Евгений Анисимов - Толпа героев XVIII века
К описываемому времени царь отдалился от Марии Гамильтон (вспомните разговор царя с токарем Нартовым в токарне), и у нее начался тайный роман с одним из царских денщиков – Иваном Орловым, парнем молодым и красивым. Сам по себе Иван Орлов был личностью заурядной, недалекой, как говорится, «без царя в голове» – ветреным и непостоянным. Роман же с Марией был смертельно опасен как для Орлова, так и для Гамильтон, но в этом-то, как бы сейчас сказали, заключался особенный драйв: чтобы спать с любовницей грозного царя, нужно быть не просто хорошим мужиком, но орлом (вспомни, читатель, роман героя рассказа Фазиля Искандера с любовницей самого Берии!)…
Денщики Петра, как сказано выше, – особая группа приближенных царя. Обычно их было человек пять-десять. Они не только чистили царские сапоги и одежду, спали, подобно дворовым в помещичьих домах, у порога его спальни, но и выполняли порой серьезные поручения. Некоторых царь посылал с секретными заданиями в губернии и даже за границу. Для Петра обычно был неважен формальный статус порученца – главное, чтобы он был толковый человек и пользовался доверием государя. Многие из денщиков царя потом вышли в люди, причем в большие люди: денщик Алексашка стал генерал-фельдмаршалом (а потом и генералиссимусом) светлейшим князем Александром Даниловичем Меншиковым, восемнадцатилетний денщик Пашка стал графом – генерал-прокурором, «оком государевым». Но все они в своем денщичестве обычно были такие же, как Иван Орлов, молодые, ражие парни. Они жили во дворце, рядом с царем, и, естественно, крутили любовь с девицами из ближнего окружения царицы Екатерины, другими придворными дамами и служанками. И как только государь отправлялся спать, денщики принимались шуметь, гоготать, тискать по углам и переходам царицыных ближних девиц. Этот шум беспокоил Петра, и, согласно одной из легенд, он стал запирать денщиков на ночь в голландские спальные шкафы, которые понастроили для царя, безмерно любившего все голландское. В этих шкафах, на разложенных перинах, голландцы спали полусидя-полулежа, что считалось лучшим способом избежать внезапного сердечного приступа или инсульта – удара. Кроме того, таким образом в доме экономили место. Как-то раз ночью Петру понадобился денщик, он пошел с ключом к шкафам, но все они оказались пусты… Тогда царь якобы сказал в раздражении: «Мои денщики летать начали через замки, как комары, завтра я им крылья обстригу дубиною». Где же проводили ночи денщики, в том числе Иван Орлов, можно только догадываться…
На дворе стояла весна 1718 года – время страшное. Как раз Петр расследовал дело своего сына царевича Алексея, в застенках Тайной канцелярии лилась кровь пытаемых, писали доносы, устраивались свирепые публичные казни, шли новые аресты, всюду искали врагов. Орлов тоже решил отличиться и подал Петру донос на каких-то людей, собиравшихся по ночам в компании. Царь сунул донос в сюртук, чтобы почитать писание своего денщика на следующий день, на свежую голову. Бумага же провалилась за подкладку камзола, и царь, утром хватившись и не найдя доноса, рассвирепел – он решил, что Орлов передумал и тайно выкрал донос из кармана.
Посланные за Орловым его нигде не нашли: он, бежав из шкафа, кутил в городе, в каком-то неизвестном дворцовым служителям кабаке, а может быть, ночевал у какой-то девицы. Отсутствие денщика вызвало новый приступ ярости подозрительного царя: он помнил, как один из его денщиков – тайный доброжелатель опального царевича Алексея, прочитав из-за спины государя указ об аресте сторонников царевича, сразу же побежал предупредить своих приятелей об опасности. Когда же, наконец, Орлова вытащили из какого-то «вольного дома», где он проводил ночь, и приволокли к царю, бумага уже обнаружилась за подкладкой. Но Орлов, не зная сути дела, страшно испугался. Увидав грозного царя, он так струсил, что сразу же повалился в царские ноги и чистосердечно признался (всё по Фрейду!): «Не казни, государь, виноват, сожительствовал с Марьей Гамонтовой». Слово за слово, и Орлов рассказал о своем «амуре» с фавориткой царя и между прочим признался, что Гамильтон имела от него двоих детей, родившихся мертвыми.
Царь насторожился: он вспомнил, что год назад при чистке дворцового нужника, в выгребной яме нашли трупик ребенка, завернутый в дворцовую салфетку, а совсем недавно в Летнем саду, у фонтана, утром вновь обнаружили тельце еще одного мертвого младенца в салфетке с вензелем Петра… Словом, позвали Марию Гамильтон, царь ее допросил – он был известный мастер сыска. После этого Марию, Орлова и всех причастных к делу слуг отправили в крепость.
