Владимир Миронов - Древняя Греция
Если не быть сторонником мужского шовинизма, следует признать разумным и необходимым участие женщин в управлении страной. Хотя должно было пройти не менее 2,5 тысячи лет, прежде чем порядки эти стали естественным, закономерным правилом для цивилизованных стран. Участие женщин в парламентах не вызывает ныне ту бурю эмоций, что вызвали некогда «Женщины в народном собрании» Аристофана. И свобода сексуальных контактов стала общепризнанной. Сложнее дело с признанием законными наследниками детей, прижитых в «браке левой руки» (правильнее его было назвать «браком левой ноги»). Института гетер в Спарте не существовало, поэтому женщина вынуждена была выполнять, как и у нас с вами, одновременно роль жены, матери и любовницы. Мужчина же не только оказался отстранен от воспитания детей, но и от хозяйства. Оставалась функция воина и детопроизводителя. Итогом этих порядков становилось официальное распутство, а семя мужчины, как, впрочем, и женщин, становилось как бы «своего рода общинной собственностью». Оно блуждало, где хотело, и оставалось, где хотело. Но мог ли быть действительно прочным такой строй?! Теперь вы понимаете, почему и дни свободной Греции были сочтены? Когда мужчины перестают быть мужчинами, а ключевые умственно-управленческие функции де-факто сосредотачиваются в руках сильных, властных, умных женщин, вырождение такой цивилизации неизбежно.
Ж. Лагрене. Федра, обвиняющая Ипполита перед Тесеем
Может, греки на первое место ставили интересы государства, а не корысть? Увы, за исключением небольшого числа граждан, так или иначе равнодушных к деньгам, все не упускали случая нажиться – и не только на труде рабов, что казалось тогда естественным, но и на страданиях своих сограждан и на бедах отечества. Подобно ферскому правителю Ясону, иные испытывали чувство, что сродни голоду, если не могли править как тираны. Это понятно, ибо можно запускать руку в общую казну. Алкивиад, узнав, что Перикл готовит отчет народу, цинично заметил: «А не лучше ли было бы ему подумать о том, как вообще не давать отчетов?» Правители России последних 12—15 лет успешно воплотили сей замысел Алкивиада. А как повел себя прославленный оратор греков Демосфен, когда сатрап Сирии и Вавилона Гарпалл, завладев сокровищницей Александра, свыше 700 талантов, явился в Афины. По предложению Демосфена сатрапа заключили в тюрьму, а деньги поместили на хранение в Акрополь. Когда спустя некоторое время Гарпалл бежал, выяснилось, что в хранилище недостает крупной суммы. После скандала и расследования стало ясно, что Демосфен и его друзья получали крупные взятки от Гарпалла (а ведь Демосфен был официальным лицом – членом комиссии по надзору за общественными деньгами). В найденной книжке счетов сатрапа имя Демосфена отсутствовало. После тайного шестимесячного разбирательства и обсуждения ареопаг обвинил Демосфена во взятке в 20 талантов. Народ был ошеломлен, так как патриотизм оратора был широко известен. Дело до конца так и не довели. Ясно, что дыма без огня не бывает. Во-первых, сам Демосфен признался, что взял из этих денег 20 талантов. Во-вторых, против него тогда высказались народный суд, глубоко почитавший его, а также друг и товарищ Гиперид. В-третьих, выяснилось, что он долго скрывал от Народного собрания Гарпаллову декларацию относительно количества привезенных в Афины денег. Это объясняет то, почему даже Сократ заявлял: «Я не знаю, что такое справедливость». Вероятно, уже в его время Афины стали не столько оплотом демократии, сколько бастионом античной коррупции. Те, кто не мог этого видеть без возмущения и переносить, уходили из жизни. Таких были единицы.
Монастырь Св. Николая Анапафса на Метеоре
Разложение афинского общества вело к исчезновению прежнего образа жизни. Старый строй давал людям, несмотря на патриархальное правление и наличие рабства, некие привилегии (безопасность, стабильность и т.д.). И все почувствовали себя неуютно, когда этот стабильный мир стал разрушаться. Однако ведь сами же греки и разрушили свои социальные устои. Ведь не кто иной, как Аристотель счел возможным заявить, что похищение людей у варваров, их массовое обращение в рабство допустимо (якобы это в интересах самих варваров, которые не способны к самоуправлению). Еврипид высказал убеждение греков в «Ифигении в Авлиде»: «Пусть чужеземец всегда служит греку; мы свободны, они – рабы». При торжестве такой вот массовой философии стоит ли удивляться, что вскоре и сама Греция стала напоминать прибежище рабов. Нет, не зря Аристофан клеймил воинственный дух Афин в «Ахарнянах», не зря обливал презрением афинскую элиту и народных депутатов во «Всадниках», не зря наносил болезненные уколы утвердившимся в обществе взглядам в «Осах», осуждая страсть греков к спорам, склокам, сварам, грабежам, воровству и обману. Он же показал в «Облаках», к каким страшным последствиям может привести новое «демократическое» воспитание и образование. Воспитанный демагогами в «духе свобод» юнец стал доказывать отцу, что теперь в условиях «демократии» он имеет полное право даже побить отца, научив его уму-разуму, так как тот отстал от «рынка» и вообще от жизни… Отец, не будучи в состоянии аргументированно и убедительно оспорить разглагольствования своего сопляка, всю эту никчемную софистику, покорно того слушает. И лишь когда сын начинает его убеждать в том, что теперь он может в грошь не ставить даже родную мать, чаша терпения отца переполняется… Но вместо того, чтобы вздуть сына, он отправляется поджигать дом его учителя, что вбил в голову эти позорные мысли. Однако и палка бессильна там, где нужна плаха… И даже Фукидид вынужден был признать, что симпатии всего образованного мира «отвернулись от Афин». Отныне свободные Афины предстали в его глазах своего рода Содомом и Гоморрой.
