Войтех Замаровский - Тайны Хеттов
Бедржих заполнил 32 формуляра, необходимых для поступления на богословский факультет, чтобы потом явиться в деканат философского и проделать то же самое. Почему бы и не рискнуть заниматься сразу на двух факультетах? Если кое-кто толкует академическую свободу таким образом, что не посещает ни одной лекции, то почему бы ему не толковать ее как возможность слушать два цикла сразу?
Но один из парадоксов университетского обучения состоял в том, что именно второе толкование было наказуемо. Грозный должен был сделать выбор, вслед за Шиллером мы сказали бы сейчас: «Как Ахиллес меж Фтией и бессмертием». Известно, что он сделал правильный выбор, избрав ориенталистику, но его мать и все, кто желал ему добра, ломали руки перед смущенным Прашеком. Хлеб священнослужителя скуден, но это верный хлеб, тогда как ориенталистика — Боже мой, разве может прокормить эта одна из самых непрактичных наук!
При этом, однако, Грозному не повезло: несмотря на то что город на голубом Дунае каждому обещал исполнение всех его сокровенных желаний (по крайней мере, если верить словам известного вальса), в нем не нашлось ни одного профессора ассириологии! Другие об этом не сожалели, но… Выдающийся семитолог доктор Д.Г. Мюллер, на лекции которого по ассириологии Грозный записался, почти целиком посвятил свои интересы и занятия арабскому языку; ассирийский он читал по расписанию лишь один час в неделю, а практическим занятиям по нему отводил всего час в месяц. Грозному, таким образом, пришлось изучать ассирийский самостоятельно. Это относилось и к шумерскому языку — родоначальнику более поздних вавилонского и ассирийского языков, — с той только разницей, что шумерский не читался вообще. Тем активнее посещал он другие лекции, обращаясь за помощью к профессорам: к уже упоминавшемуся Д. Г. Мюллеру — при изучении арабского языка и южноаравийского сабейского; к Э. Селлину — при изучении еврейского языка; к Г. Бикелю — при изучении арамейского и сирийского языков; к М. Биттнеру — при изучении новоперсидского; к Й. Карабаку — при изучении древнеарабского; к А. Гофнеру — при изучении современного арабского языка; к Л. Рейнишу и И. Кралю — при изучении древнеегипетского; к К. Байеру — при изучении древнеперсидского; к Л. Шоедру — при изучении санскрита и других языков Индии.
Когда много лет спустя кто-то спросил Грозного, как ему удалось овладеть дюжиной мертвых языков и полудюжиной живых, он ответил теми же словами, что и К.М. Чапек-Ход молодому К. Чапеку на вопрос, как пишутся романы: «Сидя, молодой человек!»
В этих фантастических занятиях давно умершими языками — языками с самыми неожиданными грамматическими особенностями, различиями в лексике и синтаксическими каверзами, — пожалуй, самое удивительное то, что Грозный видел в них не цель, а средство, необходимое средство для правильного понимания литературных памятников, которые являлись ключом к политической, экономической и культурной истории древнего Востока. Этим он создавал лишь базу, исходный рубеж для дальнейших занятий. «Я хотел помимо восточной филологии, которая была моей основной специальностью, посвятить себя также истории древнего Востока, которая притягивала меня с какой-то магической силой».
И с таким же терпением, терпением не страдальческим, а деятельным, несокрушимым, целеустремленным, он одновременно изучает палеографию, изучает дипломатию, изучает герменевтику,[3] изучает археологию, изучает историю народов Востока, «каждого в отдельности и всех вместе», изучает…
«Весьма скромно питаясь», он заканчивает в полагающиеся четыре года свои занятия и 29 июля 1901 года получает диплом доктора философии.
Для большинства студентов с получением академического звания учеба оканчивается, для Грозного же — сказать «начинается» уже нельзя — она продолжается. Но продолжается уже на более высоком уровне. Он еще два года назад знал, в каком пойдет направлении, правда, при условии… Но если остальные студенты рассматривают звание доктора как нечто такое, что позволяет им претендовать на пожизненную службу, почему бы ему на том же основании не попросить хотя бы о годичной стипендии?
Он обратился к профессору Мюллеру. Старый надворный советник любил своего ученика и уже в то время, когда читал его диссертационное сочинение «Южноарабские наскальные надписи», представлявшее собой не обычную компиляцию, а творческий разбор недавно найденных сабейских надписей, принял соответствующие меры. Господа в имперско-королевском министерстве по делам церкви и образования качали головами, ведь протеже не относится к числу лояльных студентов (в официальных бумагах он ставил долготу над буквой «ы» в своем имени!), но тем не менее сказали: посмотрим, что тут можно сделать.
