Пирс Брендон - Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997
Он близко подошел к тому, чтобы сделать как раз это. Криппс растянул дело до краев, предложив Конгрессу индийский Исполнительный совет, который приближался к правящему кабинету. Прошли сложные переговоры, на которых обсуждалось, может ли индус занимать должность министра обороны. После вмешательства посланника Рузвельта полковника Луи Джонстона они вполне могли бы привести к успеху. Но Черчилль обуздал Криппса, и Конгресс отверг британскую декларацию, поскольку она не обеспечивала свободы и объединения Индии.
Ганди протестовал из-за уродования Индостана и отказывался принимать «просроченный чек» (как добавил один журналист) «подкачавшего банка»[2292]. Однако исключительно важный факт состоял в том, что Криппс подписал этот самый чек, и он должен был быть оплачен после ухода Черчилля. Поэтому независимость стала неизбежной.
Однако какое-то время Криппс не мог предложить Индии достаточно для ее удовлетворения. Поэтому, после взаимных уколов в спину его миссия провалилась. Эхом повторяя заголовок одной газеты, Линлитгоу заметил: «До свидания, мистер Криппс»[2293].
Эмери говорил, что если бы Конгрессу предложили луну, то он бы ее отверг из-за неровностей на поверхности. Черчилль праздновал разгром, танцуя в кабинете и приговаривая: «Никакого чая с государственной изменой, никаких сделок с американской или британской лейбористской сентиментальностью, а назад к серьезному и возбуждающему военному делу»[2294].
Рузвельт предпринял запоздалую попытку спасти инициативу, протестуя из-за отказа британцев дать «индусам право на самоопределение». Это привело в ярость Черчилля. По словам посланника президента Гарри Гопкинса, его «поток проклятий длился два часа в середине ночи»[2295].
Более официально премьер-министр предупредил президента, что независимая Индия договорится с японцами и станет угрожать Ближнему Востоку. После того, как генерал Александер отступил из Мандалея, а генерал Роммель захватил Тобрук, это предостережение стало более убедительным. Ганди усилил его, объявив: Индия ничего не имеет против Японии, они не ссорились.
Общественное мнение в США повернулось против партии Конгресса. Американцев особенно возмущали атаки Махатмы на расизм на юге, где линчевали чернокожих, индийских офицеров не пускали в рестораны, а на гостиницах висели вывески: «Собаки и евреи не допускаются»[2296].
Трансатлантическое изменение отношений разрушило надежды Неру на прицепление «индийского вагона к американской, а не к британской звезде»[2297]. Вместо этого после яростных дебатов Конгресс начал новую массовую кампанию неповиновения. Она была суммирована в лозунге Ганди, который звучал везде: «Бхарат чоро!» («Уходите из Индии!»)
Правительство хорошо подготовилось и 9 августа 1942 г. арестовало лидеров, поместив Неру в заключение до 15 июня 1945 г. Несмотря на обезглавливание Конгресса, его участники пытались нарушить управление, сорвать работу администрации и помешать работе на войну. Они пошли еще дальше, используя не только забастовки и прекращение работы и торговли. К их усилиям часто присоединялись вооруженные бандиты и гундасы (хулиганы). Протестующие устраивали саботаж на железных дорогах, перерезали телеграфные провода, атаковали полицейские участки, почтовые отделения и правительственные учреждения. Крупные беспорядки сотрясли Бомбей, Калькутту и Мадрас. Бенгалия, Бихар и центральные провинции стали свидетелями бунтов, которые оказались хуже, чем те, что происходили в Пенджабе во время бойни в Амритсаре.
Войска и самолеты помогали полиции их остановить. Несколько тысяч человек были убиты и ранены. Более того, несмотря на искренние попытки ввести в действие на практике либеральные принципы, которые проводились с 1919 г., время от времени случались зверства, напоминавшие 1857 г. В центральных провинциях один чиновник, занимавший высокий пост, «хвастался в клубе вечером, что очень хорошо повеселился, лично пристрелив двадцать четыре ниггера»[2298].
Шестьдесят тысяч индусов оказались в тюрьме. К осени власти установили мир, используя множество орудий для его удержания. Среди использовавшихся средств были публичные порки, сжигание деревень и жестокая цензура, которая привела к обычному урожаю абсурдностей. Книги авторов из Всеиндийской ассоциации прогрессивных писателей были запрещены, а «Майн Кампф» Гитлера находилась в свободной продаже.
Линлитгоу не колебался перед проведением репрессий, поскольку считал, что это самый серьезный мятеж после восстания сипаев.
