Сергей Мельгунов - ЗОЛОТОЙ НЕМЕЦКИЙ КЛЮЧ БОЛЬШЕВИКОВ
Набоков объясняет пассивность Правительства отчасти его «идеологией»-правительство было связано своей «декларацией о свободе слова», отчасти сознанием своего бессилия - оно «не могло действовать иначе, не рискуя остаться в полном одиночестве». С последним утверждением едва ли можно согласиться-факты как будто бы противоречат такому выводу. Но так или иначе разлагающая проповедь Ленина не была пресечена решительными мерами, и в таких условиях крайняя демагогия неизбежно должна была собрать, в конце концов, богатую жатву. Ленин сумел привычной «мертвой хваткой» повести партию за собой; сумел до некоторой степени и приспособиться к создавшейся конкретной обстановке, несколько завуалировав до времени свою грубо упрощенную схему окончания империалистической войны и социальной ненависти; большевики не предполагали уже «втыкать штыки в землю». Этим парализовывалась отчасти «травля» улицы, которой испугалась и революционная демократия, как бы маятник общественного возбуждения не слишком далеко качнулся в противоположную сторону. «Планомерная борьба» с ленинцами, которой требовала солдатская секция Совета в революции 16-го апреля, поэтому не получила надлежащей интенсивной формы… - советские «Известия» скорее выступили на защиту Ленина. Настроение масс изменчиво. Через три недели, прошедших со дня приезда Ленина в Петербург, оказалась реально осуществимом вооруженная демонстрация, приведшая к первому правительственному кризису. Большевики сумели вывести на улицу два полка[55]. Неоспоримо - это мы увидим ниже - рука немецкой агентуры не бездействовала в обострении того конфликта, который создавался на почве несоответствия слишком прямолинейной и самоуверенной внешней политики «цензовой общественности», по революционной терминологии того времени, с настроениями, главенствовавшими в среде демократии - и не только «советской». Надо признать, что этот конфликт лил воду только на мельницу антивоенной пропаганды ленинцев, щупальцами спрута охватывающей постепенно страну. Для такой пропаганды, печатной и устной, большевистская партия в 1917 г. должна была располагать очень значительными деньгами. 15-го апреля появилась «Солдатская Правда». Роль ея так определял на польском съезде большевиков Подвойский устами как бы противников: «удивительное дело, на фронте большевиков не признают, считают изменниками, но начитаются солдаты «Солдатской Правды», и большевики начинают пожинать лавры». «Ядовитую пилюлю» (в виде «приказа № 1») - говорил ген. Алексеев на московском Государственном Совещании -«может быть переварила, бы в недрах своего здорового организма армия, но широко мутной волной пустилась агитация… С удостоверениями шли, без удостоверений шли немецкие шпионы, шли немецкие агенты. Армия превратилась в какой то общий агитационный лагерь».
2. Прапорщик Ермоленко
В то время, когда Ленин развивал в Петербурге свою «идейную пропаганду» терпеливо разъясняв по его словам, свою программу), на внешнем боевом фронте стало ощущаться несколько иной нажим со стороны неприятеля, заинтересованного при ухудшающемся положении не столько в отдаленной социальной революции в России, сколько в возможности достижения сепаратного мира. Неоформленное «братание» солдат в передовых окопах пытаются заменить частичными переговорами с местным командным составом через посредство официальных делегаций, выступающих под белыми флагами. Наиболее известно подобное выступление на фронте 5-ой армии у ген. Драгомирова, подробно рассказанное в газетах тех дней[56].
Конечно, рука об руку с легальными парламентерами продолжали действовать и секретные агенты, целью которых лежала подготовка почвы в русской армии для восприятия идеи сепаратного мира и по-прежнему разложение боеспособности противника. В такой обстановки на территории 6-ой армии произошло маленькое, быть может, довольно обычное по своему масштабу, событие которому суждено было, однако, иметь довольно значительные последствия. Немцами был переброшен на русский рубеж пленный офицер Ермоленко, который явился в штаб и 28-го апреля показал, что ему предложено было работать в качестве агента Германии. «Такие приёмы - рассказывает Деникин - практиковали и до революции: наше командование обратило внимание на слишком частое появление бежавших из плена. Многие из них, предавшись врагам, проходили определённый курс разведывательной службы и, получали солидное вознаграждение и «явки», пропускались к нам через линии окопов. Не имея никакой возможности определить, где доблесть и где измена, мы почти всегда - отправляли всех бежавших из плена с европейских фронтов на кавказский». В данном случае, очевидно, была некоторая специфичность: Ермоленко не бежал, а был переброшен самими немцами - едва ли не на аэроплане - на русский фронт. В своих показаниях он назвал имя Ленина. Об этом начальник штаба Ставки счел необходимым довести до сведения военного министра. В донесении 16-го мая он сообщал: «Ермоленко был переброшен к нам в тыл на фронте 6-ой армии для агитации в пользу скорейшего заключения сепаратного мира с Германией. Поручение это Ермоленко принял по настоянию товарищей. Офицеры германского ген.-штаба Шидицкий и Люберc[57] ему сообщили, что такого же рода агитацию ведет в России агент герм. ген. штаба, председатель секции «Союза Освобождения Украины» А. Скоропись-Иолтуховский и Ленин. Ленину поручено всеми силами стремиться, к подорванию доверия русского народа к Временному Правительству. Деньги на операцию получаются через некоего Свенсона, служащего в Стокгольме при германском посольстве. Здесь начинаются наши затруднения.
