Оскар Йегер - Всемирная история. Том 4. Новейшая история

Глава прусских государственных деятелей князь Бисмарк твердо решился на войну, которая, как неизбежное зло в будущем, не ускользала ни на минуту от внимания всего королевского дома. И этот день настал. Представлялся удобный случай для завоевания, которое должно было закончить развитие германской власти. В случае поражения Пруссии угрожали неожиданные и неисчислимые беды и падение; и прежде всего можно было ожидать полного торжества, благодаря большинству голосов прусской Палаты депутатов в военном вопросе, который еще более обострился за последнее время. А такое поражение повело бы прямо к ослаблению Пруссии. Поэтому Бисмарк и придумал связать этот важный вопрос со Шлезвиг-Голштинским.

От прежней Германии нельзя было требовать разрешения этого вопроса; так этого потребовали от новой. Сильнейшее из германских государств предложило теперь вопрос о союзной реформе, который и мог быть предложен не иначе, как с ножом к горлу. Таково было мнение Бисмарка, который еще в 1862 году в бытность свою министром-президентом так выразился в бюджетной комиссии Палаты депутатов: «Важные вопросы нашего времени разрешаются не речами или решениями большинства, но кровью и мечом».

Такому разрешению, однако, воспротивилось столько враждебных элементов, что самый смелый и тонкий дипломат мог бы стать в тупик. Еще далеко не все трудности и невзгоды исчерпывались для Австрии распрей внутри страны, где противоречие между большинством в Палате депутатов и правительством выступало теперь резче, чем когда-либо. Настроение в Шлезвиг-Голштинии и даже в остальных государствах Германии, в которых (как в них ни было вообще мало единодушия) господствовало одно общее чувство недоверия к Пруссии, враждебность Австрии, постепенно убеждавшейся, что она допустила вовлечь себя в запутанный и даже опасный для нее вопрос, и наконец — зависть всех остальных держав — таковы были тяжелые условия, в которых стояла в то время Пруссия; но они еще более осложнялись настроением в кружках консервативной партии и влияниями в среде, окружавшей короля, который совершенно обдуманно пристал к военной политике, имевшей революционный характер и поставившей его почти в положение противника всех вообще германских государей. Но что было для Пруссии неизбежно, так это союз с Италией — единственной державой, на которую она могла рассчитывать в случае своей войны с Австрией; да и та смотрела на всю католическую часть германского и прусского населения, а с ним вместе и на консервативную часть Пруссии, как на продукт революции. Однако во всех этих противниках Прусского королевства было нечто общее — сознание того, чего бы они не желали, и это сознание отнимало у них последнюю силу: определенность государственной воли. А между тем глава прусской дипломатии, величайший из государственных деятелей, спокойно и уверенно шел своей дорогой, опираясь на прочные основы правительственной и военной организации Пруссии и на мужественный характер короля, принимавшего сознательно и смело такие решения, на которые его предшественники посмотрели бы совершенно иначе. 8 апреля 1866 года состоялся тайный договор Пруссии с Италией, сроком на три месяца. Условия его были таковы: Италия получает Венецию, а Пруссия — земли, равные ей по ценности; Италия обязуется (равно как и Пруссия) не заключать отдельного мирного договора с Англией. Договор падает, если Пруссия, по истечении условленных трех месяцев, не объявит австрийцам войны. Переговоры с Австрией не привели ни к чему, и на следующий же день по заключении с Италией вышеупомянутого условия, прусское правительство предложило на окончательное решение союзную реформу во Франкфурте, 9 апреля 1866 года. Народное собрание, созванное на ближайший срок, должно было установить дальнейшие условия предлагаемой конституции. Основные черты этой новой конституции Бисмарк изложил в циркулярной депеше 27 мая, в которой он совершенно правильно упирал на то, что этого рода реформа, вылившаяся в данные формы в силу обстоятельств, прямо необходима в интересах монархического и консервативного принципа. С помощью этой реформы выяснится и разрешится сам собой шлезвиг-голштинский вопрос, но уже не с точки зрения наследственности, а национальных убеждений. Решение, в ответ на этот запрос, Австрия поручила 7 июня Союзу. Его наместник вызвал на следующий день голштинских сословных представителей в Итцехо (Itzehoe). Таким образом распался Гаштейнский договор и потому пруссаки, под начальством Мантейфеля, снова вступили в Голштинию с севера. Это было 7 июня; а 12-го австрийцы, сообща со своим любимцем, герцогом Августенбургским, прогнали их из Голштинии. Под влиянием своего энергичного поступка австрийцы предъявили Германскому союзу требование мобилизовать соединенные военные силы всей Германии, кроме Пруссии, на основании того, что она преступила правила, постановленные 11-й статьей союзного акта, которая воспрещала членам Союза воевать между собой. Требование австрийцев было принято большинством 9 голосов против 6-ти, и прусский уполномоченный в союзном собрании тут заявил, что, по его мнению, дальнейшее соблюдение договора теперь немыслимо. Вслед за тем он предложил союз на новых условиях, так же как прусское правительство «усердно стремится к единению германского народа». В этом предложении прямо, без утайки, была высказана основная мысль Союза, возникшая некогда среди тревог и опасностей во Франкфурте в 1848–1849 годах, — мысль беспощадно-жестокая по отношению к прежней Германии: параграф 1 — «Союзные владения будут впредь состоять из существующих доселе государств, за исключением императорских австрийских и королевских нидерландских земель».

