Олег Гончаренко - Тайны Белого движения. Победы и поражения. 1918–1920 годы
Прямо из города Дроздовский направил донесение Деникину о прибытии своего отряда и добавил, что «в случае необходимости, готов к бою прямо сейчас…». Соратник Дроздовского по белой борьбе В. Кравченко дает заслуживающую внимание характеристику своего командира, выражающую, на наш взгляд, как нельзя лучше личность этого незаурядного человека:
«Нервный, худой полковник Дроздовский был типом воина-аскета: он не пил, не курил и не обращал внимания на блага жизни. Всегда — от Ясс и до самой смерти — в одном и том же поношенном френче, с потертой георгиевской ленточкой в петлице. Из скромности он не носил самого ордена. Всегда занятой, всегда в движении. Трудно было понять, когда он находил время даже есть и спать… В походах верхом, с пехотной винтовкой за плечами, он так напоминал средневекового монаха Петра Амьенского, ведшего крестоносцев освобождать Гроб Господень… Полковник Дроздовский и был крестоносцем распятой родины…»[46]
«…A на дворе был май. Все так легко, светло: дуновение ветра в акациях, солнце, длинные тени на провинциальном бульваре, мягком от пыли, стук калиток, молодой смех, далекая военная музыка и вечерние зори с „церемонией“, торжественное „Коль славен“»[47], — описывает городскую жизнь со вступление белых в город Туркул. На волне большого общественного подъема в отряд Дроздовского стали поступать новые добровольцы, приходившие в Новочеркасск отовсюду. Это позволило дроздовцам развернуть отряд в три батальона. Примечательно, что, по сведениям исследователя Дроздовского И. И. Руденко-Миних, одним из пунктов подписки добровольцев, поступавших к Дроздовскому, был: «Не употреблять спиртных напитков и не играть в карты.»
В основном добровольцами в отряд поступали кадеты и студенты. Кроме них, в отряд поступали потерпевшие некогда поражение в Бердянске повстанцы «Союза увечных воинов», а также те кадровые офицеры, которые смогли перейти фронт и пробиться в Новочеркасск самостоятельно. Спустя неделю после занятия города дроздовцами новым Донским атаманом был избран генерал от кавалерии П. Н. Краснов. Он предложил Дроздовскому вступить в ряды Донской армии и развернуть отряд под новым названием Донской пешей гвардии, однако Дроздовский решил вести свой отряд численностью в 2000 человек на соединение с Добровольческой армией. Краснов считал, что из чисто прагматических соображений и по причине развала Российской империи Дон может стать самостоятельным государством при поддержке немцев, с которыми он надеялся заключить перемирие и даже соглашение по поддержке Донского войска в охране донских границ от большевиков. Это принципиально расходилось с убеждениями Дроздовского, полагавшего, что русской армии следует стремиться к сохранению России единой и неделимой, а не пытаться разделить ее на мелкие удельные области. Краснов намеревался воспользоваться моментом и ввести на Дону все атрибуты суверенного государства; принять свод законов об атаманской власти, дабы не повторять ошибок покойного Каледина, некогда связанного по рукам и ногам демократическим «коллегиальным управлением» Доном, закон о вере, в котором наряду с первенством православной веры разрешались бы отправления богослужений для других конфессий, закон о правах и обязанностях казаков и граждан, законы о флаге, гербе и гимне…
Придерживаясь антисемитских взглядов, Краснов так выразился об этих символах казачьего суверенитета: «Вы можете предложить мне другой флаг, кроме красного, любой герб — кроме еврейской пятиконечной звезды или иного масонского знака, и любой гимн, кроме Интернационала». Законы были приняты и было учреждено новое государство — Всевеликое Войско Донское, где у пришлых офицеров-дроздовцев появился новый статус иностранных подданных, враждебных германскому народу и временно находящихся на чужой территории.
Атаман Краснов направил информационную телеграмму германскому императору Вильгельму Второму о своем избрании и о том, что Всевеликое Войско Донское не считает себя как субъект международного права в состоянии войны с Германией. Он также просил немцев о помощи с оружием для борьбы с большевиками и предлагал установить торговые отношения. Во втором послании к Вильгельму Краснов попросил и о том, чтобы впоследствии Германия признала право на самостоятельность по мере освобождения от большевиков Кубанскую, Терскую и Астраханскую области, а также Северный Кавказ, а также выступила посредником в переговорах с большевиками в Москве об установлении мирных отношений с Доном. Взамен Краснов обещал полный нейтралитет по отношению к Германии и недопущение на Донскую территорию враждебных германскому народу вооруженных сил. Письма Краснова были благосклонно приняты в Берлине. Немецкие власти признали Дон и начали поставку вооружений в обмен на продовольствие с Дона. В Ростове образовалась так называемая Донно-Германская экспертная комиссия по товарообмену.
Дроздовцы, считавшие себя по праву частью русской армии, продолжающей войну с врагом своего Отчества — Германией (и тем самым подпадавшие под обязательство Краснова о недопущении на территорию Всевеликого войска Донского «враждебных германскому вооруженных сил»), готовились по приказу Дроздовского оставлять Новочеркасск.
Туркул вспоминает эти дни: «Это было в конце мая. Нашим юным хозяйкам, новочеркасским институткам, мы дали прощальный бал… Я не забуду полонеза… не забуду белые бальные платья институток, такие скромные и прелестные, и длинные белые перчатки, впервые на девичьих руках… В полночь на балу случилось замешательство: начальница отослала в спальни младших воспитанниц… Оркестр умолк… Никогда мы не видели полковника Жебрака таким виноватым и растерянным, он просил начальницу нарушить институтские правила и разрешить малышам остаться… Просил начальницу и я… Начальница слегка улыбнулась и внезапно разрешила всем воспитанникам остаться еще на несколько танцев… Светлее стали огни, обрадовался оркестр… вся наша молодежь страшно бережно, ступая немного по-журавлиному, водили в танце малышей, едва перебирающих туфельками, еще заплаканных, но уже счастливых. Все мы с затаенной печалью слушали детский смех на нашем последнем балу»[48].
