Сергей Цветков - Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо

Оставив Переяславль на попечение сына, Всеволод бросился в Киев искать помощи у старшего брата. Летописец особо подчеркивает дружественный прием, оказанный ему Изяславом, и вкладывает в уста последнему удивительные слова, которые если и были произнесены в действительности, то прозвучали в княжеском семействе, пожалуй, впервые: «И рече Изяслав ему: «брате! не тужи, видел еси, колико ся зла мне соключи: первое [во-первых] не выгнаша ли мене людие мои и имение мое разграбиша? пакы же изгнан бых и от вас братии своей, и блудих по чюжим странам и тамо имения лишен бысть, и не сотворих зла никомуже; ныне же, брате, не тужи; аще будешь нам причастие [в смысле: доля, удел] в Руской земле, то обема нама, аще лишена будеве, то оба; аз сложу главу свою за тя, аз бо не рад есмь злу братьи своей, но добру есмь рад»; и се рек утеши Всеволода». В кои-то веки один брат помогал другому в несчастье — моралистам из Киево-Печерской лавры поистине было отчего прийти в умиление.

Изяслав объявил сбор земского ополчения — «повеле собирати вой от мала до велика, и бысть вой без числа». К киевскому войску присоединились сыновья Ярославичей — Владимир Мономах со смольнянами и Ярополк Изяславич с вышгородской дружиной. В конце сентября объединенная рать подступила к Чернигову. Олега и Бориса уже не было в городе. По некоторым известиям, они уехали в Тмуторокань собирать новое войско{64}; однако представляется маловероятным, чтобы они успели обернуться туда-обратно так быстро. Скорее всего, они набирали новых воинов где-то поблизости или же скликали приведенных ранее половцев, рассыпавшихся «облавой» по южнорусским землям. Во всяком случае, черниговцы явно надеялись, что отсутствие Олега и Бориса не будет продолжительным, поскольку не открыли ворота Ярославичам и «затворишася во граде». Очевидно, в их мнении, права Олега Святославича на отчий стол выглядели предпочтительнее Всеволодовых. Войско Ярославичей пошло на приступ. Особо отличился Владимир Мономах, который, захватив восточные ворота Чернигова, ворвался в «окольный» (внешний) град и сжег его. Черниговцы отступили во внутренний «дьнешний град» (детинец). Дальнейшие осадные действия были прерваны известием о подходе Олега и Бориса с войском. Рано утром Ярославичи сняли осаду и двинулись навстречу племянникам. Между тем в стане последних царил раздор. Устрашенный численностью противника, Олег уговаривал Бориса вступить с дядьями в переговоры: «И рече Олег Борисови: «не ходим противу, не можем бо стати противу четырем князем; но пошлем с мольбою ко стрыема[122] своима». Но Борис насмешливо отвечал на это: «Толико ты зри, а аз им противен всем» («Ты стой и только смотри, а я один пойду против всех»). По мнению летописца, Борис своей гордыней прогневал Бога («похвалився велми, а не ведый, яко гордым Бог противится») и поплатился за это. 3 октября дядья и племянники сошлись «у леса на ниве Нежатине[123] и сразившеся обои бишася крепко; и бысть им сеча зла». В упорном бою обе стороны потеряли по одному из своих предводителей. Первым пал Борис[124], а вслед за ним был убит и Изяслав: сражаясь в пешем полку, рядом с простыми ратниками («в пешцех»), он не заметил, как в разгар боя неприятельский всадник внезапно подскакал к нему сзади и нанес смертельный удар копьем «за плеча». Смерть старшего князя могла привести союзную рать в смятение. Но этого не случилось: сеча продолжилась, Олег был побежден и «в мале дружине» едва смог уйти в Тмуторокань.

Тело Изяслава погрузили в ладью и спустили вниз по Десне к Киеву. Весь город вышел встречать убитого князя. По обычаю, покойника переложили на сани и повезли на княжий двор. Духовенство сопровождало похоронную процессию с пением, но, говорит летописец, всеобщий плач и вой заглушал церковные распевы. Ярополк Изяславич шел за санями со своей дружиной, причитая со слезами: «Отче, отче мой! Не без печали пожил ты на сем свете, многи напасти приемь от людей и от братья своея, ныне же погибе не от брата, но за брата своего положи главу своя!» Изяслав был погребен в церкви Успения Пресвятой Богородицы (Десятинной), в мраморном гробу.

