Николай Шпанов - Поджигатели. Ночь длинных ножей
Димитров смотрел на бегущие по стеклам холодные струйки талого снега и хмурился, стараясь сосредоточить мысли на предстоящем заседании суда.
Может быть, от холода, царившего в комнате для подсудимых, а может быть, просто оттого, что непривычно было чувствовать свободу от оков, снятых на время процесса, Димитрову все время хотелось потереть руки. Но всякий раз, как он, забывшись, прикасался к запястьям, натертым наручниками, жаркая боль заставляла отдергивать пальцы.
Димитров взял карандаш, потянулся к блокноту. Силясь как можно точнее вспомнить слова, медленно записал: "Товарищам надо было отказаться от показаний по вопросу о нелегальной организации и, поняв всемирно-исторический момент, воспользоваться трибуной суда для прямого изложения..."
Димитров морщил лоб: "...для изложения... для изложения..." Нет, ленинская формулировка выпала из памяти. Он записал, как помнил: "...для изложения взглядов, враждебных не только царизму вообще, но и социал-шовинизму всех и всяческих оттенков..."
Именно так он и должен был действовать теперь: используя то обстоятельство, что внимание всего мира приковано к процессу, превратить скамью подсудимых в трибуну - для открытого нанесения удара фашизму и всем его прихвостням. Через головы судей послать призыв к мировому единению всех антифашистских сил.
Шум распахнувшейся двери прервал мысли Димитрова.
Придерживая развевающиеся полы адвокатской мантии, в комнату торопливо вошел в сопровождении полицейского чиновника официальный защитник, адвокат Тейхерт. Профессионально привычным движением адвокат протянул открытый портсигар Димитрову. Тот отрицательно мотнул головой.
Закурив сам, Тейхерт сердито сказал:
- Если вы будете продолжать держаться столь же вызывающе, то окончательно восстановите против себя суд.
- Вы полагаете, что он и без того не восстановлен против меня? насмешливо спросил Димитров.
- Посмотрите на ваших товарищей...
- У меня тут нет товарищей, - перебил адвоката Димитров.
- Я говорю об остальных подсудимых.
- Я тоже.
- Я имел в виду Торглера, такого же коммуниста, как вы! - сердито сказал Тейхерт.
- Он оказался очень плохим коммунистом. Его исключили из партии.
- Сейчас вы должны думать о том, чтобы сохранить не партийный билет, а голову, господин Димитров!
- Настоящий коммунист не может так ставить вопрос.
- Тем не менее вам нужно выбирать.
Димитров сделал отрицательное движение рукою и поморщился от боли в запястье.
- Я докажу непричастность коммунистической партии к поджогу. Это важнее всего!
- Я в этом совсем не так уж уверен.
- Поэтому я и отказался от вашей защиты.
- Тем не менее суд оставил меня вашим официальным защитником, - повышая голос, проговорил Тейхерт, - и в интересах дела я требую...
- Уже самый тот факт, что вы национал-социалист, исключает для меня возможность доверить вам судьбу такого важного дела, как защита моей партии от клеветы.
- Вы даже здесь не можете отказаться от пропаганды! - Тейхерт смял окурок. - Она приведет вас на эшафот. Посмотрите, как отлично идет защита доктора Зака.
- Она стоит Торглеру чести коммуниста.
- Но сохранит ему голову!
- Недорого стоит голова, купленная таким унижением.
Тейхерт хотел что-то сказать, но внезапно резко повернулся на каблуках и вышел. Полы его мантии взлетели, как крылья большой черной птицы.
На мгновение сквозь отворенную дверь из зала заседаний ворвалась струя яркого света и гул голосов.
Сегодня на лейпцигской сессии четвертого уголовного сената имперского суда Третьего рейха был "большой день".
На утреннем заседании произошла бурная схватка между Димитровым и министром пропаганды Геббельсом. После перерыва предстоял допрос свидетеля обвинения Карнаве. Затем ожидалось выступление Геринга.
Зал возбужденно жужжал.
Приехавший сегодня в Лейпциг Роу сидел на местах прессы. Он был тут не для того, чтобы освещать процесс. Его газета вполне могла удовлетвориться материалами агентств. Роу предстояло наметить план убийства Димитрова.
Роу односложно отвечал на вопросы и замечания знакомых журналистов и хмуро оглядывал зал. Большая часть скамей была черно-коричневой от фигур штурмовиков и эсесовцев. Меньшая часть была заполнена людьми в штатских костюмах. Роу знал, что среди этой публики могли быть сочувствующие подсудимым, может быть, даже были скрывающиеся коммунисты. Но взгляд Роу одинаково равнодушно пробегал по всем лицам. К гитлеровцам он относился так, как англичанин - любитель собак мог бы относиться к нечистоплотным, дурно дрессированным псам. Их приходится спускать с цепи, не считаясь с тем, что они могут запакостить сад. Коммунистов и всех, кто с ними, Роу ненавидел. Они были угрозою всему привычному, на чем зиждилось благополучие его собственного мира.
