычайно важным и полезным орудием не только восстановления единого Российского государства, но и для водружения российского, пусть даже и по-большевистски красного знамени над всем миром.
Реализация социальной роли интеллигенции в обществе объективно требовала осуществления идейно-политических исканий – сложного и многообразного комплекса философских, политических и иных вопросов, выступивших в качестве своеобразной информационной целостности, некой «второй реальности», в рамках которой развивалась и самоопределялась российская интеллигенция. При этом идейно-политические искания российской интеллигенции были направлены как на поиск «формулы прогресса», разработку вариантов общественного развития России и борьбу за их реализацию, так и на самопознание, выявление присущих интеллигенции «родовых черт», что в наибольшей степени определилось на «веховском» этапе ее истории.
Совпадение поиска «формулы прогресса» с «веховскими» традициями самопознания дало возможность продолжить идейно-политические искания в условиях послереволюционной действительности. Мировоззрение интеллигенции 1920-х годов во многом характеризуется общим усилением славянофильских тенденций, органически присущей верой в мессианское призвание России и отказом от европоцентристской схемы общественного прогресса. Во многом к этому подталкивала окружавшая эмигрантскую часть интеллигенции действительность западных обществ, ощущавших «закат Европы». Поэтому становление национал-большевизма (сменовеховства, нововеховства) – сложного и многообразного явления, сочетавшего идейные, политические и социально-психологические аспекты, стало заметным явлением и в Советской России, и в российском зарубежье.
Авторы «Смены вех» делали вывод о том, что самостоятельно интеллигенция не может сыграть существенной роли в России. Творческая задача российской интеллигенции – служить народу и тому режиму, который данный народ выбрал. Только в этом случае интеллигенция преодолеет свое историческое народное и государственное отщепенство. Сменовеховцы рассматривали советскую власть как новую форму российской государственности, исторически соответствующую мессианскому признанию России. С традиционным для интеллигенции стремлением к превращению минусов развития страны в плюсы, они конституировали мистико-мессианскую психологию «искупления грехов», являющуюся на деле продолжением интеллигентского максимализма, перенесенного в сферу национальных устремлений.
С одной стороны, многие сущностные черты сменовеховской идеологии, такие как мистика государства, преодоление интеллигентского отщепенства, критика радикализма, олицетворяли собою связь с дореволюционным, «веховским» прошлым. С другой стороны, на основе осмысления опыта 1917–1920 гг. сменовеховцы пережили существенный мировоззренческий перелом и признали большевизм как новую форму российской государственности, адекватную величию исторической миссии России. При этом сменовеховство наиболее последовательно и решительно выразило общее усиление славянофильских и антизападнических настроений, характерных для послереволюционного этапа идейно-политических исканий.
