А. Фурсов - De Secreto / О Секрете
А дальше случилось неожиданное. «Моя лагерная жизнь, — писал Александр Исаевич, — перевернулась в тот день, когда я со своими скрюченными пальцами (от хватки инструмента они у меня перестали разгибаться) жался на разводе в плотницкой бригаде, а нарядчик отвёл меня от развода и со внезапным уважением сказал: “Ты знаешь, по распоряжению министра внутренних дел…”»[830].
Это произошло 18 июля 1946 г., когда с Калужской заставы А.И. Солженицына снова перевели в Бутырку[831]. «Через две недели (30 июля), — пишет Л.И. Сараскин, разумеется, со слов своего героя, — его вызвали на Лубянку. Снова был знакомый цикл — с боксами, коридорами, банями и прожарками»[832].
«Допрашивал меня какой-то в штатском; — вспоминал А.И. Солженицын, — но так как полковник перед ним вертелся, мне стало ясно, что в штатском был генерал. Он спросил, занимался ли я атомной физикой. Я отвечал: с общими вопросами знаком, физмат кончал. “А с какими вопросами?” Я нарисовал принципиальную кривую, которая показывает, где какие возможности атомной бомбы существуют, где нет, по атомным весам, по физическим элементам. Он понял, что я не вру. Поинтересовался: “А экспериментальный опыт имеете?” Я признался, что эксперимента не знаю. “Хорошо”. Лубянка отпустила с миром»[833].
Получается, что А.И. Солженицын неслучайно зубрил физику.
Однако приведённый разговор, конечно, выдумка. Как уже отмечалось, чтобы установить, занимался ли А.И. Солженицын в студенческие годы атомной физикой, достаточно было обратиться к его диплому, в котором значилось, что он закончил физмат по специальности «математик» и уже по одной этой причине никакого экспериментального опыта в атомной физике не имел и не мог иметь. А вести пустые разговоры с ним никто бы не стал.
Однако сам факт пребывания А.И. Солженицына летом 1946 г. на Лубянке и разговор с ним о ядерной физике заслуживает внимания. Получается, что летом 1946 г. рассматривалась возможность привлечения его к атомному проекту. А поскольку Александр Исаевич не имел к ядерной физике никакого отношения и это прекрасно было известно на Лубянке, речь могла идти об использовании его прежде всего в качестве секретного сотрудника.
До 1945 г. строго засекреченные работы в этом направлении вели два учреждения: Радиевый институт в Ленинграде и ФИАН в Москве. Ни одно, ни другое учреждение к числу «шарашек» не принадлежали. Однако в 1945 г. сотрудничать с Советским Союзом в создании атомной бомбы согласились некоторые немецкие физики-атомщики (как из числа военнопленных, так и живших в Германии). Среди них — Манфред Ардене, Густав Герц, Роберт Доппель, Хайнц Позе, Николаус Риле, Карл Циммер, Макс Штеенбек и др.
20 августа 1945 г. для объединения деятельности и ускорения работ по созданию атомной бомбы был создан Специальный комитет под председательством Л.П. Берии и ПГУ при Совмине СССР под руководством бывшего наркома боеприпасов Б.Л. Ванникова[834].
20 января 1946 г. приказом НКВД в рамках этого ведомства было создано специальное 9-е управление для руководства использованием иностранных специалистов, которое возглавил А.П. Завенягин.[835]
«В своем отчёте Сталину 23.12.46 г. И.В. Курчатов сообщал, что всего в 9-м Управлении МВД СССР работает 257 немецких специалистов. Из них 122 доставлены из Германии, а 135 из лагерей для военнопленных» [836].
При участии этих учёных и было создано несколько атомных шарашек[837]: «на заводе № 12 (директор докт. Риль) в Ногинске — 14; в Институте “Г” (директор проф. Герц) в Сухуми — 96; в Институте “А ” (директор Арденне) в Сухуми —106; в Лаборатории “В” (проф. Позе) в г. Обнинске — 30»?
Сколько времени А.И. Солженицын пробыл на Лубянке, мы не знаем. Но известно, что именно здесь произошло его знакомство с Николаем Васильевичем Тимофеевым-Ресовским (1900–1981).
Известный русский биолог-генетик, он долгое время работал в Германии, стал невозвращенцем, был причастен к германскому атомному проекту. «13 сентября 1945 года Тимофеев-Ресовский был задержан опергруппой НКВД города Берлина, этапирован в Москву и помещён во внутреннюю тюрьму НКГБ. 4 июля 1946 г. Военная коллегия Верховного суда РСФСР приговорила его к 10 годам лишения свободы по обвинению в измене Родине»[838].