С таким же спокойным равнодушием, как на всякого другого в зале, Роу смотрел на Геринга. Министр сидел в первом ряду и оживленно разговаривал с начальником прусской тайной полиции Дильсом. Безобразную тушу министра, занявшего сразу два стула своим непомерно широким задом, англичанин рассматривал, как лошадь перед скачками или свинью на выставке. Ему не внушала доверия эта груда мяса, упакованного в тесный френч.
Взор Роу непроизвольно обращался к Димитрову. Темноволосый богатырь с необыкновенно живым и привлекательным лицом был олицетворением жизненной силы и бодрости духа. В его умных, глубоко сидящих глазах можно было ясно прочесть то выражение презрения, когда он взглядывал на Торглера, то жаркую ненависть, когда ему случалось повернуться к Герингу, и почти нескрываемую насмешку при взгляде на членов суда.
Роу отметил появление в зале трех генералов. Один был высок, худ и сед; другой - мал, щупл и востронос; третий - круглоголов и украшен пушистыми светлыми усами. Все трое были затянуты в серо-зеленые мундиры рейхсвера, у всех троих одинаково поблескивали в глазу монокли.
"Значит, армия не равнодушна к тому, что здесь творится", - подумал Роу.
Да, армия, представленная здесь тремя приехавшими в Лейпциг генералами - фон Гауссом, фон Шверером и Прустом, не могла оставаться безучастной к происходящему. Процесс был публичным экзаменом для гитлеровской команды, выдвинутой хозяевами на авансцену истории как шайка головорезов, которым нечего было терять. Генералы желали знать, чего эта шайка стоит в подобного рода деликатных делах.
Верно оценив интерес командования рейхсвера к процессу, Роу угадал и причину того, что генералы появились в зале суда именно сегодня: Геринг был не только офицером, но и доверенным лицом двух основных акционеров национал-социализма - тяжелой промышленности и рейхсвера. Генералы хотели видеть, как будет себя вести их приказчик из коричневой шайки.
Наблюдая за генералами, Роу пропустил начало допроса Карнаве, которого прокурор представил суду как бывшего коммуниста, готового раскрыть "тайные замыслы" германской компартии.
Взглянув на свидетеля, Роу сразу понял, что дела того плохи.
Вопросы задавал Димитров.
- Свидетель - национал-социалистский депутат рейхстага?
Карнаве заносчиво поднял голову:
- Да!
- Был ли свидетель убежден, услышав о пожаре рейхстага, - продолжал Димитров, - что поджог организован именно коммунистической партией?
- Безусловно! - сказал Карнаве. - Я был убежден.
- Из дела известно, что свидетель пошел из рейхстага в ресторан "Байернхоф", оттуда в кафе "Фатерланд", потом в министерство внутренних дел и, наконец, в полицейпрезидиум.
- Да!
- В каком из этих мест свидетель пришел к убеждению, что поджог совершен коммунистами? - насмешливо спросил Димитров.
- Я отвожу этот вопрос, - поспешно вмешался председатель.
- Хорошо, пусть тогда свидетель скажет, заметил ли он в одном из этих четырех мест признаки того, что коммунисты готовят вооруженное восстание?
- Когда коммунисты подготовляют вооруженное восстание, то заметить этого нельзя, - сказал Карнаве.
- Какие именно восстания, уже подготовленные коммунистами, свидетель имеет в виду?
Карнаве растерянно взглянул на прокурора. Тот бросил взгляд на председателя суда. Председатель протянул палец в сторону Димитрова.
- Этот вопрос не относится к делу.
- А по-моему, относится, - настойчиво проговорил Димитров.
- Димитров! Предупреждаю вас еще раз: вы не должны так разговаривать с судом. Вы заставите меня снова удалить вас с заседания!
- Это было бы очень печально, господин председатель.
- Для вас больше, чем для нас.
- Охотно верю, господин председатель: допрос ренегата Карнаве без меня прошел бы значительно глаже.
Председатель стукнул рукою по столу:
- Перед вами депутат рейхстага!
- Пусть господин "депутат" ответит на вопрос: не была ли группа Кац Карнаве в тысяча девятьсот двадцать пятом году постановлением Коммунистического Интернационала изгнана из коммунистической партии как враждебная, ведущая подрывную троцкистско-анархистскую работу, как группа, в которой оказались преступные элементы?
