Владимир Брюханов - Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.
Е.М. Сидоренко, которого мы считаем шпионом, свою деятельность как наблюдателя за выездами царя связывал исключительно с подкопами для закладки мин: «Мысль о возможности бомбометания тогда мне не приходила в голову, а о ведущемся подкопе на М. Садовой я еще не знал».[967]
Его коллега по наблюдательному отряду, а затем непосредственный участник покушения Н.И. Рысаков узнал о возможности бомбометания почти что в последний момент: «За неделю или полторы до 1 марта, я заметил в действиях своих товарищей некоторую лихорадочность, что объяснялось тем, что начались частые и усиленные аресты. «Нужно спешить», — сказал Захар[968] мне на одном из свиданий, и, получив мое согласие на участие в покушении, он начал говорить о способах совершения покушения. Я узнал, что действие будет произведено посредством взрыва, посредством какого-нибудь метательного снаряда».[969] Аресты как причина спешки — фантазия Рысакова: в последние два дня до покушения аресты действительно начались и действительно повели к спешке; до того же спешка определялась исключительно напряженностью политической минуты — конституция висела в воздухе! Впрочем, студент Рысаков мог субъективно связывать нервозность своих старших товарищей с арестами, которые наблюдались в студенческой среде после событий 8 февраля.
Тем не менее, о бомбах — одни разговоры.
Широко известный план нападения: сначала взрыв подкопа, потом, если надо, метание бомб, а потом сам Желябов кидается с кинжалом — все это такие же фантазии, как и показания Желябова на следствии о количестве добровольцев на участие в цареубийстве, так же ставшие хрестоматийными: «Исполнительный комитет, поставив известное нападение ближайшей практической задачей, сделал, кажется, в январе месяце вызов добровольцев из всех боевых дружин. Идти на самопожертвование вызвалось в итоге 47 человек. Мне было поручено сорганизовать предприятие (разумею нападение с метательными снарядами). Я предложил участие определенному числу добровольцев, между прочим, Рысакову, руководствуясь личным знанием их, а также некоторыми другими соображениями».[970] Не было 47 добровольцев: с трудом подобрали четверых, разрушая этим тоже крайне немногочисленные и агитационную студенческую группу, и боевую рабочую дружину, предназначенную для борьбы со шпиками, штрейхбрейкерами и тому подобными; и то один из покушавшихся, Тимофей Михайлов, сбежал до начала действия, но все равно был осужден и повешен.
Гланое же, что почти до самого момента покушения не было бомб — ни одной!
Если бы попытка покушения была предпринята 15 или 22 февраля, то применения бомб заведомо не могло иметь места. Вот Фроленко накануне 1 марта знал уже о применении бомб, но полиции об этом не сообщил, но о нем — разговор особый.
Вечером 27 февраля Лорис-Меликов нанес хорошо рассчитанный удар: вышедшие из лавки Кобозевых Желябов и Тригони проследовали до мебелированных комнат, где поселился последний, и были там арестованы. Революционеры объясняли это шпионством со стороны соседей Тригони, поселившегося неудачно в очень неподходящем месте — о чем же раньше думали?
Где-то в другом месте в тот же вечер был арестован некогда рабочий В.А. Меркулов — ближайший помощник Фроленко с осени 1878 года, теперь тоже работавший в подкопе. Смысл этого акта далеко не ясен; впрочем, отношения Фроленко с полицией в эти дни явно обострились. Вероятно, Фроленко перестал выходить на связь — и его предупредили столь зловещим способом!
28 февраля Лорис-Меликов докладывал царю о трех произведенных арестах, в том числе — Желябова, «главного злодея». Опасность покушений теперь уже устранена, но Лорис рекомендовал отказаться от поездок в ближайшие дни — на всякий случай.
Лед был сломан: устранено главнейшее психологическое препятствие для царя — теперь он может подписать всеми ожидаемую «конституцию» не под угрозой террористов, а по собственной воле! Вероятно, ему потребовались еще сутки, чтобы осознать эту идею. Впрочем, если сразу 28 февраля подписывать, то признаваться прямо перед Лорис-Меликовым, что боялся террористов!
В тот же день, 28 февраля, Лорис буквально вышибает террористов из лавки на Малой Садовой: туда является проверочная комиссия с полицией, во главе с генерал-майором К.О. Мравинским — техническим экспертом градоначальства, в том числе и прежде всего по организации взрывов. Комиссия проверяет «санитарное состояние» лавочки, обходит помещение, но подкопа «не замечает»!