Колесо машины сыска, скрипя, закрутилось: начались допросы и очные ставки, а потом и «виска» – дыба и кнут. В петровском застенке ломали волю и не таким нежным, как Мария, созданиям. На пытках под кнутом она призналась, что двоих зачатых ею детей она вытравила каким-то снадобьем, а третьего убила. В записи очной ставки Гамильтон со служанкой Екатериной, которая помогала тайным родам госпожи, сказано: «Жинка Катерина уличает, что, конечно, младенца задавила Марья таким образом: как она родила над судном, засунула тому младенцу палец в рот и подняла его [младенца] и придавила. А девка Марья [на очной ставке] сказала, что того младенца задавила она и в том и во всем виновата», а потом приказала служанке куда-нибудь выбросить тело. Иван же Орлов обо всем этом ничего не знал. Эти показания и привели саму Марью на эшафот, но спасли Орлова от казни, ибо, согласно закону, «ежели холостой человек пребудет с девкою, и она от него родит, то оный на содержание матери и младенца, по состоянию его и платы, нечто имеет дать (по-современному говоря, платит алименты. – Е.А. ), и сверх того тюрьмою и церковным покаянием имеет быть наказан, разве что он потом на ней женится и возьмет ее за сущую жену, и в таком случае их не штрафовать». Собственно, Иван Орлов мало чем отличался от самого Петра Великого, долго блудно сожительствовавшего с лифляндской девкой Мартой Скавронской, народившей от царя множество бастардов, или, как тогда говорили, выблядков. Но все же различие между ними было существенное: сожительница Петра рожденных от царя детей в ночном судне не топила.
В ноябре 1718 года Марии Гамильтон был вынесен приговор: «Великий государь… Петр Алексеевич, будучи в канцелярии Тайных розыскных дел, слушав вышеписанного дела и выписки, указал: девку Марью Гамонтову, что она с Иваном Орловым жила блудно и была от того брюхата трижды и двух ребенков лекарствами из себя вытравила, а третьего удавила и отбросила, за такое ее душегубство, также она же у царицы государыни Екатерины Алексеевны крала алмазные вещи и золотые, в чем она с розысков повинилась, казнить смертию». Вообще-то согласно Уложению 1649 года муже– и детоубийц живыми «закапывали в землю по титьки, с руками вместе и отоптывали ногами». И если на улице было тепло, а стража вовремя отгоняла голодных псов, готовых разодрать жертву, то мучения несчастной затягивались на недели. Вот типичное доношение о такой казни, пришедшее в Брянскую воеводскую канцелярию: «Сего 1730 года, августа 21-го дня в Брянске, на площади, вкопана была крестьянская жонка Ефросинья за убийство до смерти мужа ее. И сего сентября 22-го дня оная женка, вкопанная в землю, умре». Следовательно, несчастная прожила в земле больше месяца! Но Марию Гамильтон ждала другая смерть.
После вынесения приговора многие из близких Петру людей пытались умилостивить его, упирая на то, что, мол, девица поступала бессознательно, с испуга, что ей стыдно и она покаялась. Более других хлопотали за Марию сама царица Екатерина Алексеевна и вдовствующая царица Прасковья Федоровна. Последняя даже пригласила царскую семью к себе в гости и пыталась в непринужденной застольной беседе уговорить царя помиловать Марию. Но Петр был непреклонен: проливший невинную человеческую кровь должен умереть, закон должен быть исполнен, и он-де не в силах его отменить. Причем царь был так решителен, что, почувствовав его гнев, старая царица постаралась «шуточным прикладом речь свою замять». В другом случае, когда вновь стали просить за Марию, царь вспомнил историю другого своего денщика, Васьки Поспелова, который женился на брюхатой от него фрейлине, и ничего! Причем невеста еле ходила вокруг аналоя, и в этот день царь гулял на свадьбе, а назавтра он участвовал уже в крещении новорожденного младенца, одобряя со смехом супругов за похвальную быстроту в производстве слуг Отечества.
Все ходатаи и просители за Марию, выслушивая рассуждения и шутки государя, понимали, что дело не в бессилии самодержца изменить подвластные ему законы и не в примере Поспелова. Просто все знали, что младенцы, убитые Гамильтон, возможно, были детьми самого Петра, и именно этого, как и измены за его спиной, царь не мог простить своей бывшей фаворитке.
14 марта 1719 года преступницу возвели на эшафот, устроенный на Троицкой площади. Она же все еще продолжала верить, что государь ее помилует. Чтобы разжалобить монарха, Гамильтон облачилась в праздничное, белое платье с черными лентами и, когда появился Петр, встала перед ним на колени. Государь помилования ей не объявил, но обещал, что рука палача ее не коснется – известно, что во время казни палач грубо хватал казнимого, обнажал его и кидал на плаху… Гамильтон и окружающие замерли в ожидании окончательного решения царя. Он что-то прошептал на ухо палачу, и тот вдруг взмахнул широким мечом и в мгновение ока отсек голову стоящей на коленях женщине. Так Петр, не нарушив данного Марии обещания, заодно опробовал привезенный с Запада особый палаческий меч – новое в России орудие казни, впервые тут использованное вместо примитивного и грубого топора.