Конгресс не смог убрать британцев. Более того, заключение в тюрьму его руководства оставило вакуум власти, который заполнили Коммунистическая партия и конкурирующие индийские организации. Мусульманская лига тоже в полной мере воспользовалась преимуществами.
Но, несмотря на проблемы у Конгресса, индийский вопрос продолжал мучить Черчилля. Размышляя над важным колебанием общественного мнения в Британии, недавно ставшая либеральной «Таймс» утверждала: политическое урегулирование может в десять раз усилить участие Индии в войне. Американцы настаивали, что не сражаются за сохранение британского владычества, а Рузвельт фактически подтвердил мнение своего противника-республиканца Уэнделла Уиллки, что цель войны — покончить с имперской властью.
Черчилль кипел, но не показывал это на публике. Иногда он «приходил в ярость из-за всего унижения, связанного с пинком из Индии самыми мерзкими людьми в мире после немцев»[2299]. Однако на публике, после улучшения настроения от победы Монтгомери в Эль-Аламейне, премьер сделал знаменитое заявление: «Мы намерены удержать то, что принадлежит нам. Я не стал первым министром короля для того, чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи»[2300].
Это шокировало людей с другой стороны Атлантики, где анализ общественного мнения показал, что 62 процента американцев выступают за независимость Индии (как и 77 процентов британцев, если можно верить опросу Гэллапа в ноябре 1939 г.)
Непреклонность Черчилля разбила надежды на то, что США смогут установить новый мировой порядок после суровых испытаний конфликта. Как писал журнал «Форчун», «Америка обязана дать миру замену Pax Britannica («Британского Мира», который умер»[2301]. Что бы ни принес мир, война усилила американский антагонизм к британскому владычеству, особенно по мере того, как все больше солдат и журналистов сами его видели. Например, Эрик Севарейд сообщал, что нравственно больная атмосфера Дели «походила на то, что я испытал в нацистской Германии после еврейского погрома». Он с пренебрежением относился к «второсортным» британским чиновникам и осуждал дом наместника короля, символ мощи, «маячащий над убогостью». Журналист сделал вывод, что «никакой компромисс в рамках империализма никогда не сможет поставить эту страну на дорогу к процветанию»[2302].
Но сам Черчилль не желал компромисса. В ноябре 1943 г. он заявил на Тегеранской конференции, что Британия будет сопротивляться силой любым потерям колониальной территории после войны, хотя может через какое-то время добровольно отдать куски своей империи. Это напоминало его позицию на протяжении всей войны. «"Руки прочь от Британской империи!" — вот наш девиз. И он не должен ослабнуть или быть запятнан в угоду сентиментальным купцам на родине или иностранцам всех мастей»[2303].
Эта звонкая декларация была частью личных набросков, отправленных министру иностранных дел. Но Черчилль написал длинную речь, в которой предлагал оправдать имперскую политику для Палаты общин. В ней он признавал: «Было время жестокой и наглой эксплуатации колоний и завоеваний. Но широкие, светящиеся, освобождающие и либерализующие потоки викторианской эры омывали эту сцену. Эксплуатация более слабых и менее вооруженных народов стала гнусной и отвратительной, как и идея покорения рас».
По крайней мере, восемьдесят лет Британия служила Индии, как считал Черчилль, неся мир, торговлю и прогресс. «Наше руководство и наша миссия может закончиться. Но для Индии это вполне может стать веком Антонинов». [Антонины — династия римских императоров в 92-192 гг., при них окончательно оформилась монархическая власть. — Прим. перев.][2304] Это была восхитительная эпоха, классически описанная Гиббоном. Тогда императоры убеждали человечество, что римская власть «приводится в движение только любовью к порядку и справедливости»[2305].
Однако Черчилль не произнес эту речь. Возможно, он сомневался, является ли исторический намек разумным или логичным, или опасался, что вызовет в воображении предзнаменование распада и краха империи. Наверняка премьер осознавал опасность начала споров в Палате общин, если поднять важный вопрос об Индостане[2306]. К концу 1942 г. на горизонте встал большой вопрос, который националисты могли правдоподобно представить как ужасающее «завершение британского правления в Индии». Проблема, «созданный человеком голод»[2307], мучила Бенгалию больше года. Голод был гораздо хуже, чем что-либо, пережитое после 1770-х гг., как писал один чиновник индийской гражданской службы Филипп Мейсон. Он сказал, что душераздирающие сцены, свидетелем которых Мейсон был в городах, являлись «позором и укором людям с английской кровью»[2308].
