Сборник статей - И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата
2 Об этом: Чудакова М. О. Печатная книга и рукопись: взаимодействие в процессе создания и функционирования (на материале художественной прозы и науки о литературе 1920-1930-х гг.): Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук. М., 1979. С. 29; Чудакова М.О. К проблеме «ЕТ»: Феномен советского писателя как специфического агломерата биографии и творчества // Revue des Etudes slaves. 2001. Vol. LXXIII. № 4. P. 639–640. В.Ходасевич писал, что Пушкин «любил, маскируя действительность вымыслом, оставлять маленькие приметы, по которым можно ее узнать» (Ходасевич В.Ф. Прадед и правнук // Ходасевич В. Собр. соч.: В 4 т. М., 1997. Т. 3. С. 498).
3 «Кто из читателей <…> мог бы усмотреть в библейском образе этой строфы какой-нибудь личный намек, а между тем Пушкин признал ее не подлежащей печати» (Анненский И. Книги отражений. М., 1979. С. 317).
4 Ср. понятное в своей категоричности: «…финал вопреки мнению многих нельзя отрезать от начала стихотворения, которое лишилось бы своего продолжения и завершения, без чего его смысл остался бы неясен» (Иванов Вяч. Вс. Два демона (беса) и два ангела у Пушкина // Пушкинская конференция в Стэнфорде: Материалы и исследования. М., 2001. С. 48). Сейчас речь о том, что Пушкин готов был пойти на этот ущерб.
5 Кантор М. «Воздушные пути» // Русская мысль, 1960.5 января. Цит. по: Тименчик Р. Анна Ахматова в 1960-е годы. М.; Toronto, 2005. С. т.
6 Лотман Ю.М. Динамическая модель семиотической системы // Семиотика культуры: Труды по знаковым системам. Тарту, 1978. Вып. 10. С. 33.
7 «.. В стихах, как в чувствах, только вопрос порождает непонятность, выводя явление из его состояния данности. Когда мать не спрашивала – я отлично понимала, то есть и понимать не думала, а просто – видела»; напомним один из образцов этого «видения»: «– Прощай, свободная стихия! Стихия, конечно, – стихи, и ни в одном стихотворении это так ясно не сказано. А почему прощай? Потому что когда любишь, всегда прощаешься <…>. Но самое любимое слово и место стихотворения : „Вотще рвалась душа моя!“ Вотще – это туда. Куда? Туда, куда и я. На тот берег Оки, куда я никак не могу попасть…» и т. д. (Цветаева М. Мой Пушкин / 3-е изд., доп. М., 1981. С. 64, 67–68; выделено автором).
8 Чудаков А.П. Поэтика и прототипы // В творческой лаборатории Чехова. М., 1974. С. 182.
9 Там же. С. 189–191.
10 Чудаков А.П. Какой воротник был у Евгения Онегина? // Вестник Литературного института им. А.М. Горького. М., 1999. С. 8.
11 «Воротник не работает прямо на предметную содержательность эпизода или на его эмоциональный ореол, или на социально-имущественную характеристику героя. <…> Подробность эта – одна из первых в русской словесности деталей нового типа, создаваемых дотоле необычной, самодостаточной пристальностью художественного зрения…» (Там же. С.4).
12 Там же. С. 7–9.
13 Чудаков А.П. К проблеме тотального комментария «Евгения Онегина» // Пушкинский сборник. М., 2005. С. 210; курсив наш.
14 Там же. С. 226–227.
15 Чудакова М., ТоддесЕ. Прототипы одного романа // Альманах библиофила. М., 1981. Вып. Х. С. 172–190.
16 Об этом (в том числе – о неуместности понятия генезиса с точки зрения Ц. Тодорова) см.: Чудакова М.О. К понятию генезиса // Revue des Etudes slaves. 1983. Vol. LV. № 3. P. 409–418.
17 Булгаков М.A. Пьесы 1930-х годов. СПб., 1994. С. 47.
18 Из послесловия племянника Е.С. – О. Нюрнберга – к немецкому изданию ее дневника: Aus dem Leben von Elena Bulgakova II Bulgakova]. Margarita und der Meister. Berlin, 1993; перевод выполнен по нашей просьбе Г. Гаевым; курсив наш.
19 – Немировича Бог спас, – с мечтательной улыбкой говорила мне Елена Сергеевна, – Миша не успел изобразить его… Ему должна была быть посвящена вся вторая часть романа. У Миши все уже было придумано… Какие злые сцены он мне разыгрывал!..
20 Петровский М. Мастер и город: Киевские контексты Михаила Булгакова. Киев, 2001. С. 219–220.
21 Осповат А.Л. Исторический материал и исторические аллюзии в «Капитанской дочке»: Статья первая // Тыняновский сборник: Шестые-Седьмые-Восьмые Тыняновские чтения. М., 1998. Вып. 10. С. 55.
22 Там же. С. 42.
