Эндрю Нагорски - Охотники за нацистами

Даже те, кто видел в судебном процессе первый важный шаг к установлению новых международных норм права, допускали сомнения в их значимости: «Казнь немецких военных преступников создает впечатление, что в международной жизни, как и в гражданском обществе, преступления должны быть наказаны, – заявил польский юрист и автор термина «геноцид» Рафаэль Лемкин. – Но чисто юридических последствий судебного процесса совершенно недостаточно».[146] Его настойчивые усилия в конце концов приведут к «Конвенции о предупреждении преступления геноцида и наказании за него», принятой Генеральной Ассамблеей ООН в 1948 году.

Многие участники судебного заседания не успели тогда осознать его глубинный смысл. «Историческое значение Нюрнбергского процесса едва ли воспринималось теми, кто был в него вовлечен, – признавался Ференц. – Мы были молоды, испытывали эйфорию победы и наслаждались приключениями».[147] Их не оставляло ощущение праздника. Молодой солдат Герман Обермайер, обеспечивавший палача Джона Вудса всем необходимым, днем сидел в зале суда, наблюдая за Герингом и другими обвиняемыми, а вечером смотрел на танцующих девушек из «Радио Сити Рокеттс», приехавших развлечь солдат.[148]

И все же люди, причастные к процессу, чувствовали его значимость, пусть даже не осознавая отдаленных последствий. Джеральд Шваб в 1940 году вместе с выжившими родными сбежал из Германии в США, где надел армейскую форму и участвовал в Итальянской кампании: сперва пулеметчиком, затем переводчиком на допросах пленных немцев. После окончания срока службы он подписал гражданский контракт на аналогичную работу в Нюрнберге. «Я думал, это здорово. Ну, вы понимаете: быть частью исторического события»,[149] – вспоминал он.

Шваб обычно не выдавал своего еврейского происхождения обвиняемым, считая, что оно и так очевидно. Однако, когда он оказался наедине с генерал-фельдмаршалом Кессельрингом, который ожидал допроса, тот спросил его, откуда он так хорошо знает немецкий. Шваб рассказал о своих корнях и о своей семье, которой чудом удалось спастись. «Вы, наверное, очень рады сейчас здесь находиться», – заметил Кессельринг. Шваб ответил: «Так точно, генерал-фельдмаршал».

Чаще всего немцы жаловались на то, что процессы представляли собой сомнительное правосудие победителей. «Это не так, – категорично возражал Ференц. – Иначе мы просто расстреляли бы в отместку полмиллиона немцев».[150] Судьями двигала не жажда мести, продолжал он, а всего лишь желание «запечатлеть для истории этот кошмар, чтобы избежать в будущем его повторения».

В выступлении на открытии Международного военного трибунала судья Джексон обозначил истинную суть процесса: «Тот факт, что четыре великие державы, упоенные победой и страдающие от нанесенного им ущерба, удержали руку возмездия и передали плененных врагов на суд справедливости, является одним из самых выдающихся примеров той дани, которую власть платит разуму».[151] Эти слова можно было бы посчитать слишком самодовольными, если вспомнить о том, что вытворяли победители, в частности Красная армия, на освобожденных землях. Однако «рука возмездия» была настолько мощной, что могла бы нанести еще больший ущерб, поэтому слова Джексона более чем справедливы.

Другие участники процесса тоже утверждали, что суд, при всех его недостатках, был необходим и стал успешным. «Еще ни один архив воюющей стороны не был проанализирован так, как это случилось с документацией нацистской Германии на Нюрнбергском процессе»,[152] – писал Уитни Р. Харрис, который вел дело против Кальтенбруннера, возглавлявшего Главное управление имперской безопасности СС. По словам генерала Люсиуса Д. Клея, «процессы завершили уничтожение нацизма в Германии».[153]

За последующие десятилетия Ференц лишь укрепился в мысли, что судебный процесс при всей своей символичности (поскольку назначил наказание лишь отдельным лицам, виновным в преступлениях Третьего рейха) способствовал «постепенному пробуждению человеческого сознания». Возможно, и так. Однако куда более убедительным кажется другой аргумент, который незримо присутствовал в действиях всех, кто проводил суды над военными преступниками. Этот аргумент высказал Роберт Кемпнер, еврей немецкого происхождения, бежавший в США, а затем вернувшийся в составе американской команды юристов: «Иначе эти люди умерли бы безо всякой причины, и все могло повториться еще раз».[154]

На самом деле судебные процессы в Дахау и Нюрнберге вовсе не поставили точку в попытках призвать нацистских преступников к ответу. Потребуются еще годы и десятилетия, чтобы доказать необходимость выслеживать и наказывать или хотя бы разоблачать других нацистов. И продолжать воспитывать общество как в Германии, так и в других странах.

