Глеб Лебедев - Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси
Напротив этой возвышенности и ладожской крепости (поставленной на мысу Волхова и Ладожки/Елены), на противоположном, правом, берегу Волхова в урочище «Плакун» располагался третий некрополь «городской» зоны. Он представлен группой сопок на высоком краю террасы (в раскопанных насыпях отмечены балтские черты обряда: погребение коня с уздой «восточнолитовского» облика, перевернутая урна и др.) и курганным могильником на нижней площадке террасы. Здесь исследовано около 15 насыпей (всего их насчитывалось, возможно, от 20 до 60, может быть и до 100 курганов); в 7 или 8 открыты сожжения в ладье, в 1 — камерное погребение IX в. (ок. 880 г.). В отдельно стоящей сопке на нижней террасе Плакуна обнаружено разрушенное трупоположение в ладье (или, что технологически менее вероятно, в погребальной камере, сделанной с использованием ладейных досок). Плакунский некрополь связывают с варяжской дружиной времен Рюрика и Олега, наиболее ранние (в том числе женские) погребения здесь датированы временем не позднее второй половины IX в., и могильник использовался до середины X в. (Корзухина 1971: 128-131; Лебедев 1977а: 184-188; Михайлов 2002: 63-68).
Третья, «сакральная», зона раннегородской структуры, к северу от Ладоги, на повороте Волхова к его древнему устью (береговой возвышенности Глинта, обрывающейся над низменностью Подола в районе Велеши), заполнена группами сопок и небольшими связанными с ними поселениями. Цепочка сопок, по которой вся эта местность и называется «урочище Сопки», насчитывала первоначально до 20 насыпей и тянется по краю левого берега от Малышевой горы на окраине Ладоги и Морева ручья вдоль края береговой террасы вниз по Волхову к Велеше, маркируя главную из нескольких via sacra, «священных дорог», проложенных для языческих религиозных процессий к святилищу Велеса. Морев ручей (слав. моръ — ‘смерть’) дал основу еще одному местному названию урочища Сопки—Заморье, самая монументальная из насыпей, видимо, с летописных времен носила название «Олегова Могила», бытующее в Ладоге и поныне; возможно, контаминация с местным микротопонимом вызвала к жизни предание о походе Олега в «заморье» и его смерти в Ладоге, из гипотетического Начального свода, сохраненное в Новгородской Первой летописи и отличное от «киевской» версии «Повести временных лет» (Орлов 1949: 18;Милютенко 1998: 7-8).
Рис. 140. Старая Ладога. Вид крепости с северной стороны. 1880-90-гг.
Вдоль «священных путей» местных via sacra располагались и группы сопок по правому берегу Волхова; у переправы находится небольшое мысовое городище нар. Любша (волховский микрогидроним «Любшин омут», возможно, также один из атрибутов культа Велеса в Ладоге, связанный с какими-то водными обрядами); характерная в основном для западнославянского мира исходная форма топо-гидронима Любъжа/Любожа не противоречит такой семантике (Чернов 2003: 7). Близ городища расположено селище, и был зафиксирован небольшой курганный могильник со славянскими погребениями по обряду сожжения; в глубине волховского правобережья, на перекрестке дорог — «жертвенное место», каменные насыпи, характерные для протокарельской «чуди» (Лебедев, Седых 1985: 17; Городцов 1910: 450; Appelgren 1891: 128, 151). Дороги отсюда ведут на юг и на запад от долины речки Любши, в дер. Чернавино («Васильевский погост» Писцовых книг), с церковью Преображения и храмом Василия Кесарийского (XVI в.); по данным Ходаковского, восточнее православных храмов на полях стояла сопка; дорога вдоль Волхова, где также стояли, по крайней мере, четыре сопки (сохранилась — одна), через урочище Захолмье (с поселением возле сопки) ведет к террасам Плакуна и далее — возвышенности Лопино.
Лопино и Княщина — на юге, вверх по течению Волхова, окаймляя, словно «пропилеи», группами сопок речную трассу, как и Велеша и Любша — на севере, выходе в приозерно-приморские просторы «Низа», ограничивали и оформляли пространство Ладоги, где ландшафт, в сочетании с топо- и гидронимией, сохранил многослойную и глубокую «семантику топохрона» (Основания регионалистики 1999:41-47.323-330).