Н.В. Тимофеев-Ресовский вспоминал: «Завенягин и Курчатов хотели в атомную систему меня забрать вместе с моими старшими немецкими сотрудниками: физиком Циммером, радиохимиком Борном, радибиологом Качем. Завенягин для меня готовил объект на Урале»[839].
Среди прочих учреждений, которые должно было возглавить руководимое А.П. Завенягиным управления, находился «институт Б»[840]. Он должен был разместиться в Челябинской области, причём ремонт помещений для него планировалось завершить к 1 июня 1946 г.[841]
Директором института был назначен А.К Уралец, Н.В. Тимофееву-Ресовскому планировалось доверить руководство Радиобиологическим отделом[842]. Выявленные документы свидетельствуют, что А.П. Завенягин обратился к наркому государственной безопасности В.Н. Меркулову с просьбой по завершении следствия передать Н.В. Тимофеева-Ресовского в распоряжение только что созданного 9-го Управления НКВД 4 февраля 1946 г. и тогда же получил согласие наркома[843].
Поэтому в Бутырской пересыльной тюрьме Н.В. Тимофеев-Ресовский ждал распоряжения о направлении его на Урал.
Уже один тот факт, что «ядерный физик» А.И. Солженицын «случайно» оказался в одной камере с человеком, который участвовал в германском атомном проекте и которого именно в это время планировалось привлечь к советскому атомному проекту, заслуживает особого внимания. Однако совпадения на этом не заканчиваются.
По свидетельству А.И. Солженицына, Н.В. Тимофеев-Ресовский организовал в камере своеобразный семинар по обмену научными знаниями и профессиональным опытом[844]. Поэтому, когда появился Александр Исаевич, ему тоже было предложено провести беседу. Виктору Когану запомнилось, что будущий писатель познакомил их с техникой звуковой артиллерийской разведки[845]. А.И. Солженицын утверждает, что темой его выступления был рассказ об одной только что вышедшей книге.
«Тут я вспомнил, — писал он, — что недавно в лагере была у меня две ночи принесённая с воли книга — официальный отчёт военного министерства США о первой атомной бомбе. Книга вышла этой весной. Никто в камере её ещё не видел»[846].
Речь идёт о книге Т.Д. Смита «Атомная энергия для военных целей. Официальный отчёт о разработке атомной бомбы под наблюдением правительства США» (276 с.). Она увидела свет в США 12 августа 1945 г.[847], сразу же привлекла к себе внимание НКГБ[848], немедленно была переведена на русский язык, 10 ноября сдана в набор и 30 января 1946 г. подписана к печати[849]. К 26 февраля 1946 г. тридцатитысячный тираж был отпечатан в типографии НКВД[850]. После этого необходимо было произвести фальцовку и переплёт, а также дать отлежаться каждой книге под прессом. Для этого требовалось не менее двух недель. Поэтому к читателям книга могла пойти только во второй половине марта. 12 тыс. экземпляров предполагалось распределить «через Академию наук, Наркомпросс, Комитет по делам высшей школы и КОГИЗ», остальные 18 тыс. направить в свободную продажу[851]. Учитывая, что для этого требовалось соблюсти определённые формальности, можно утверждать, что до библиотек книга могла дойти в лучшем случае в конце марта — начале апреля. Если взять ещё время на обработку новой литературы, то читателям она могла стать доступной никак не ранее апреля 1946 г.[852]'
А как она оказалась у заключённого А.И. Солженицына на Калужской заставе? Если верить Н.А. Решетовской, услышав об этой книге, она одной из первых взяла её на абонементе библиотеки МГУ и передала мужу в лагерь на Калужской заставе[853]. Когда именно это произошло, она не писала, но в её воспоминаниях есть деталь, которая позволяет получить представление на этот счёт.
По свидетельству Н.А. Решетовской, первоначально она встречалась с мужем «два раза в неделю»[854], затем «в конце апреля» в лагере объявили карантин, а после карантина разрешили свидания «не больше одного-двух раз в месяц»[855]. Это значит, что А.И. Солженицын мог получить книгу Г.Д. Смита на «две ночи» не позднее второй половины апреля, т. е. сразу, как только книга стала доступна читателям[856]'.
А через некоторое время «рекомендованный» Л.П. Берии «ядерный физик» оказался в одной камере с человеком, который ещё совсем недавно был причастен к немецкому атомному проекту и по этой причине знал по крайней мере некоторых немецких физиков-атомщиков, которые согласились участвовать в создании советской атомной бомбы[857].