Судебные процессы не сумели дать ответы на все вопросы, которые подняла эра нацизма. Наиболее удивительно, что и главный вопрос до сих пор остается без ответа. Судья Масманно подвел такой итог своим размышлениям об опыте, полученном в Нюрнберге:

«Самой большой проблемой для меня лично в деле об айнзацгруппах было не принятие решения о том, являются ли подсудимые виновными или невиновными. Этот вопрос, по мере приближения конца процесса, удалось разрешить. Меня, как и любого человека, беспокоил вопрос о том, как и почему эти прекрасно образованные люди смогли зайти так далеко и полностью отвергнуть то, чему их учили с детства, отказаться от христианских основ честности, милосердия, чистоты духовных помыслов. Полностью ли они забыли то, чему их учили? Потеряли ли для них значение моральные ценности?»[155]

Эти вопросы мы будем задавать снова и снова…

Глава 5

Сторож брату своему

Немец думает, что все будет хорошо, если он станет переходить дорогу только по зеленому сигналу светофора, хотя прекрасно знает, что там вопреки всяким правилам может мчать грузовик, который раскатает его по асфальту.[156]

Большинство тех, кто изначально намеревался отдать нацистов под суд, не были евреями – как, например, главные обвинители Нюрнбергского процесса Роберт Х. Джексон и Телфорд Тейлор, судья по делу айнзацгрупп Майкл Масманно или главный прокурор в Дахау Уильям Денсон. Однако неудивительно, что евреи оказались в числе юристов процесса, как тот же Бенджамин Ференц. А люди, пережившие холокост, готовы были помочь победителям в расследовании преступлений и задержании своих бывших преследователей. Их мотивы, думаю, очевидны.

Однако Ян Зейн не входил в число ни тех, ни других, став «охотником за нацистами» в самом прямом смысле слова. На сегодняшний день о нем мало что известно даже соотечественникам-полякам, не говоря уж о мировой общественности. В варшавском Институте национальной памяти и вашингтонском Мемориальном музее холокоста хранится немало собранных им свидетельств выживших узников. Также Зейн написал первый подробный отчет об истории, организации, медицинских экспериментах и работе газовых камер Освенцима[157] – лагеря, чье название стало синонимом холокоста.

Зейн организовал судебный процесс над Рудольфом Хёссом – не путать с заместителем Гитлера Рудольфом Гессом, приговоренным Нюрнбергским трибуналом к пожизненному заключению. Хёсс взошел на эшафот 16 апреля 1947 года возле крематориев Освенцима, лагеря, комендантом которого он был. Его специально повесили на том же самом месте, где он недавно убивал своих жертв. Именно Зейн уговорил Хёсса до казни изложить свою историю на бумаге. Автобиографические записи коменданта до сих пор остаются самым пугающим за всю историю человечества документом, позволяющим заглянуть в сознание массового убийцы. Мемуары, однако, на сегодняшний день почти забыты, затерявшись в потоке литературы о преступлениях Третьего рейха.

О Зейне и его наследии мало что известно, возможно, еще и потому, что он не вел ни дневников, ни мемуаров, позволивших бы в той или иной мере описать его образ. Остались лишь краткие официальные отчеты и стенограммы допросов,[158] которые он вел в качестве члена Главной комиссии по расследованию гитлеровских преступлений в Польше, Комиссии по расследованию преступлений против польского народа и, конечно же, судебных документов по делу против Хёсса, офицеров СС и прочего персонала Освенцима. Кроме того, Зейн вел дело против Амона Гёта – коменданта концентрационного лагеря в Плашове, пригороде Кракова. Именно этого садиста Стивен Спилберг изобразил в своем фильме «Список Шиндлера». Если бы Зейн не умер в 1965 году, в возрасте пятидесяти шести лет, мы бы, наверное, узнали о его истории больше.