Что именно — это вскоре увидел и Грозный. Уже через месяц — срок, в условиях Вены совершенно небывалый, в Вене в те времена поторапливался один лишь Дунай — он получил официальное уведомление в том, что ему назначается единовременное пособие в размере 250 золотых «для дальнейшего углубления научных знаний».
А это означало — Берлин! «Так осенью 1901 года я уже сидел как ученик у ног Делицша».
Профессор Делицш принял венского стипендиата с радушием, присущим большим людям. Он улыбнулся, услышав признание, будто все, что Грозный до сих пор узнал, — всего-навсего пробелы в его невежестве. «В сущности, все мы, ассириолога, самоучки», — заметил Делицш в утешение ученику. Высокий, худощавый, словно неуверенный в своих силах молодой поэт, вечно повторяющий свое «мы», великий Делицш принял его в цех, в лоно этого самого «мы», которое не имело ничего общего с «плюраль маестатис»!
Затем Грозный представился профессорам Захану и Барту, двум крупнейшим немецким семитологам, повезло ему и с Винклером — прославленный ассириолог в то прохладное осеннее утро 1901 года был чисто случайно в хорошем расположении духа.
Делицш спрашивает Грозного, над чем он хотел бы работать в его семинаре. Грозный просматривает список тем: «Объяснение храмовых текстов из…», «Анализ обрядов во время ежегодных торжеств в честь богов…» — и тут взгляд его соскальзывает на никем еще не разработанную, никем еще не тронутую тему: Он размышляет. Как-никак, экономика — первооснова, люди сперва должны есть, одеваться, иметь жилище, а уж потом все остальное… А деньги в экономике — то же, что в теле…
— Если позволите, господин профессор, — «Деньги в древней Вавилонии»!
Вы скажете, что мы приписываем Грозному марксистский образ мыслей? Нет, Грозный никогда не был марксистом, никогда не читал слов Маркса о решающей роли экономического базиса, о том, что материальные условия общества определяют всю общественную и культурную надстройку. Просто он подходил к проблематике древней истории научно, и потому в первом же труде, тема которого была избрана им добровольно, сосредоточил внимание на вопросе, являющемся с марксистской точки зрения наиболее существенным.
Он исследовал литературные источники, а также собственно вавилонские тексты, особенно пункты о штрафных санкциях в вавилонских хозяйственных договорах, общеэкономическая и финансовая терминология которых была совершенно не изучена. Грозный «по-новому истолковал 94 прежде непонятные термины и заслужил одобрение Делицша, благодаря чему смог опубликовать свой труд под названием «Деньги у вавилонян».
Эта небольшая по объему работа вышла потом в четвертом томе сборника ассириологических исследований Делицша, и оригинальность подхода к теме и новые выводы сразу же привлекли к Грозному внимание ученого мира. И что было особенно характерно для того времени, имя чешского ученого приходит в Чехию — хотя и для узкого круга специалистов — через Берлин.
Однако следует дополнить излишне скромную характеристику значения этой работы, данную выше. Скромную потому, что автором ее был сам Грозный. Труд чешского ученого выдержал испытание в процессе полувекового прогресса науки, и мировая специальная литература ссылается на него по сей день!
Но деньги — еще не все, даже в древней Вавилонии. За ними стоит труд, и в древней Вавилонии — прежде всего труд сельскохозяйственный. Десятки веков назад этот кран представлял собой цветущий сад, изборожденный тысячами каналов искусственного орошения, и своим зерном, как и другими плодами земли, кормил миллионы людей. Население одного лишь города Вавилона, по самым минимальным сведениям древности, превышало население всей Месопотамии конца XIX века нашей эры. Эта безлюдная пыльная пустыня с одинокими холмами, нанесенными ветром над развалинами некогда славных городов, была краем, куда библейская традиция не без оснований помещала рай. Что послужило причиной страшного превращения? Войны, завоеватели — безусловно. НО не было ли в конечном итоге виной всему разорение сельского хозяйства, ликвидация условий для обновления человеческой жизни, которая пускает ростки даже после самого страшного военного смерча? И Грозный снова доискивается первопричины. Он изучает месопотамское сельское хозяйство, важнейшую отрасль тогдашней экономики, предоставляя вавилонянам, ассирийцам и их предшественникам в междуречье Евфрата и Тигра — шумерам — возможность самим рассказать о нем. Так возникал труд, который после 12 лет накопления материала, прерываемого поездками в другие районы, а также немалыми жизненными трудностями, получил название «Злаки в древней Вавилонии».
