Средиземноморская Франция в раннее средневековье. Проблема становления феодализма - Игорь Святославович Филиппов
Эта ситуация была в древнем Риме очень распространенной, поскольку статус владельцев имели эмфитевты, суперфициарии, секвестрарии, залоговые кредиторы, а к концу Республики и прекаристы. Узуфрукт не считался владением, но, по крайней мере с одной точки зрения, в основе своей имел близкое к владению отношение: законное и защищенное правом обладание чужим имуществом. М. Казер даже считал, что институт владения развился на базе или под сильным влиянием более древнего института узуфрукта[3494]. Поэтому, при всех отличиях узуфрукта и владения, на которые указывают римские юристы[3495], их сближало то обстоятельство, что они ограничивали право собственности, обедняли его и даже сводили к титулу собственности, который, однако, все же не был фикцией. Следует сказать, что юристы классической эпохи осознавали это сходство, различимое несмотря на дробность понятий римского вещного права, затрудняющую их осмысление в рамках одной системы. Так, Яволен Приск считал возможным охарактеризовать владение как usus[3496], каковой, хотя и не тождествен узуфрукту, но также принадлежит к числу личных сервитутов. По словам Ульпиана, "естественно (т. е. не по цивильному праву — И.Ф.) владеет тот, кто пользуется плодами"[3497]. Согласно другому представлению, узуфрукт мыслился как квазивладение[3498]. И уж совершенно бесспорно, что он защищался интердиктом uti possidetis utile, возникшим как уподобление ключевому для защиты владения интердикту uti possidetis.
Итак, в отличие от современного представления о собственности как о наиболее полном имущественном праве, понимаемом как совокупность всех других вещных прав (которые, при необходимости, вычленяются из этого более полного права), римская proprietas мыслилась как одно из этих прав, которое лишь в совокупности с другими правами (особенно пользования) образует полное право. Последнее, однако, не имело в древнеримской юриспруденции адекватного и общепринятого обозначения. Proprietas римских юристов — это, скорее, титул собственности, чем право собственности в современном толковании. Что же касается обозначения имущества как такового, то для этого применялся либо термин possessio, либо квазиюридические термины типа: bona, facultas, res, substantia, но не proprietas. Едва ли не единственное исключение — известный пассаж Ульпиана из VII книги Дигест о недопустимости abuti proprietate, что обычно переводится как "злоупотребление собственностью"[3499]. На мой взгляд, этот перевод не бесспорен. Ульпиан говорит о том, что рабами, полученными в узуфрукт по завещанию, следует пользоваться сообразно их специализации (например, не отправлять переписчика книг в деревню, заставляя его носить известь, или определять актера банщиком). Как уже говорилось, узуфрукт исключал proprietas, поэтому, с учетом контекста, словосочетание abuti proprietate следует понимать как "злоупотребление свойством" конкретного раба[3500] — в полном соответствии с лексикой этой эпохи. Вместе с тем, этот случай иллюстрирует, как именно слово proprietas приобрело со временем значение "собственность", понимаемая как объект обладания и наиболее полное право на него. Это произошло уже в постклассический период.
Институту владения в римском праве посвящена огромная специальная литература. Подавляющее большинство исследователей видело свою задачу в том, чтобы проанализировать варианты этого института, сохраняя, насколько возможно, логику подачи материала, свойственную ученым юристам классической эпохи. А поскольку эта логика диктовалась задачами обеспечения судебного процесса, а вовсе не задачами систематического изложения римского права, исследования современных романистов, как правило, сильно перегружены деталями, интересными главным образом тем, кто намеревается с помощью претора вчинить иск другому квириту, что в наши дни маловероятно. Будучи полезными для изучения древнеримской юриспруденции и ее повседневных проблем, эти исследования обычно не уделяют должного внимания ни эволюции института владения (особенно в постклассическую эпоху), ни его соотношению с социально-экономической реальностью даже золотого века римского права.
Абстрагируясь по возможности от этих деталей и переводя изучение вопроса в познавательную плоскость, можно сказать, что все многообразие употребления терминов possidere, possessio и их производных сводимо к трем типовым случаям. В источниках речь идет, во-первых, об институте владения как таковом, который, как говорит Павел, в общем-то, един, но разновидностям которого несть числа[3501]. Во-вторых, об отношении, характеризующем одну из сторон обладания имуществом и поэтому присутствующем в других, нежели само владение, институтах, например в доминии. Так, знаменитая формула Аграрного закона — uti, frui, habere et possidere — содержит упоминание не об институте владения, а об одной из характеристик "полного права" на вещь. Собственник вещи, безусловно, владеет своим имуществом (что имеет и чисто лингвистическое объяснение: как и в русском языке, в латыни не было глагола, однокоренного слову "собственность" — ср. английское own); о наследниках, например, всегда говорится, что они владеют имуществом, а само это состояние описывается как bonorum possessio[3502]. В третьих, речь идет о расширительном понимании термина, употребляемого для обозначения разных способов обладания имуществом. Об этом хорошо сказано у Мацера[3503].
Обычно романисты очень подробно говорят о первом случае, что только естественно, комкают изложение второго и забывают о третьем. Между тем должное внимание к двум последним случаям позволило бы избежать характерных ошибок: недооценки института владения, по сравнению с институтом собственности, и его смешения с институтом держания.
Статус владельца был в древнем Риме очень высок. В нормальных условиях владелец мог не только извлекать из земли доход, но и передавать ее по наследству и даже отчуждать, и при этом собственник не был вправе согнать его с земли[3504]. По прошествии известного времени владелец мог, за давностью, стать собственником земли по праву квиритов. В том, что касается извлечения дохода, право владельца было даже более весомым, чем право собственника. Не будет преувеличением сказать, что в тех случаях, когда право собственности и право владения не совпадали в одном лице, извлечение дохода было связано именно с правом владения[3505].
