Константин Станюкович - В мутной воде
- И отлично... Вот, Матренушка, и попутчик есть, а вы сокрушаетесь все. Знаете ли, Венецкий, Матрена пресерьезно просилась ехать со мной... Говорит, что за бельем некому будет присматривать.
- Вы все смеетесь. Конечно, поехала бы. Что мне здесь-то делать? Еще вас, пожалуй, убьют!.. - проговорила старуха, упирая передником слезы.
- Нашего брата не убивают, Матрена. Полно выть. Мы более от тифа сокращаемся. Да не войте, Матрена! Рано. За квартирой посмотрите! Привык к ней! - усмехнулся Неручный, обращаясь к Венецкому.
В это время соседняя кухарка прибежала в квартиру доктора и объявила, что манифест вышел насчет войны.
- Ну, вот и началась, значит, нашему брату работа! - как-то грустно заметил Неручный. - Знаете ли что, Венецкий! - проговорил доктор, наклоняясь к приятелю. - Сдается мне, что не вернуться мне оттуда... Бывают такие предчувствия!
Венецкий взглянул на доктора.
Лицо его было печально, и какая-то грустная улыбка играла на губах.
- Полноте, Неручный, что за вздор!..
- И сам знаю, что вздор, а подите ж! Вот и Матрена все воет, словно пугач над домом... Вы знаете ведь поверье у нас в Малороссии?
- Мало ли поверий!
- Славная старуха эта! - проговорил с чувством Неручный, мотнув головой на Матрену, усердно укладывавшую белье. - За мною как за родным сыном смотрит... Пять лет вот не расставались, а теперь придется... И она одинока, и я одинок. Вот и сошлись! - печально усмехнулся Неручный. - Она еще призревала, когда я студентом был и нанимал у нее комнату в Дункином переулке... Бывало, ни денег, ни чаю, ни сахару, а она как будто не знает ничего этого и предложит чайку да пообедать вместе с ней... И так это деликатно, так просто... Откуда она только этой тонины набралась?.. Тоже, видно, от сиротства... Эк, опять завыла!.. Нервы только расстраивает... Лучше стану укладываться! - проговорил доктор, как-то нервно принимаясь за прерванную работу.
Венецкий стал прощаться.
- Вечер сегодня свободны? - спрашивал доктор.
- Нет, обещал одной старой знакомой Распольевой. На днях встретила барыня и пристала, чтобы сегодня непременно к ним. У них журфикс*. Слово взяла. Должно быть, сегодня соберется много народу... Муж - важный чиновник. Вагоны устраивает для раненых теперь...
_______________
* День недели, назначенный для приема гостей (от франц. le jour
fixe).
- Слышал... Ну, все равно, приезжайте этак часу во втором, что ли, к Палкину. Побеседуем и выпьем вместе, а?..
Неручный как-то особенно настойчиво просил Венецкого приехать, и Венецкий дал слово.
- И сам дивлюсь, что со мной делается, а если бы вы знали, Венецкий, как мне не хочется ехать туда! - снова заговорил Неручный, провожая приятеля. - А вы как?
- Я... Да, право, ничего особенного...
- А мне не хочется... Очень не хочется!.. - уныло прошептал доктор.
- Послушайте, Неручный, вам ведь можно... Откажитесь... - проговорил Венецкий и сам почему-то вспыхнул.
- За кого вы меня, юноша, принимаете? - серьезно проговорил Неручный. - Люди будут гибнуть, как собаки, а я буду лежать здесь и плевать в потолок, только потому, что у меня предчувствия скверные... Это, как говорит Матрена, даже довольно глупо! - засмеялся Неручный, пожимая Венецкому руку.
- Смотрите же, не надуйте. Приходите! - окликнул он еще раз приятеля на лестнице. - У Распольевых до часу довольно наскучаетесь. Верно, там будут предаваться патриотическим восторгам да передовые статьи излагать своими словами. Что же больше публике на журфиксе делать?
Венецкий отправился к себе в меблированные комнаты, купил по дороге манифест, прочел его и сел писать матери.
Он изливал ей свое горе и в конце только написал, что едет в действующую армию и дорогою заедет к ней проститься.
II
У Распольевых Венецкий застал большое общество за чайным столом. Дамы были все в черных платьях. Сама хозяйка была очень интересна в черном фае, гладко обливавшем ее маленькую, несколько вертлявую фигурку. Она что-то доказывала, жестикулируя маленькою ручкой в кружевном рукавчике, своей соседке, в то время, когда в столовой появился молодой краснощекий офицер, смущенно озираясь в незнакомом обществе и выискивая глазами хозяйку.
- Мосье Венецкий... Наконец-то! - приветствовала его Катерина Михайловна, пожимая ему руку.
