Средиземноморская Франция в раннее средневековье. Проблема становления феодализма - Игорь Святославович Филиппов
В зависимости от темперамента, слабую изученность института держания можно расценить как трагическую или абсурдную. История римского права слишком часто сводилась к попыткам изложить идеи, заключенные в Дигестах, без того, чтобы соотнести эту сумму высказываний ученых юристов с той социально-правовой действительностью, в которой они творили. Уже отмечалось, что они необязательно концентрировали внимание на наиболее важных институтах и явлениях. Случай с институтом detentio особенно показателен, так как речь идет об отношении, хотя и очень важном, с точки зрения реальной жизни, но лежащем на периферии iuris civilis, по большей части, в сфере семейного (точнее фамильного), права, в котором частная власть pater familias была если не альфой и омегой, то уж альфой и ипсилоном наверняка. Конфликт по поводу держательских прав узуфруктуария или обладателя пекулия мог возникнуть лишь в совершенно особых случаях, поэтому юристы классической эпохи не уделяли ему того внимания, которое кажется естественным современному исследователю. Что же касается юристов эпохи Феодосия или Юстиниана, то в их глазах пекулий или прекарий необязательно связаны с институтом detentio, тем более что свойственное этому времени расширительное понимание possessio позволяло обойтись несколько размытыми формулировками[3565].
В литературе можно встретить утверждения, что начиная с III в. термин detentio все чаще используется как синоним possessio; наиболее ясно эту мысль сформулировал американский романист М. Радин — к слову, единственный, как будто, автор, посвятивший институту держания специальное исследование[3566]. На мой взгляд, правильнее было бы сказать, что они все чаще употребляются в сходном контексте, чему есть примеры и в Дигестах[3567], и в конституциях[3568], и в некоторых неюридических текстах, в том числе в переводах Библии[3569]. В позднеантичную эпоху термин possessio часто употребляется не stricto sensu, а для обозначения обладания имуществом вообще. Сходным образом институты, подпадавшие в классическом праве под понятие "держание" (например, пекулий), постепенно обретают некоторые признаки владения[3570]. Перед нами еще одно свидетельство размывания границ когда-то четких юридических понятий. Этот случай особенно интересен, поскольку речь идет о смешении двух качественно различных форм обладания имуществом, одна из которых предполагала правовую защиту, а другая нет — отличие владения от собственности, в этом смысле, менее выражено. Подвижности границ способствовало наличие промежуточных форм обладания имуществом (например, атавизмы отношения detentio в институте прекария), да и сама незначительность правового содержания термина detentio, искушавшая использовать его расширительно, в юридически неопределенном значении "обладание".
Подведем итоги. Трактовка имущественных отношений в римском праве качественно отлична от современной. Основные понятия еще не очерчены должным образом, понятийный аппарат характеризуется излишней дробностью и зависимостью от ситуационных различий, в свою очередь, обусловленных чрезмерным значением правовых процедур, идущих из седой древности. Понятие собственности еще не вполне обособилось от представления об отеческой власти, с одной стороны, и о гражданстве — с другой. И все же представления римских юристов образуют систему, в основе которой лежит понятие владения, осмысленная как нормальная форма обладания имуществом, защищенная позитивным правом. На этой основе со временем вырабатываются понятия собственности и держания.
Как же трансформировалась эта система в условиях кризиса античного общества и зарождения феодальных отношений?
Наиболее очевидным изменением стало увеличение удельного веса отношений владения. Главной причиной этого стали последствия фикции, согласно которой вне Италии земля не могла быть в доминии, а самое большее — во владении. По мере того, как возрастала роль провинций, представление о владении как о нормальном способе обладания землей становилось общепринятым[3571]. В известной мере, это также источниковедческий вопрос: начиная с III в. количество текстов, созданных провинциальными авторами, быстро увеличивается, поэтому характерное для провинций словоупотребление получает все лучшее отражение в источниках. Но сводить все дело к этому нельзя: такое словоупотребление свойственно и италийским авторам конца античности.
В этом отношении знаменательно словоупотребление Вульгаты — не только потому, что Иероним был провинциалом по рождению (он вырос в Далмации) и большую часть жизни провел в провинциях, но и потому, что его перевод был предназначен для всей латиноязычной Империи, а не только для Италии. В Вульгате слово proprietas употреблено всего один раз, в значении "свойство"[3572]. Слово dominium встречается дважды, но только во второканонических книгах (которые Иероним, по большей части, не переводил), один раз в значении "власть", другой — в значении "собственность"[3573]. В подавляющем большинстве случаев имущество обозначается либо квазиюридическими терминами[3574], либо термином possessio, в том числе и в таком контексте, где речь идет, несомненно, о собственности[3575]. Эти лексические особенности характерны и для собственных сочинений Иеронима: насколько мне известно, он нигде не употребляет термины dominium или proprietas, предпочитая possessio, а также bona, facultas и т. д.
Термин possessio считался до такой степени нормальным, базовым для обозначения имущества, что в Вульгате даже Бог назван "постпроцессором земли и неба"[3576] — в русской версии сказано: "владыка". Другой яркий пример употребления термина всуе содержится в Книге пророка Исайи: Господь обещает сделать Вавилон "владением ежей и болотом"[3577]. Там же есть и другие, по-своему еще менее мотивированные случаи употребления термина possessio, в частности, в пассаже, который в синодальном переводе звучит так: "стада твои в тот день будут пастись на обширных пастбищах"[3578]. Отмечу также использование глагола possidere в религиозных образах[3579] и выражения типа: possessor cordis, possessor mentis, possessor sapientiae[3580]. Это словоупотребление оказало огромное воздействие на христианских авторов поздней античности и средневековья и даже на юридическую лексику документов, о чем можно судить и по дословным