Обстоятельства гибели Изяслава поразили современников. Смерть великого князя в междоусобной сваре, отчасти им же и спровоцированной, была истолкована в духе евангельской заповеди: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин., 15: 13). Изяслав удостоился от летописца (из числа учеников преподобного Феодосия) необыкновенно теплого и умильного слова — настоящего отпущения грехов: «Бе же Изяслав муж взором красен, телом велик, незлобив нравом, кривды ненавидя, любя правду, клюк [хитростей] же в нем не бе, ни льсти, но прост умом [в смысле: прямодушная, непосредственная натура], не воздая зло за зло». То, что он не отверг в несчастье брата, «показав любовь велику, якоже апостол глаголаше: утешайте печалныя», перевесило все — и предательский захват Всеслава, и зверскую расправу над киевлянами в 1069 г., списанную на самоуправство Мстислава, и безоглядный торг независимостью Русской земли при германском и папском дворах: «По истинне, аще что сотворил есть во свете сем некое согрешение, отдасться ему, занеже положи главу свою по брате своем, не желая болшия власти, ни имения хотя болше, но за братню обиду… В любви бо все совершается: любве ради сниде Бог на землю и распятся за ны грешныя, взем грехы наша… любве ради мученицы пролиаша кровь свою; любве ради и сий князь пролия кровь свою за брата своего, совершая заповедь Господню».

Глава 8.

КНЯЖЕНИЕ ВСЕВОЛОДА

I

Пятидесятилетний Всеволод выполнил предсмертную просьбу своего отца: занял киевский стол не «насилием», а «правдою», дождавшись своей очереди по родовому счету. Долгие годы он терпеливо пребывал на вторых и третьих ролях, за спиной старших братьев, неизменно держа сторону сильнейшего. И вот, после гибели Изяслава в битве на Нежатиной ниве, Всеволод наконец «седе Кыеве на столе отца своего и брата своего, приим власть [волость, землю] русьскую всю».

Родовой порядок наследования в очередной раз выделил из княжеской семьи единственного (формально) владельца Русской земли. Но в качестве киевского князя последний из Ярославичей уже не был таким же безусловным «самовластием», как его отец. Несмотря на гибель за прошедшие четверть века многих представителей династии, боковые линии родственников великого князя не потерпели сколько-нибудь заметной убыли. Если Ярослав в пору своего «единовластия» (1036—1054) должен был считаться с фактической независимостью одних только полоцких князей, то Всеволод вынужден был иметь дело уже с целыми гнездами племянников, сидевших по волостям или домогавшихся своего «причастия» в Русской земле. В сущности, помимо Киевского княжества, под властью Всеволода находилось лишь днепровское левобережье (включая Верхнее Поволжье), которым он управлял через своих сыновей: Владимира Мономаха, получившего Черниговскую и Смоленскую области, и малолетнего Ростислава (р. 1070/71), посаженного в Переяславле. С севера, запада и юга великокняжеские владения полукольцом охватывали земли племянников: Новгородская, находившаяся под управлением Святополка Изяславича, Волынская и Туровская, переданные Всеволодом Ярополку Изяславичу взамен Вышгорода, и заморская Тмуторокань, где обитали Олег и Роман Святославичи. Неприятная для Всеволода подробность заключалась в том, что все они — как Изяславичи, так и Святославичи — не были изгоями, поскольку их отцы правдами или неправдами побывали на киевском столе и умерли великими князьями; стало быть, отобрать у племянников волости на законных основаниях было невозможно. В этих условиях Всеволод, по обыкновению, пустил в ход свою излюбленную тактику — неторопливое выжидание и действие сообразно обстоятельствам.

Вызванная сменой власти пауза продолжалась недолго. Уже в следующем, 1079 г. Всеслав нагрянул под Смоленск и сжег городской посад. Владимир Мономах пишет, что поспешил с черниговцами «о двою коню» (то есть взяв запасных лошадей) на выручку смольнянам, но полоцкий князь оказался проворнее, беспрепятственно скрывшись в своих владениях. Преследуя Всеслава, Мономах по его следам вторгся в Полоцкую землю и в отместку «повоевал» ее южные области.

Тем временем Всеволоду пришлось снова вести войско к степной границе, чтобы защититься от Романа Святославича, который, оставив Олега в Тмуторокани, в свою очередь явился с толпой половцев попытать счастья. Всеволод застал противника у пограничного города Воиня (на Суле), однако поостерегся вступать в сражение, очевидно чувствуя недостаток в черниговских полках. Вместо мечей в бой пошла дипломатия: богатые подарки, посланные Всеволодом половецким ханам, отбили у тех охоту продолжать поход. Половцы повернули коней к родным становищам. Более того, на обратном пути они даже по-свойски разделались с бывшими союзниками: убили Романа (2 августа) и бросили его тело в степи, а Олега, обманом захваченного в Тмуторокани, отослали морем в Константинополь под надзор византийских властей. Повесть временных лет возлагает ответственность за эти действия на неких «хазар», посоветовавших половцам расправиться подобным образом со Святославичами. Вероятно, речь идет об отряде крымских хазар в составе Романовой дружины, иначе трудно объяснить, почему Олег впустил этих людей в Тмуторокань. Степень участия Всеволода в этом деле остается загадкой. Все вроде бы совершилось к его выгоде; но кроме этого соображения мы не располагаем никакими данными, которые могли бы поколебать его презумпцию невиновности[125]. В летописи нет ни малейшего намека на его сговор с хазарами, и, что гораздо важнее, Олег впоследствии не пытался мстить Всеволоду за гибель брата и свою царьградскую ссылку.