В своей «Жизни» Троцкий, цитируя «дословный текст» показаний Ермоленко, категорически говорит: «они ныне напечатаны», но не указывает, где эту публикацию можно найти. Сам автор большевистской истории революции фактически цитирует «дословный текст» из вторых рук - по выдержкам, приведенным в работе исторического семинара Института красных профессоров и в статье бывшего руководителя последних - Покровского. Большевики не опубликовали еще показаний Ермоленко, а выдержки, перемешанные толкованиями, догадками, насмешками (между прочим разные хронологические показания перепутаны между собой, не дают ясного представления о том «невообразимом вздоре», который молол Ермоленко инструктированный и слегка обученный» агентами военной разведки. Троцкий с торжеством устанавливает, что Ермоленко, не считаясь с разностью нового и старого стиля, за две недели до прибытия Ленина посадил его во дворец Кшесинской Троцкий в своем открытии в действительности повторяет, лишь заключение молодых «красных профессоров. Но это не будет уже столь абсолютным «вздором», если принять во внимание, что «дворец Кшесинской» появляется, как видно из текста Покровского, только втором показаний»! Ермоленко, данном 10 июля, когда с фронта был вызван в Петербург. В такой же мере неувязка может быть объяснена неудачной формулировкой протокола, зафиксировавшая слова допрашиваемого что ему еще в Берлине (3 апреля нов. стиля) говорили что Ленин работает во дворце Кшесинской. Но это всё-таки мелочь, хотя и выдвинутая большевистской критикой на первое место. Первоначально у большевиков была тенденция даже отрицать реальность самого существованиям прапорщика Ермоленко. В IV т. названных «Записок о революции» Суханова, помеченном 1922 г., прямо говорится: «Никому неизвестно, существовала ли когда-нибудь в действительности темная личность по имени Ермоленко, согласившаяся быть агентом германского штаба. Неизвестно и то, был такого рода документ, действительно, переслан от начальника штаба верховного главнокомандующего штаба военного министра Керенского. Может быть, был целиком сфабрикован на Дворцовой площади, где около Керенского кишмя кишело черносотенное офицерство». Построение простое и легкое, но, очевидно никуда негодное. Послужной список пр. Ермоленко, кстати сказать, бывшего в плену вместе с автором известных очерков «Плен» В. Корсаком, был приложен к делу, при деле находится и документ, посланный ген. Деникиным. Работающие в семинаре Института красной профессуры (1927 г.) предпочли выдвинуть другую версию – от прапорщика. Ёрмоленко, «будто бы переброшенном немцами с целью агитации, и о показаниях его, состряпанных в штабе. Покровский вводит новый нюанс - надо дискредитировать показания Ермоленко безграмотностью и специфичностью его «филерского» донесения, которое почистили при втором допросе в Петербурге. У Ермоленко назван Иолтуховский потому, что он наторел в слежке за украинскими националистами в плену, а Ленин, как самый популярный, - другого имени Ермоленко назвать не мог. Последний не сразу «понял», что от него требуется донос на Ленина поэтому он все напирал на то, что все дело связано с «украинской секцией» германской разведки, что его послали «для отделения Украины и что он должен состоять в распоряжении Скоропись-Иолтуховскаго», «Послужной список» Ермоленко, действительно не может вызвать к себе большого доверия. «Бывший канцелярский служитель» владивостокскаго полицейского управления, участник в качестве «добровольца» русско-японской войны, произведенный в 1913 г. « в изъятие из закона» в зауряд-прапорщики, никогда не состоявший «на действительной военной службе», может быть отнесен к числу рядовых агентов военной контрразведки, - вероятно, очень храбрый, так как заслужил солдатский Георгий.