Мифология Ладоги
Наряду с урочищем Велеша, притяж. Велесъ+ja (где и ныне из-под реликтовых лип бьют бурные ключи из известнякового обрыва берега), по значению — центральным ландшафтным объектом, связанным с именем и культом Велеса, в составе «сакральной зоны» Ладоги можно реконструировать еще несколько культовых объектов меньшего ранга. Одна из дорог любшанского перекрестка вела в урочище «Кривая часовня», возможно, связанное с культом балто-славянского Криве-Кривайтиса (та же антитеза Велес-Криве проявилась в топографии литовского Вильнюса) (Топоров 1980: 3-71). Малышева гора, на которой в XIII в. был поставлен монастырь Рождества Иоанна Предтечи (Ивана Купалы). связана с культом Купалы-Ярилы, солнечного бога славян. Иерархия Велес-Купапа-Крше (?) образует основу структуры сакральной зоны. Цепочки сопок связывают эти святилища в прочную сеть, где идеологические функции общеплеменного и межплеменного масштаба объединены с локально-ладожскими.
К числу таких локальных святилищ относится прежде всего Висельник, напоминающий о культе «Бога повешенных», Одина (подобное славяно-скандинавское святилище, Wzgóra Wisielnoków, Galgenberg, известно в западнославянском Волине Filipowiak 1974: 190-193). Некий культ парного (Лада-Лель?) божества маркируют древнерусские храмы Успения и Симеона, на противоположных берегах ручья Грубицы; в южной части Никольский собор, вероятно, также стоит на месте языческого святилища (Перуна?). На местах «идеже стояху кумири» (ПВЛ, 988 г.) поставлены, скорее всего, и котанские храмы древнерусской Ладоги (Спаса, Воскресения). На Победище известен микротопоним «Горка Кузьмодемьянская», не связанный с православными святынями, но раскрывающий еще один древний культ «Кузьмодемьяна», божественного кузнеца — Сварога (Рыба¬ков 1981:539-549).
Иерархия ладожских святилищ охватывает несколько уровней, от общеплеменного (межплеменного) до узколокальных; значимость рангов убывает с севера на юг, от Велеши к Княщине, с трудно идентифицируемыми божествами Победиша. Дихотомия городской территории Ладоги, четко разделенной на две половины, северную и южную, велесов «низ» и перунов «верх», соответствует дихотомии жреческой и княжеской власти, воплощенной в противопоставлении «Велеши» и «Княщины». Это противопоставление характеризует и древнейшую структуру управления в «стольном городе» племенного княжения словен, Новгороде (Янин 1982а: 88). Ее преодоление, концентрация власти в руках князя, опирающегося на выросшие в недрах племенной структуры социальные силы, и определила в середине IX в. роль Ладоги как первоначальной столицы Верхней Руси, места, где разыгрались центральные события «предания о варягах» ПВЛ — «изгнание варягов» и «призвание князей» (Кирпичников, Лебедев, Булкин, Дубов, Назаренко 1978,1980; Кирпичников, Лебедев, Дубов 1981).
«Полая сопка», как после раскопок 3. Ходаковского стали называть самую монументальную из насыпей урочища «Сопки», судя по ее центральному положению в топографии ладожского Заморья, на «оси» волховской речной излучины, с летописных времен, если не ранее, со времен преданий, переданных летописцу в начале XII в., именовалась в Ладоге «Олеговой Могилой». Есть основания видеть в этой величественной насыпи не «могилу», «место погребения», а «Олегов Холм», ритуальное седалище, на котором отправлялись некие общественные и культовые функции (Лебедев 1985:214-215).
Предание о смерти Олега в Ладоге, от коня и змеи (атрибуты Велеса!), можно рассматривать как фольклорную редакцию древнего ритуала, в свою очередь воспроизводящего какой-то языческий миф. Воплощение мифа в ритуале и соединение этой сакральной функции с политической и было миссией, обеспечившей Олегу его особый статус: «бь бо Ольг вьщій», это был князь-жрец.
В этом случае становятся понятными летописные указания на бездетность и безбрачие Олега, и даже семантика его имени, скандо-славянского Ольг, Олгъ, от др.-сев. Helgi — «священный» (ср. просторечные формы «Вольга», «Волх» с еще более прозрачным значением). В нем следует видеть представителя одной из пяти-семи местных знатных династий (стоящих, видимо, и за ладожскими группами сопок, и залокальными святилищами, и за кончанской, боярской, организацией Ладоги и Новгорода).
Более столетия (с середины VIII в. до середины IX в.) в составе этой знати сплавлялись и впитывались друг в друга, прежде всего, но и наряду с другими, — славянский и варяжский элементы. Судя по именослову, с глубокой ассимиляцией скандинавских имен Олега, Ольги, Игоря, такой процесс в начале X в. прошел уже не одно поколение. Славяно-варяжская знать этой поры, может быть, и есть, прежде всего, загадочная в своей двойственности «русь» летописного предания о варягах, в разных редакциях летописи присутствующая и среди призывающих, и в качестве призываемых (ПВЛ 1926: 19, прим.).