Какими идиотами нужно быть, чтобы после этого не покинуть немедленно этот подвал! С другой стороны, мысль о подконтрольности всей своей деятельности со стороны полиции в принципе не может посетить революционных голов, равно как и мысль о том, что полиция, имея за что арестовать, все-таки не арестовывает!
И в лавке продолжается подготовка к взрыву 1 марта!
24 или 25 февраля Кибальчич впервые проводит инструктаж четверых собранных исполнителей о предстоящем бомбометании. Инструктаж чисто теоретический: по чертежам, рисункам, на пальцах, с демонстрацией отдельных деталей бомбы. На пятницу, 27 февраля, намечено первое испытание бомбы.
Ни одной готовой бомбы еще нет — ситуация прямо как в 1945 году с атомными бомбами!
27 февраля (Желябов еще не арестован) Кибальчич откладывает испытание на завтра — бомбы еще не готовы.
28 марта (уже известно, что Желябов арестован, но исполнителям об этом не сообщают) Кибальчич ведет троих исполнителей — Рысакова, Тимофея Михайлова и И.И. Гриневицкого за город, за Смольным институтом. Им дают в руки подержать одну настоящую бомбу, но без взрывного заряда! Имеется лишь запальный механизм. Бомбу испытывают: бросают в довольно рыхлый снег, взрыватель исправно щелкает своими несколькими граммами взрывчатки.
Одновременно — упомянутая комиссия Мравинского на Малой Садовой.
Вера Фигнер: «Среди этих-то обстоятельств 28 февраля мы, члены Исполнительного Комитета, собрались на квартире у Вознесенского моста. Присутствовали не все, так как для оповещения не было времени. Кроме хозяев квартиры, меня и Исаева, были: Перовская, Анна Павловна Корба, Суханов, Грачевский, Фроленко, Лебедева; быть может, Тихомиров, Ланганс… Взволнованные, мы были одушевлены одним чувством, одним настроением. Поэтому, когда Перовская поставила основной вопрос, как поступить, если завтра, 1 марта, император не поедет по Малой Садовой, все присутствовавшие единогласно ответили: «Действовать. Завтра во что бы то ни стало действовать!» Мина должна быть заложена. Бомбы должны быть к утру готовы и наряду с миной или независимо от нее должны быть пущены в ход. Один Суханов заявил, что он не может сказать ни да, ни нет, так как снаряды еще никогда не были в действии.
Было около трех часов дня субботы.
Исаев был немедленно отряжен в магазин зарядить мину; квартира Желябова и Перовской, с помощью Суханова и военных, была очищена, и Софья Львовна перешла к нам».[971]
В последние месяцы роман Желябова с Перовской в самом разгаре; она счастлива — впервые в жизни. Его арест теперь — ужасный удар по ней. Она понимает: спасти его можно только желательной переменой власти — тогда новый царь, тогда помилование! И она берет бразды правления в собственные руки. Остальные, видя ее состояние, только стремятся помочь и услужить ей.
Пародокс судьбы — именно эта деятельность Перовской и приводит и ее, и ее возлюбленного к виселице, которая едва ли им угрожала в ином случае!
Но это — Софья Перовская: такая уж у нее жизнь, такая любовь, такая смерть!..
В 5 вечера 28 февраля трое специалистов — Суханов, Кибальчич и Грачевский — на квартире Фигнер приступают к сборке и снаряжению бомб, предназначенных для боевого применения без единого предварительного испытания!
Вера Фигнер: «Уговорив измученную Софью Львовну прилечь, чтобы собраться с силами для завтрашнего дня, я принялась за помощь работающим там, где им была нужна рука, хотя бы и неопытная: то отливала грузы с Кибальчичем, то обрезывала с Сухановым купленные мной жестянки из-под керосина, служившие оболочками снарядов. Всю ночь напролет у нас горели лампы и пылал камин. В два часа я оставила товарищей, потому что мои услуги не были более нужны. Когда в восемь часов утра Перовская и я встали, мужчины все еще продолжали работать, но два снаряда были готовы, и их унесла Перовская на квартиру Саблина на Тележной; вслед за ней ушел Суханов; потом я помогла Грачевскому и Кибальчичу наполнить гремучим студнем две остальные жестянки, и их вынес Кибальчич».[972]
Утром на конспиративной квартире на Тележной улице («хозяева» — Саблин и Геся Гельфман) Софья Перовская рисует план нападения — потом эта бумажка фигурирует в суде.
