Славное дело. Американская революция 1763-1789 - Роберт Миддлкауф
Автор этих крылатых фраз отправился на юг почти сразу по ознакомлении с полученным 15 октября приказом от Вашингтона. По пути из Уэст-Пойнта, где незадолго до того он принял командование войсками, Грин сделал остановку в Филадельфии. Ему были известны неформальные правила командования американской армией, и, хотя они не слишком ему нравились, у него не было другого выбора, кроме как следовать правилам игры. Эту «игру» было бы точнее назвать попрошайничеством — каждый командующий американской армией должен был изображать из себя нищего, если он хотел достигнуть цели. Грин начал с того, что обратился к конгрессу за деньгами — той «движущей силой», в которой столь сильно нуждалась его армия, — и припасами. Он заручился обещанием своего друга Генри Нокса помочь ему с артиллерийскими снарядами, но получил вежливый отказ от городских купцов, к которым он обратился за обмундированием. Покинув Филадельфию, он продолжал свои попытки, при любой возможности обращаясь как с устными, так и с письменными просьбами к представителям законодательной власти и губернаторам[821].
Грин не ждал и не получал однозначно положительных ответов. Принимая командование, он знал, что столкнется с большими трудностями, да и разве могло быть иначе, когда за какие-то четыре месяца распались две американские армии? Перспективы своей армии и карьеры Грин резюмировал одним словом — «мрачные»[822].
Реальность превзошла самые пессимистические прогнозы. Войска в Хиллсборо, куда Грин прибыл 27 ноября, испытывали острую нехватку в одежде, оружии и продовольствии. Слово «войска» подразумевает, что те бледные, как тени, существа, которым он произвел смотр, были организованы в подразделения, однако в действительности это деление было чисто формальным. На самом деле они представляли собой толпу в количестве примерно 1400 индивидов, многие из которых были одеты кое-как или ходили практически голыми, нося какую-нибудь тряпку в качестве набедренной повязки или одеяло, — ходили «в форменной одежде индейцев», как заметил Грин, — не имели обуви и почти ничего остального, что необходимо человеку для нормальной жизни. Неудивительно, что они едва держались на ногах, и если кому-либо из них порой удавалось стряхнуть с себя вялость, то лишь затем, чтобы ограбить одну из близлежащих ферм. Если солдатам было плохо, то офицерам еще хуже. После Камдена они перестали себя уважать и винили в этом Гейтса. Один из них, Уильям Смоллвуд из Мэриленда, не захотел оставаться в армии, поскольку в новой иерархии командования он стоял рангом ниже помощника Грина, генерала фон Штойбена. Смоллвуд, по-видимому, надеялся стать преемником Гейтса, и когда вместо него был назначен Грин, он отправился просить конгресс изменить дату выдачи его офицерского патента, в результате чего он автоматически занял бы более высокую позицию в списке старшинства. Грин считал затею Смоллвуда огромной глупостью, но не смог воспрепятствовать его отъезду, да, скорее всего, и не пытался это сделать. Смоллвуд принадлежал к разряду вечно недовольных, и его дальнейшее пребывание в армии только ускорило бы ее деморализацию, для которой и без того было множество причин[823].
В американский лагерь в городе Шарлотт Грин прибыл 2 декабря, где убедился, что Гейтс хорошо держит себя в руках, не держа при этом в руках почти ничего остального. Солдаты, жившие в еще худших условиях, чем можно было ожидать, приступили к сооружению хижин, и хотя эта деятельность, с одной стороны, свидетельствовала о некоторой остаточной инициативности, с другой стороны, она предвещала, что их нужде не будет конца. Грин не сказал ни слова недовольства по поводу этой работы и на следующий день принял командование. Конгресс поручил ему провести расследование действий Гейтса при Камдене, но ввиду отсутствия генералов, без которых такое разбирательство было невозможным, он с облегчением отложил эту задачу до лучших времен. Гейтс, который хотел восстановить свое доброе имя и был уверен, что любой суд реабилитирует его, вскоре после прибытия Грина покинул войска с чувством глубокой неудовлетворенности[824].
В течение следующего месяца Грин начал осознавать, какую ношу он на себя взвалил. Он не имел представления о политических играх, происходивших в Северной Каролине, но быстро понял, что перед ним типичный случай разделенного лидерства. Здесь существуют три «партии», как объяснял он одному из своих сослуживцев, и ни одна не испытывает особых симпатий к другим. Под «партиями» Грин подразумевал неформальные фракции, возглавляемые амбициозными лидерами. Один из них, полковник Мартин, стоявший во главе военного совета провинции, был уволен из армии за трусость. Двумя другими были губернатор и его главный конкурент. Хотя перспектива вести дела с Мартином и «всеми этими великими и могучими мужами» не слишком вдохновляла Грина, она в то же время и не угнетала его. Вместо того чтобы впадать в отчаяние, Грин только посмеялся, приняв решение обращаться со всеми с предельной вежливостью и придерживаться золотой середины между «надменностью и благосклонностью»[825].
Более опасным для дела революции, нежели этот раскол между фракциями, был водораздел, пролегавший между вигами и тори. Жестокость конфликта между этими двумя группами настолько поражала Грина, что, говоря о нем, он обычно употреблял эпитет «дикий». Впоследствии, когда он столкнулся с точно такими же группировками в Южной Каролине, он описывал их в идентичных выражениях. В Северной Каролине обе стороны нашли отдушину во взаимном истреблении и ограблении. К моменту прибытия Грина борьба между ними зашла настолько далеко, что, по его мнению, она фактически разрушила общественную мораль. Хотя он не уставал заявлять, что тори имеют численное превосходство над вигами в обеих Каролинах, в действительности виги обычно составляли большинство[826].
Для Грина виги были почти столь же плохи, как тори — во всяком случае, когда они были организованы в ополчение. Причиной тому был аппетит ополченцев ко всему, кроме боевых действий. «Подобно египетской саранче, [ополченцы] съели всю траву», — говорил он