Она очень мило поблагодарила его, что он сдержал обещание, назвала его фамилию, назвала несколько фамилий, которые он тотчас же забыл, и усадила его возле себя, обводя глазами чайный стол и заметив, что Никса в столовой не было.
- Читали, конечно, манифест?
- Читал...
- И что вы теперь скажете? - заметила она, бросая на него смеющийся, кокетливый взгляд.
Но пока он собрался отвечать, Катерина Михайловна уже рассказывала своей соседке о том, какое впечатление произвел манифест на графиню Кудаеву.
- Старуха плакала... плакала от умиления и написала патриотическое стихотворение.
Венецкий между тем разглядывал общество. Всё были самые приличные, бесцветные лица, которые вы встретите на любом из журфиксов в обществе чиновников средней руки. Было несколько военных, несколько дам, но преобладали чиновники, гладко выбритые, приличные чиновники с бакенбардами самых разнообразных фасонов. Разговор, разумеется, шел о манифесте и о войне, но напрасно Венецкий старался подслушать хоть одно слово искреннего увлечения во всех этих беседах, хоть одно восклицание, которое не отзывалось бы банальностью передовых статей. Все было прилично и умеренно. Находили, что теперь, когда "роковое слово произнесено" (это "роковое слово" целый день отдавалось в ушах Венецкого), не время рассуждать, а время действовать; рассказывали, что во многих департаментах чиновники делали пожертвования и надеялись, что война очистит атмосферу, причем тут же передавались довольно пикантные слухи о том, как один еврей получил подряд.
- О, это было великолепно! Это у нас только возможно! - заранее негодовал какой-то приличный молодой человек, желая заинтересовать своим рассказом общество. - Я знаю об этом из самых верных источников! прибавил он, подчеркивая эти "верные источники". - Приезжает сюда один из героев и прямо к Наталье Кириловне... Она как-то устроила это дело и, говорят, взяла за это дело ни более ни менее, как... (рассказчик сделал паузу) как триста тысяч!
Эта цифра, произнесенная с таким выражением, с каким обжора говорит о любимом кушанье, оживила на минуту общество. Все взгляды устремлены были на рассказчика, и Венецкому показалось, что во всех этих взглядах мужских и женских глаз мелькнуло едва заметное выражение зависти, что этот значительный куш достался счастливице.
Тем не менее все, разумеется, сочли долгом выразить по этому поводу свое соболезнование, что у нас это возможно и что бедные солдаты, пожалуй, будут страдать.
"Оставили бы в покое хоть солдат!" - подумал Венецкий, слушая все эти разговоры.
Рассказ о трехстах тысячах вызвал подобные же рассказы. Один пожилой господин с седыми бакенбардами, с необходимыми оговорками и несколько понизив тон, рассказал таинственную историю о том, как другой известный подрядчик устроил дело и сколько он за это заплатил нескольким лицам, которые помогли ему.
Снова общее соболезнование, что "у нас возможны такие дела", и снова Венецкому показалась глубина лицемерия за всеми этими либеральными возгласами.
- Все это изменится... Война очистит атмосферу... О, она непременно изменит наши нравы! - либеральничал молодой человек, первый рассказавший историю о трехстах тысячах и потому чувствовавший себя некоторым образом героем журфикса. - Освобождая наших братьев, мы, конечно, освободимся и сами от наших пороков...
Катерина Михайловна зааплодировала этой тираде и попросила гостей перейти в гостиную.
- А что же вы, Алексей Алексеевич, такой угрюмый?.. Что с вами? проговорила она, понижая голос. - Уж не влюбились ли вы, а?..
Венецкий вспыхнул до ушей, и Катерина Михайловна, усадив его возле себя, уж предвкушала удовольствие быть поверенной тайны сердца, чтоб иметь право утешить этого "неопытного юношу", но юноша как-то односложно отвечал на ее вопросы.
- Вы приезжайте ко мне запросто... Знаете ли, утром, Венецкий... У вас здесь никого нет, а я женщина немолодая, и если у вас горе, скажите его мне... Мы, женщины, умеем обращаться с чужим горем...
Она проговорила эти слова участливо и снова взглянула на Венецкого как-то так странно, что Венецкий отодвинулся и заметил:
- Я скоро еду на войну.
- Вы? Да ведь вы не хотели.
- Назначили...
- О бедный юноша! - прошептала Катерина Михайловна и пожалела, что с юношей нельзя будет пококетничать. - И скоро едете?
- Через три дня.
- Вы заедете проститься, и мы еще с вами поговорим, а теперь, извините, я вас оставлю... Надо занимать скучных гостей...
Венецкий прошел в кабинет, поздоровался с Распольевым, игравшим в карты, послушал и в кабинете все те же речи о сорванных взятках, о бедных солдатах и о том, что война очистит атмосферу, и уехал в первом часу, дав слово Катерине Михайловне непременно заехать к ней проститься.
