Сергей Мельгунов - ЗОЛОТОЙ НЕМЕЦКИЙ КЛЮЧ БОЛЬШЕВИКОВ
Большевиков постановление И. К. в действительности тогда «вполне удовлетворило». Вероятно потому, что проезд в «пломбированном вагоне» в те дни вовсе не вызвал широкого общественного негодования - может быть, только «покоробило». «Злой вой» патриотов России, которого ждала Крупская, в ответственных общественных кругах оказался довольно слабым. Опасения Ленина, что дело может дойти до политического процесса, что его «прямо повезут в Петропавловку совершенно не оправдались. Правда, министра иностранных дел со всех сторон предупреждали, что из Швейцарии Германия готовится «ввезти в Россию шпионов и агентов провокаторов» в целях пропаганды скорейшего мира среди рабочего класса и солдат на фронте (телеграмма Бальфура Бьюкенену 23 марта). То же приблизительно сообщалось 1 апреля из Соединённых Штатов, где возвращение социалистов, которые «должны противодействовать правительству и вести пропаганду за мир» финансируемому из посторонних источников и «возможно Германией (специально подчеркивалось, что «Троцкий находится в связи с вожаками этого движения». Указания были более определенные: так русский поверенный в делах в Берне Ону на основании данных, полученных от английского посланника, телеграфировал в Петербург 19 марта, что «среди русских крайне левых кругов Цюрихе многие лица поддерживают непосредственно связи с Германией, а некоторые просто являются тайными немецкими комиссарами». На запрос великобританского посла, что министр иностранных дел намеревается «противопоставить этой опасности», Милюков ответил, что «единственно, что можно предпринять это опубликование их имен и сообщение, что они едут через Германию… это будет достаточно, чтобы предотвратить их приезд в Россию». Министр революционного правительства глубоко ошибся, и через несколько дней ему вообще пришлось спасовать и «настоятельно просить» своих дипломатических представителей в Лондоне и Париже «по соображениям внутренней политики» не проводить «различия между политическими эмигрантами пацифистами и нео-пацифистами» и сообщать об этом великобританскому и французскому правительству.
При таком обнаружившемся бессилии правительства[51], прибывший через Германию Ленин мог уже с большой уверенностью повторить в Петербурге слова, сказанная им в Стокгольме (по крайней мере, они были приписаны ему): «над Чхеидзе он легко возьмет верх». Чхеидзе и Скобелев от имени Исп. Ком. формально приветствовали германского «путешественника» (надо сказать довольно холодно) при торжественной встрече искусно инсценированной ему единомышленниками на финляндском вокзале. Если первое же слово Ленина в свободной России, произнесенное в царских комнатах на вокзале и закончившееся призывом к остальной революции, смутило его приверженцев; если на другой день на объединенном собрании социал-демократов речь кандидата на пустовавший 30 лет трон анархиста Бакунина», которая призывала сбросить «старое 6елье» прогнившей социал-демократии, заменить его коммунистическим одеянием и избавить страну от войны, встречались свистом и шумом значительной части собравшихся если речь эта казалась «бредом сумашедшего» и «галиматьей», если меньшевистская «Рабочая Газета» сочла своим долгом предупредить о той «опасности с левого фланга», которая появилась с момента приезда Ленина, то совершенно неожиданным и странным оказался реальный отклик на приезд Ленина в официозе[52] «злонамереннаго» министра иностранных Дел. Вернее сказать двойственности позиции министра иностранных дел. Бьюкенен приводит яркий пример с пропуском Троцкого и других политических эмигрантов, задержанных английскими властями в Галифаксе-«до решения Временного Правительства». Милюков 8 апреля (н.с.) просил разрешить дальнейший проезд, а через два дня просьбу свою взял назад. Ответственность за задержку - замечает Бьюкенен - лежала исключительно на Временном Правительстве: «мы ни разу не отказывали поставить, визу на русские паспорта». Это не мешало министру иностранных дел несколько раз опровергать сведения о том, что правительство чинит препятствия для возвращение эмигрантов (напр., на собрании партии к.-д. в Москве 9 апреля).