23 Осповат А.Л. Именование героя «Капитанской дочки» // Лотмановский сборник. М., 2004. [Вып.] 3. С. 261–265.
24 Как нам уже приходилось отмечать, «работая над этой сценой, Булгаков не только не мог забыть специфического эпистолярного контекста романа. Он предполагал также, что, попав на стол адресату писем, роман и для него окажется в том же контексте. Потому, помимо всех других истолкований реплики Воланда „Рукописи не горят!“, следует иметь в виду и такое: реплика описывала то самое впечатление „первого читателя", которое моделировалось автором романа с учетом фразы из письма 1930 г. – „бросил в печку черновик романа о дьяволе…" (почти буквально повторенной Мастером: „…Я сжег его в печке"). Этой репликой адресату письма и романа навязывался высокий тон предполагаемого контакта. В определенном, рассчитанном только на одного читателя смысле роман был новым письмом, опирающимся на то, первое (единственное, на которое последовал ответ); он должен был возродить в памяти адресата как это, так и другие письма, настаивал на отождествлении их автора – с героем романа: „первому читателю" предлагался ключ для понимания личности настойчивого корреспондента.
В 1931 году Булгаков писал: „с неудержимой силой во мне загорелись новые творческие замыслы"; „писательское мое мечтание заключается в том, чтобы быть вызванным лично к Вам". Вопрос Воланда: „А кто же будет писать? А мечтание, вдохновение?" и ответ Мастера: „У меня больше нет никаких мечтаний и вдохновения тоже нет“ содержат, на наш взгляд, отсылку к письму. Изображая себя, покончившего с мечтаниями, автор, однако, самим наличием романа предъявлял себя же самого, исполненного вдохновения. Еще более, может быть, выявлен этот специфический план сцены в переговорах Маргариты с Мастером. Почти вульгарной, бытовой, выпадающей из стилевой ткани нотой звучит реплика Маргариты: „Позвольте мне с ним пошептаться". При ее посредстве в текст романа инкорпорируется – как письмо, написанное особыми чернилами между строк книги, – сообщение со специальной адресацией: „…что-то пошептала ему. Слышно было, как он отвечал ей: – Нет, поздно. Ничего больше не хочу в жизни. Кроме того, чтобы видеть тебя“. Содержание их разговора внятно лишь тому, кто знаком с фактами биографии автора, и прежде всего – адресату его писем с повторяющейся и так и не удовлетворенной просьбой. Спустя почти десять лет Булгаков вторично отказывался от своей просьбы – теперь уже не застигнутый врасплох внезапным звонком, а многократно все передумав, разуверившись в успехе каких бы то ни было писем и просьб. В словах этих заключалось сообщение – больше не прошусь; опоздано. Не отрицалась, однако, соблазнительность неосуществленных мечтаний; далее слово предоставлялось Воланду, и почтительно выслушаны были его слова, аккумулирующие все отрицательные ответы: „Это не самое соблазнительное". И подсказкой судьбе, ее заклинанием звучали следующие реплики Воланда, посылаемые автором не только неведомому будущему читателю, но и конкретному настоящему: „ваш роман вам принесет еще сюрпризы… Ничего страшного уже не будет"». Подробнее см.: Чудакова М. Соблазн классики // Atti del Convegno “Michail Bulgakov” (Gargnano del Garda, 17–22 sett. 1984).Milano, 1986. Vol. I. P. 75–104.
25 Двинятин Ф.Н. Об одном возможном случае прототипического подтекста: персонажи Гоголя и литераторы // Текст и комментарий: Круглый стол к 75-летию Вячеслава Всеволодовича Иванова. М., 2006. С. 167–177. Особо отметим одно из примечаний в этой работе, под которым можно бы и подписаться: «Здесь и далее слово прототип нужно читать так, как если бы оно всегда стояло в кавычках.
Еще раз: литераторы не прототипы персонажей, а в том числе прототипы, в каком-нибудь, по слову Ахматовой, третьем, седьмом или двадцать девятом смысле» (с. 172). Вот эти смыслы в работах о прототипах обычно никогда не идут в ход.
26 Альтман М. С. Достоевский: По вехам имен. [Саратов], 1979. С. т.
27 Там же. С. 112.
28 Впоследствии, рассказывала нам Татьяна Николаевна Кисельгоф (урожд. Лаппа), его первая жена, он не раз упрекал ее за то, что остался под советской властью в момент эвакуации Белой армии: «Ты – слабая женщина, не могла меня вывезти!» Очнувшись после болезни в советском Владикавказе, он каждый день ждал, что его опознают и расстреляют. Ср. советскую демагогию по этому поводу: «Владикавказскому ревкому очень нужны люди. Михаил Булгаков – на бледном после болезни лице его лихорадочной и веселой жаждой деятельности горят глаза – получает назначение в политотдел искусств. <…> Жизнь налаживается. Голодная, неустроенная, пронзительно светлая» (!) (Яновская Л. Творческий путь Михаила Булгакова. М., 1983. С. 59).
