Алексей Щербаков - Русская политическая эмиграция. От Курбского до Березовского

«Близко время, когда народ русский просветится и поймет гнусную и своекорыстную политику современного русского правительства; тогда Россия проклянет всех участвовавших в пролитии польской крови, тогда дети будут стыдиться произносить имена отцов, помогавших насильственно закрепощать свободный народ… Вместо того чтобы позорить себя преступным избиением поляков, обратите меч свой на общего врага нашего; выйдите из Польши, возвративши ей похищенную свободу, идите к нам, в свое отечество, освобождать его от виновников всех народных бедствий – императорского правительства».

Вам это ничего не напоминает? Такая позиция «Колокола» нравилась в России далеко не всем. В общем, Герцен и Огарев с размаху попали между двух стульев.

Кроме того, изменилась политика власти. Раньше она делала вид, что такого издания просто не существует. Хотя, как мы видели, даже сановники его читали. Однако в иностранных газетах, доставляемых на территорию Российской империи, цензура старательно вырезала помещенные там объявления о продаже изданий «Вольной типографии». Чем-то это похоже на политику советских властей в семидесятые годы ХХ века, которые тупо глушили «вражьи голоса». Результат и в том и в другом случае был одинаковым.

Но политика изменилась. Теперь существование «за бугром» оппозиционных изданий было признано – и желающие получили возможность полемизировать с «Колоколом» в российской печати. Разумеется, это не касалось тех, кто критиковал Герцена и Огарева «слева». Но и других хватало. Самое смешное, что это были не только – да и не столько – консерваторы. Герцен очень раздражал и последовательных «западников». А Александр Иванович, гад такой, о Западе отзывался также не слишком хорошо…

К тому же пресса стала более свободной. Сообщения, публиковавшиеся под рубрикой «Смесь», можно было прочесть и в российских газетах. Впоследствии цензура снова усилилась, но это было потом.

И тут Герцен и Огарев убедились, что популярность уходит так же легко, как и приходит. Тираж «Колокола» стал резко падать. В 1863 году он снизился до 500 экземпляров, да и те не расходились. Руководители «Вольной типографии» пытаются поправить дело, запустив новое приложение – газету «Общее вече», предназначенную для широких народных масс. Но эта затея была обречена на провал по определению. Для народа ни Герцен, ни Огарев писать не умели, да и не знали они того, что реально волновало крестьян. В 1865 году «Колокол» был переведен в Швейцарию, однако и это не помогло.

Окончательно добил «Вольную типографию» прогремевший 4 апреля 1866 года выстрел Д. В. Каракозова в Александра II. Герцен тут был совершенно ни при чем. Каракозов и радикалы, из среды которых он вышел, вдохновлялись уже совсем иными авторами. Но общественное мнение есть общественное мнение. Популярность «Колокола» упала до нуля.

В 1868 году Герцен и Огарев попытались реанимировать газету, издавая её… на французском языке под названием «Kolokol». Ничего путного из этого не вышло. Позже в дело влез и Нечаев, подвигнувший Огарева (Герцен к этому времени уже умер) на очередное возрождение издания. Но в этом случае абсолютно неразборчивый в средствах Нечаев просто пытался использовать раскрученный бренд. Но эта затея тоже успеха не имела. Да и Огарев в этой затее принимал участие скорее как свадебный генерал. К этому времени он сильно пил, и всю работу делал Нечаев, у которого энергии хватило бы на пятерых. Такую бы энергию – да в мирных целях…

Подводя итог. К создателям «Колокола» можно относиться по-разному. Но невозможно отрицать – это было одно из интереснейших явлений в общественно-политической истории России XIX века, обойти которое невозможно.

Бунтарь

Бакунин в первый день революции – просто клад, но на следующий уже день его нужно бы повесить, так как он способен нарушить всякий порядок, кем бы тот ни был заведен.

Об издателях «Колокола» уже не говорят. Скипетр русской революционной партии перешел в руки к другой знаменитости, к тому Бакунину, который в 1849 году бунтовал на дрезденских улицах, попал за то в австрийские казематы, был потом выдан нашему правительству, сидел в крепости, писал оттуда умилительные и полные раскаяния письма, был помилован и выслан на житье в Сибирь, где ему была дарована полная свобода, служил там по откупам, женился там на молоденькой польке из ссыльного семейства, сошелся со многими из соплеменников своей жены и, когда разыгралось польское дело, бежал из Сибири; в 1863 году вместе с несколькими сорванцами польской эмиграции предпринимал морскую экспедицию против России, но предпочел высадиться на шведском берегу».