9 июня 1918 года генерал Алексеев возвышенно приветствовал прибывших дроздовцев в станице Мечетинской: «Спасибо вам, рыцари духа, пришедшие издалека, чтобы влить в нас новые силы!» В своей речи, обращенной к прибывшим дроздовцам, генерал Алексеев также сказал, что к началу смуты в русской армии насчитывалось до четырехсот тысяч офицеров. И, добавил он, что, если придет, откликнувшись на его призыв, лишь десятая часть их, а к ним добавится шестьдесят тысяч солдат, то это коренным образом сможет повернуть весь ход гражданской войны. А стотысячной армии будет достаточно, убежденно говорил Алексеев, чтобы спасти Россию. Деникин тем не менее оценивал ситуацию с критической точки зрения: «…B душу закрадывалась грустная мысль: почему их только три тысячи? Почему не 30 тысяч прислали к нам умиравшие фронты великой некогда русской армии!»[49]
В двух станицах Мечетинской и Егорлыкской стояло тогда все, что осталось от русской армии — Добровольческие части, только что вышедшие из тягот Кубанского похода. Так дроздовцы влились в ряды добровольцев. За две недели до этого, по поступающим разведданным, штаб Деникина был осведомлен о скоплении на перегоне Ростов — Тихорецкая значительного количества эшелонов с боеприпасами и обмундированием, предназначавшимися красным. В ситуации острой нехватки вооружений и даже военной формы, Деникину виделся лишь один выход — ударить по месту скопления важных стратегических грузов и овладеть ими для пополнения запасов Добровольческой армии. Построившись в три колонны, добровольцы вышли 8 мая 1918 года на Кубань. Утром следующего дня бригады Маркова, Эрдели и Богаевского атаковали железнодорожный перегон Тихорецкая — Ростов в районе станций Ново-Леушковская, Крыловская и Сосыка, с усилием заняли их, захватили имевшиеся в товарных эшелонах грузы, повредили железнодорожные пути, чем посеяли хаос и панику в рядах красных подразделений, охранявших поезда. Успев передать по телеграфу о неожиданном ударе белых, красногвардейцы тем самым заставили красные штабы думать о новом массированном наступлении белых, и скоро к станциям подтянулись значительные силы Красной армии. Добровольцы, не приняв боя, удалились с трофеями в Егорлыцкую и Мечетинскую. Началось спешное переобмундирование и раздача оружия тем, кто не имел его. Армия приобретала утраченный лоск. Штаб Деникина принял еще несколько важных решений, и согласно одному из них, лазареты из этих двух станиц было решено направить в освобожденный Новочеркасск, для придания добровольческим полкам большей мобильности. Деникин объявил о разрешении коротких отпусков для чинов армии. Марков неоднозначно отреагировал на это, выступая перед своими офицерами: «Вот здесь лежат несколько рапортов. Их подали некоторые из чинов моей бригады. Они устали… желают отдохнуть, просят освободить их от дальнейшего участия в борьбе. Не знаю, может быть, к сорока годам рассудок мой не понимает некоторых тонкостей. Но я задаю себе вопрос: одни ли они устали? Одни ли они желают отдыхать? И где, в какой стране они найдут этот отдых? А если, паче чаяния, они бы нашли желанный отдых, то… за чьей спиной они будут отдыхать?.. А если после отдыха они пожелают снова поступить в армию, то я предупреждаю: в свою бригаду я их не приму. Пусть убираются на все четыре стороны к чертовой матери…»[50]. Офицеры-марковцы засыпали своего выступающего командира вопросами о положении дел в тылу, о том, принимать ли предложения от армий новообразованных и зачастую марионеточных государств, предлагавших некоторым из них службу в своих рядах… «Что дадут офицерам, пошедшим на службу в какие-то Татарские и иные армии, несуществующие государства? — отвечал Марков. — Хотите хватать чины? Пожалуйста, обгоняйте меня, ноя, как был произведен в генерал-лейтенанты законным Русским Монархом, так и останусь им до тех пор, пока не явится законный Хозяин земли Русской…»[51] О тыле Марков сказал, что ему непонятны те случаи, когда ростовская буржуазия давала 400 рублей на добровольческую армию генералу Алексееву и следом выплачивала миллионы рублей большевикам после того, как добровольцы оставили город. «Наша гуманность погубит нас, — добавил он, немного подумав — …в таком случае приходится не просить, а требовать, тогда и результат войны будет другой…»[52]. Чины Марковской бригады не отпускали своего командира несколько часов. Результатом беседы стало снятие вопроса о сроке службы в добровольческой армии: служба становилась бессрочной и могла кончиться лишь в случае освобождения страны и установления в ней порядка. Подавшие рапорты об уходе из армии, за несколькими исключениями, забрали их назад. Моральный кризис недоговоренности миновал, хотя по-прежнему в столь разнородном организме Добровольческой армии встречались непримиримые противоречия между офицерами разных убеждений: монархисты не желали служить в одном батальоне с «социалистами», а те, кто видел оплот монархизма в образовавшемся Всевеликом Войске Донском, неприемлемым службу в армии, стоявшей за Учредительное собрание… Деникин замечал в своих воспоминаниях:
