Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую - Нил Фергюсон
Латышей будет легко эвакуировать. В России само по себе переселение не считается жестокостью. Люди к нему привыкли… Тем инородцам немецкого происхождения, с которыми сейчас так плохо обращаются, можно будет позволить переехать на эти земли и основать там колонии. Их необязательно включать в состав Германии, но достаточно просто привязать к ней как можно крепче, чтобы они снова не перешли на сторону России{2228}.
Однако если для евреев Восточной Европы завоевание сравнительно доброжелательно относившейся к ним Германской империей было предпочтительнее завоевания большевистской Россией, то оказаться под властью Третьего рейха было гибельным.
Некоторые выводы
Целью этой книги было найти ответы на десять вопросов о Великой войне:
1. Была ли Первая мировая война неизбежной в силу влияния милитаризма, империализма, тайной дипломатии или гонки вооружений?
2. Почему военно-политическое руководство Германии отважилось в 1914 году начать войну?
3. Почему военно-политическое руководство Великобритании приняло решение вступить в войну в континентальной Европе?
4. Действительно ли начало войны, как часто утверждают, было встречено массовым энтузиазмом?
5. Способствовала ли пропаганда, особенно в прессе (так считал Карл Краус), продолжению войны?
6. Почему подавляющего экономического превосходства Британской империи оказалось недостаточно для того, чтобы быстро и без помощи американцев разгромить Центральные державы?
7. Почему военное превосходство немцев на Западном фронте не принесло им победу над англичанами и французами?
8. Почему солдаты сражались несмотря на то, что (как уверяет антивоенная поэзия) условия на фронте были скверными?
9. Почему солдаты прекратили воевать?
10. Кто выиграл войну?
Ответ на последний вопрос я дал выше. Выводы, к которым я пришел относительно остальных девяти, можно сформулировать так:
1. Ни милитаризм, ни империализм, ни тайная дипломатия не делали войну неизбежной. В 1914 году в Европе повсеместно отмечался подъем антимилитаристских настроений. Предприниматели — даже такие “торговцы смертью” вроде Круппа — не были заинтересованы в большой европейской войне. Дипломатия, тайная и явная, успешно разрешала конфликты между державами, справляясь в том числе с разногласиями между Великобританией и Германией по колониальным и морским вопросам. Британско-германские отношения не породили собственной Антанты в основном потому, что Германия, в отличие от Франции, России, Японии или США, не выглядела непосредственной угрозой для Британской империи.
2. Готовность Германии пойти в 1914 году на риск европейской войны не была вызвана гордыней и мечтами о власти над миром. Германское руководство скорее чувствовало свою слабость. Оно понимало, что не сможет выиграть гонку вооружений ни на суше, ни на море. Накануне войны совокупный тоннаж британских кораблей относился к тоннажу германских как 2,1:1; вооруженные силы России, Франции, Сербии и Бельгии относились по численности к вооруженным силам Германии и Австро-Венгрии как 2,5:1. Причем дело было не в разнице экономических потенциалов, а в политических и бюджетных ограничениях. Сочетание относительно децентрализованной федеративной системы с демократическим национальным парламентом фактически не позволяло рейху догнать по оборонным расходам своих более централизованных соседей. Более того, к 1913–1914 годам, после полутора десятилетий, за которые национальный долг увеличился на 150 %, рейху стало затруднительно привлекать заемные средства. Поэтому в 1913–1914 годах Германия тратила на оборону только 3,5 % от своего валового национального продукта — притом что Франция тратила 3,9 %, а Россия — 4,6 %. Как ни парадоксально, если бы Германия в действительности была столь же милитаристской, как Франция и Россия, у нее было бы меньше оснований чувствовать себя в опасности и делать ставку на превентивный удар, по красноречивому выражению Мольтке, “пока она еще более или менее способна выдержать это испытание”.
3. Решение Великобритании вмешаться в войну было результатом секретных планов, которые ее генералы и дипломаты составляли еще в конце 1905 года. Формально у Англии не было никаких “континентальных обязательств” перед Францией. В 1907–1914 годах Грей и другие министры неоднократно утверждали это перед парламентом и в прессе. Либеральное правительство также не считало себя связанным договором 1839 года о соблюдении нейтралитета Бельгии — если бы Германия не нарушила его в 1914 году, его бы нарушила сама Англия. Однако существовало относительно небольшое число генералов, дипломатов и политиков, которые были уверены, что в случае континентальной войны Англия должна поддержать Францию. Исходили они из ошибочных представлений о намерениях Германии, которой они приписывали наполеоновские замыслы. Эти люди были виновны еще и в том, что, вводя в заблуждение Палату общин, они ничего не делали, чтобы приготовить британскую армию к планируемым боевым действиям. Когда 2 августа 1914 года наступил решающий момент, вмешательство Англии совсем не выглядело предрешенным — большинство министров медлили. В итоге они согласились поддержать Грея отчасти именно из страха уступить место консерваторам. Катастрофическую роль — хотя и не для его собственной карьеры — сыграл тот факт, что Ллойд Джордж тогда не поддержал противников вмешательства. Между тем в связи с немногочисленностью британской армии остаться в стороне было бы предпочтительнее для страны. Цели, которые стояли бы перед Германией в случае британского невмешательства, не представляли прямой угрозы империи. Речь шла об уменьшении российского влияния в Восточной Европе, о создании Центральноевропейского таможенного союза и о захвате французских колоний. Все это было вполне совместимо с британскими интересами.
4. Англия не была вовлечена в конфликт волной народного сочувствия к “крошечной Бельгии”. В первые недели военных действий многие записались в добровольцы из-за безработицы, порожденной экономическим кризисом, который вызвала война. Финансовый кризис