Генерал Эдвин фон Мантейфель. С фотографии 1864 г.

С наступлением 14 июня 1866 года конституционный кризис, развитие которого началось еще в 1848 году, но не шло дальше, благодаря различным козням, распрям и ухищрениям, достиг крайнего своего предела. Это событие, уже и без того весьма важное по своему историческому значению, было особенно важно в эту минуту, когда происходило повсeместно столько значительных перемен, и когда интересы Италии слились с интересами Германии. Таким образом, конституционная борьба получила характер разрушения старых порядков и передовых стремлений, которые поддерживало единодушие национальных чувств.

Но прежде чем приступить к описанию быстрых и решительных перемен, вызванных этим неожиданным разрешением такого важного кризиса, бросим беглый взгляд на значение этого вопроса для Средней Европы, и тогда нам яснее станет вся важность этих германских событий и значение их деятелей.

В этом крупном перевороте, впрочем, не было непосредственно замешано ни одной из главнейших держав; а косвенно, т. е. тесным сцеплением обстоятельств, связывавших европейский культурный мир, были замешаны все, как первостепенные, так и второстепенные державы. Наименее же всего коснулся германский переворот Англии и России. Первая из них (Англия) во время германо-датской войны сочувствовала Дании, и ее правительство, в лице лорда Пальмерстона, было бы даже не прочь оказать датчанам и материальную помощь под условием, чтобы и Франция присоединилась к ней. Но как только состоялось окончательное решение германского вопроса, Англия перестала принимать непосредственное участие в германских делах и главное свое внимание обратила на североамериканские события, которые должны были повлиять на интересы Великобритании. Россия, еще со времен восточной войны враждовавшая с Австрией, стала теперь на сторону Пруссии, но не вмешивалась в германские дела, и не мешала ей также в ее намерениях относительно шлезвиг-голштинских земель. Русское правительство было поглощено заботами по обрусению Польши и освобождению крестьян и терпеливо выжидало удобной минуты, когда ей можно будет и в Европе восстановить ее прежнее значение, несколько поколебленное Восточной войной. Отношение Турции к германскому кризису было весьма слабое и отдаленное, тем более, что со времени мирного договора 1856 года в Турции настали сравнительно спокойные времена. Условия, в которых находились в то время скандинавские и нейтральные державы, как то: Голландия, Бельгия, Швейцария, а также Испания и Португалия — важны в другом отношении; но более других коснулся германский кризис Франции, отчасти в смысле ее самой, отчасти же в смысле того, что одновременно с ней он захватил и Италию, а также и потому, что благодаря особенностям положения Наполеона III, на Францию, скорее чем на другие державы, могли повлиять внешние события.