«Речь» чуть ли не готова была признать фактором положительным выступление на арене борьбы наряду с Плехановым такого «общепризнанного главы социалистических партий», каким являлся Ленин… О пломбированном вагоне» как-то все забыли. И, быть может, один только Плеханов заговорил о чести в связи с почти одновременным сообщением о гибели на английском пароходе потопленном германской подводной лодкой, эмигранта- латыша Янсона и шлиссельбуржца Карповича говорят - писал Плеханов в «Единстве» 7 апреля что, узнав о гибели русских эмигрантов, Вера Фигнер сказала: «теперь нашим изгнанникам есть только два пути для возвращения в Россию - через Германию или через смерть». Карпович и Янсон попытались проникнуть через смерть. Иначе и поступить не могли эти люди чести». Иное впечатление на первых порах получилось за границей; телеграфное сообщение из Парижа передавало, что «неблаговидный поступок» Ленина вызвал в эмигрантских «оборонческих» кругах (группы Призыва») «неописуемое негодование» - очевидно, тем вернее оценивалась подоплека и роковое значение пломбированного вагона».
Но безразличие, проявленное общественностью Петербурга к «ошибочному» шагу первой партии эмигрантов, прибывших по немецкому маршруту, сыграла свою роль. Суханов совершенно прав, когда утверждает в «Записках», что Исполнительный Комитет Совета Рабочих и Солдатских Депутатов в сущности молчаливо покрыл своим авторитетом «запломбированный вагон» - бернские оппозиционеры во главе с Мартовым сочли для себя теперь нравственно возможным пойти по проторенному Лениным пути для того, чтобы противодействовать «заговору либеральной» контрреволюции и осуществить свое «священное право» в решительный момент быть «в революционных рядах». За ними потекли и другие, хотя в Берне уже получилась запоздавшая телеграмма мин. иностр. дел, уведомлявшая эмигрантский комитет, что правительство считает невозможным «проезд через Германию в обмен на немецких интернированных граждан» и что им приняты все меры к пропуску через союзнические страны эмигрантов «без различия политических взглядов». Приезд новых эмигрантов вызывал лишь повторные «гримасы», но выражению Суханова. Бюро Исп. Ком. вновь официально приветствовало и Мартова, и Аксельрода и других интернационалистов, проехавших через Германию. Один Плеханов в «Единстве» 16 мая напечатал «вынужденное заявление» по поводу того, что в редакцию заходят эмигранты, вернувшиеся на родину через Германию: «пусть извинят меня эти товарищи, но я откровенно говорю, что встреча с ними является для меня нравственно невозможной»
«На одного «большевика» немцы перевозили 8 антибольшевиков, нужно очень презирать этих последних чтобы не считать такой пропорции достаточно гарантирующей от отравления «революции» большевистским ядом». Рассуждения Покровского довольно беспочвенные, ибо надо было бы быть слишком наивным, для того чтобы пропускать через Германию только своих «агентов». Недаром и сам Ленин заботился о том, чтобы первые десять «путешественником» не оказались слишком изолированы. Но «бомба с ядовитыми газами», как назвал ген. Гофман ленинскую посадку (Троцкий и здесь не оригинален в своих острых словечках!), была сильна не своей начинкой из утопического «бреда» ленинцев пытавшихся лозунги борьбы за мир превратить в «пролетарскую революцию», не количеством этих пущенных в Россию агитаторов, а прослойкой из золотого металла, в виде немецких денег. От них зависела и сила взрыва, который должна была произвести бомба. Этот взрывчатый груз в значительной степени был ввезен на пожертвования, собранные передовой русской общественностью, и на средства, отпущенные революционным Правительством. Такова была гримаса кривое зеркала истории.
Еще не утвердившись в петербургской цитадели большевиков - в столь прославленном особняке Кшесинской, Ленин незамедлительно повел свою максмалистическую агитацию - и против войны и за социальную революцию. В первые дни он был, одним настолько изолирован в рядах даже собственной партии, что, по словам Колонтай, создалась частушка: «что там Ленин не болтай, с ним согласна только Колонтай». Безоговорочное осуждение антивоенных лозунгов новоявленного борца из «пломбированного вагона резче всего раздалась в ответственных кругах Сов. Солдатских Депутатов. Считая дезорганизаторскую пропаганду ленинцев, прикрывающуюся «революционным, даже соц.-дем. флагом, не менее «вредной всякой иной контрреволюционной пропаганды справа, она требовала от Исполнительнаго Комитета решительных мер противодействия и организации «планомерной контр агитации в печати и особенно в воинских частях». Резолюция 16-го апреля, правда оговаривала «невозможность принимать репрессивные меры против пропаганды, пока она остается лишь пропагандой». Другого постановления орган революционной демократии, пожалуй, и не мог вынести, но как реагировал орган власти? - в его распоряжении уже были данные о том специфическом пацифизме, который оплетал интернационалистическую миссию прибывших из за границы эмигрантов-пораженцев: по крайней мере Платтен, сопровождавший по территории Германии «пломбированный вагон», но был пропущен в Россию по «тем мотивам, что оказал дружескую услугу враждебному правительству.