Праздничная площадь в Олимпии
Можно сказать, что афиняне, да и греки в целом, потеряли не только этос (то есть «образ жизни», формы поведения, нравственное сознание, религиозную традицию, способ мысли), но и весь этнос (народ Эллады). Все классы Греции вдруг почти в одночасье увлеклись торговлей, добычей денег. Заниматься литературой, наукой, искусством им стало просто некогда. Как пишет Плутарх, даже известные ученые Фалес и математик Гиппократ занимались торговлей, а Платону продажа масла в Египте доставила деньги на его заграничное путешествие. Зенон возил пурпур в Аттику. Распродав его, он решил заняться изучением философии. Порой и ученые вынуждены были заниматься торговлей, ибо философия и наука не прокормят.
Афина, Ясон, дракон и золотое руно
Ф. Жерар. Купидон и Психея
Близился закат и великих Олимпийских игр… Точка поставлена при императоре Феодосии. В летописях последним чемпионом значился армянин Варастад, ромей. Его именем заключат длинный список победителей. Затем и великое греческое искусство приказало долго жить. Афина не смогла сберечь некогда золотое руно. Вот и греки не смогли сберечь даже своих богов. Статую Юпитера Олимпийского перевезли в Константинополь, где та и погибла во время пожара. Увезли и статую Минервы, которая, по убеждениям язычников, спасла их город от воинов Алариха. Произведения великого Фидия покинули Грецию. Разрушен будет и грандиозный олимпийский храм. Греки перестали состязаться в красоте тела и духа, но стали состязаться в искусстве торгового обмана. Славным и знаменитым считался не тот, кто силен, умен, красив, а кто был ближе к власти и деньгам. В интеллектуальной сфере свободе мысли и дискуссий был нанесен самый страшный удар с тех пор, как император Феодосий II лично стал вмешиваться в действие системы образования и контролировать общественное мнение. Цезарь назначал угодных ему профессоров, выделял их и поддерживал, при этом, под угрозой изгнания, воспретив частным преподавателям публичные лекции. Тем самым лишил их свободы исследования. Учителя философии, пользовавшиеся довольно большой свободой в Греции, с той поры словно оказались «заключены в оковы в Афинах». Право на преподавание получат те, кого одобряла и поддерживала императорская власть. Соревнование в науках практически исчезло, вместе с ним исчез и гений, внушающий подозрение рутинерам. Лишившись свободы мысли, люди скоро и вовсе перестали мыслить.
Возможно, анализ судьбы античной Греции можно завершить стихотворением Паллада, который жил в Александрии в конце IV – начале V в. н.э. Этот эллин стал свидетелем заката античной цивилизации. Он говорил, обращаясь к грекам:
Мне кажется, давно мы, греки,умерли,Давно живем, как призракинесчастные,И сон свой принимаемза действительность,А может быть, мы живы, толькожизнь мертва?О, худшее из зол – зло зависти,враждаК любимцам божества, счастливыммеж людьми!Безумцы, ею так ослеплены мы все,Так в рабство глупости спешимотдать себя!Мы, эллины, лежим во прахповерженыИ возложив свои надежды мертвыеНа мертвецов. Так все извращенотеперь.
Конечно, безумно жалко, что до нас дошло далеко не все из того, что свершили на земле богоподобные греки… «И храм Артемиды, и Галикарнасский мавзолей, и Родосский колосс простояли бы гораздо дольше, если бы строители наряду с гибким основанием обеспечили пространственную жесткость конструкций… Незнание великим Фидием природы материалов также явилось причиной того, что жизнь его знаменитой статуи Зевса оказалась столь краткой. Конечно, это было божественно красиво, но, если бы скульптор знал о большой разнице коэффициентов температурного расширения золота и слоновой кости, он бы попытался сделать соединения между ними менее жесткими». Много чего не знали греки. Но, как видите, и мы удержались от того жалкого размалевывания греков в идеал, которое «классически образованный» юноша уносит с собою в жизнь» (Ницше). Каким же нам видится это идеальное государство – демократией, как в Афинах, или военной демократией уравнительного типа вроде той же Спарты?