Михаил Бакунин известен прежде всего как анархист. Между тем к идее безвластия он пришел далеко не сразу. Самые бурные события в его жизни произошли раньше…

Начнем по порядку. Михаил Александрович Бакунин родился 30 мая (11 апреля) 1814 года в селе Прямухино Тверской губернии, в семье не слишком богатого помещика. Там он и провел детство.

В 1829 году Бакунин поступил в Петербургское артиллерийское училище, в 1833 году получил первый офицерский чин, прапорщика. Однако с продолжением учебы (на так называемых офицерских курсах) дело не заладилось. Дело то ли в свободолюбии Бакунина, то ли в его скверном характере. Так или иначе, молодого прапорщика выпихнули служить в армию. Там ему не понравилось, и в 1835 году Бакунин «закосил» – прикинулся больным и вышел в отставку. Затем он перебрался в Москву, где, как считается – «изучал философию», правда, вне рамок каких-либо учебных заведений. Там же Михаил Александрович стал посещать уже упоминавшийся кружок Станкевича. Примечательно, что кроме уже знакомых нам Герцена и Огарева, в эту тусовку входил и Михаил Никифорович Катков, будущий основоположник российской политической журналистики и убежденный противник революционного движения. Да уж, узок круг этих как революционеров, так и контрреволюционеров. Все в одной компании начинали…

О том, что представлял тогда из себя Бакунин, есть разные отзывы. Вот характеристика Каткова:

«Одна, впрочем, черта в его характере была несомненно реальная, одно свойство, которое в своих проявлениях было у него и правдиво, и искренно; это способность жить на чужой счет и не делать различия между карманом чужим и своим. Он всегда умел пристраиваться к денежным, податливым и конфузливым людям и с добродушием времен богатырских соглашался хозяйничать в их кошельках и пользоваться их избытками. Как не делал он и практического различия между чужими и своими деньгами, так не делал он различия в своих потребностях между действительными и мнимыми. Ему ничего не стоило вытянуть у человека последние деньги с тем, чтобы тотчас же рассорить их на вещи, ему самому совершенно не нужные».

Впрочем, Катков писал это гораздо позже, в публицистической статье. На самом деле как-то у Бакунина с Катковым вышла драка, в которой Бакунин просто-напросто Каткову набил морду. Потом, правда, был вызов на дуэль, но Катков откровенно струсил. Бакунин-то умел стрелять…

Что же касается Бакунина, то в 1840 году он выехал в Берлин. Денег у него не было, так что он крутился, как мог.

За границей Михаил Александрович болтался по Европе и слушал лекции по философии, однако через некоторое время познакомился с европейской радикальной тусовкой, в том числе и с социалистами. Кроме Прудона, Бакунин свел знакомство и с никому тогда не известным Калом Марксом. Что же касается тогдашних взглядов самого Бакунина, то они были крайне смутные. Никаким социалистом, а уж тем более анархистом он не был. Он являлся радикальным демократом. Таких тогда было много – тех, кто полагал, что надо устроить революцию и установить республику. Это сочеталось у него с революционным панславизмом – то есть идеей объединения всех славян. Но не вокруг Российской империи, а в качестве республиканской федерации.

В 1844 году Бакунин стал эмигрантом. Схема та же, что и у Герцена: Бакунин отказался возвращаться в Россию.

Успел столкнуться будущий анархист и с польской эмиграцией. Тут вышло забавно. На банкете, посвященном польскому восстанию 1830–1831 годов, Бакунин толкнул речь, в которой поносил царское правительство. Дело вышло громкое – по требованию российского посла его выслали из Парижа. А поляки… Стали распространять слухи, что Бакунин – русский агент. Впрочем, Михаила Александровича это так ничему и не научило.

Но тут грянула французская революция 1848 года. Бакунин, сидевший в Брюсселе, тут же примчался в Париж, где активно полез её делать. Тут мы видим отличие психологии Бакунина от Герцена. Последний наблюдал происходящее со стороны. И не из трусости, а потому что полагал: его дело – литературная работа. Бакунин был из другого теста.