Потерпев дипломатическое или нравственное поражение, которое сам Наполеон III уготовил себе, совместно с Англией и Австрией, в польских делах 1863 года, по всему свету были разосланы его пригласительные грамоты. Но конгресс этот провалился с самого начала, которое и положила Англия своим отказом в нем участвовать. Английский министр иностранных дел, лорд Джон Россель, весьма разумно привел в оправдание этого отказа свое мнение, что конгрессы, может быть, и созданы для того, чтобы ими заканчивать войны, но уж отнюдь не для того, чтобы предотвращать их. В шлезвиг-голштинском вопросе Наполеон держался нейтральных воззрений или даже скорее благоволил к стремлениям германского народа. В этом отношении он выказал своего рода такт и предусмотрительность, без сомнения, предвидя, какие большие последствия повлечет за собой такой незначительный вопрос. Он думал, что на этом пути может ему представиться та возможность отличиться и получить влияние на внешнюю политику, которой он искал уже давно (с 1861 г.), но на ложном пути. Этот путь был весьма гадательный и фантастичный план соединенного испанско-английско-французского похода на Мексику в духе Наполеона I, вроде его египетских или испанских предприятий. Эти планы Наполеона III возбудили сильную оппозицию в законодательном корпусе, а с 1863 года явился здесь еще более сильный противник его идеям — бывший министр Людовика Филиппа — Адольф Тьер. В высшей степени замечательный по своему прошлому, по своему необыкновенному уму и знанию внутренних и внешних дел, по своему красноречию и преданности отечеству, Тьер был действительно выдающимся деятелем; а как таковой, он, понятно, не задумался, в подобающих выражениях, требовать восстановление конституционных начал. Он встретил себе поддержку против императора в партии умеренных, под предводительством адвоката Эмиля Оливье, противником которого явился представитель интересов императора, министр Эжен Руэ. На открытии вновь законодательного корпуса, в феврале 1865 года, эта партия завербовала себе 45 человек для составления проекта адреса и слияния воедино, во время программы, гласившей, что «Франция, преданная династии, дарующей ей благоустройство, тем не менее стоит и за свободу». Все эти и подобные стремления должны были пока дать дорогу лишь одному главному вопросу — германскому объединению, и весьма вероятно, что Наполеон льстил себя тайной надеждой при этом поживиться, расширив свои границы со стороны Германии, на что он, впрочем, и метил с самого своего восшествия на престол. В одной бумаге, адресованной им к министру внутренних дел, Наполеон так высказывает свои искренние пожелания Франции: увеличение французской территории, только тогда, когда карта Европы окончательно изменится, исключительно на пользу одной из главных держав, и в то же время, когда жители пограничных с Францией владений сами потребуют, чтобы их присоединили к ней; Пруссии он желает «побольше силы и однородности на Севере»; Австрии — поддержания ее высокого положения в Германии, и, наконец, второстепенным германским государствам — «более тесного между собой сближения». Итак, в общей сложности, император французский желал Германии распасться на три части, из которых одна — «более тесный союз второстепенных государств», вероятно, имела бы то же значение, как и какой-нибудь современный Рейнский союз под протекторатом Франции. Этим актом великодушно требовалась для Италии Венеция, а так как Бисмарк относился к предложениям союзов, сопряженным с приобретениями новых владений, неблагоприятно, то Наполеон скорее и покончил с Австрией, заключив с ней тайный договор, по которому от Австрии отходила Венеция, а взамен ее к ней присоединялась Силезия.