Фашисты - Майкл Манн
Но чем лучше у партий результаты, тем больше проблем. У них нет четкой идеологической и политической программы (кроме вопроса иммиграции), и при успехе на это начинают обращать внимание и их критиковать. Если этим партиям удается попасть в коалиционное правительство (как в Австрии) или в местные властные структуры (как в Бельгии), то их деятельность также тщательно изучается со всех сторон. На настоящий момент основные системные партии уже вернулись на политическую арену. В 2002 г. за счет австрийской Партии свободы больших успехов добилась Консервативная партия. Так и продолжается: то взлет, то падение, поэтому я сомневаюсь, что когда-нибудь будет только взлет. На самом деле, если бы крупные партии отреагировали на всплеск ксенофобии, жестко ограничив иммиграцию, радикальные правые сразу потеряли бы всю поддержку. Так произошло в 1960-х в Великобритании, первой послевоенной стране, столкнувшейся с подобной проблемой. Консерваторы и лейбористы заключили молчаливое соглашение ограничить иммиграцию небелых, покончив таким образом с электоральной угрозой, исходившей от радикальных правых.
Правые популистские партии состоят из националистов, которые поддерживают этнические чистки в относительно мягкой форме организованных, добровольных или принудительных депортаций. Но они не государственники. Они крайне расплывчато заявляют о «преодолении» классового конфликта (этот вопрос в Европе уже не стоит так остро), и у них нет парамилитарных формирований. Но самое главное: они настолько сосредоточены на главном своем вопросе — иммиграции, — что это подрывает их мировоззрение в целом, неважно, фашистское или нет. По этим причинам их нельзя серьезно назвать фашистами в рамках определения этого термина, данного мной или цитируемыми мной Нольте, Пейном, Итуэллом или Гриффином.
Я уже утверждал в этой книге, что надежное средство против фашизма — институционализированная либеральная демократия. В послевоенной Западной Европе она укрепилась настолько сильно, что вряд ли неофашисты или правые популисты смогут найти тут поддержку в каких-то других вопросах, помимо иммигрантского. Западная Европа успешно институционализировала классовый конфликт, способствовавший рождению классического фашизма. Она в состоянии справиться с большинством конфликтов, как и северо-западная Европа в межвоенный период. Нерешенным остается лишь иммигрантский вопрос, так как капитализм выступает за иммиграцию, а либеральная демократия или социальная демократия может легко отдать предпочтение коренным жителям. Из-за этого противоречия процветают правые популисты. Из-за него же непросто приходится иммигрантам, но вряд ли по этой причине появится фашизм или какая-либо другая тоталитарная идеология. Радикальные популистские партии могут создавать проблемы, но, учитывая, что европейские системные партии адаптируются под меняющееся макропространство и гибко реагируют на требования граждан, в Европе фашизм побежден, мертв и похоронен[56]. После страшного XX века хотя бы это может послужить европейцам утешением.
У бывшей коммунистической зоны Большой Европы есть свои отличительные проблемы. Тут либеральная демократия существует едва больше десяти лет и остается очень уязвимой. Авторитаризм медленно уходит из стран с бывшим коммунистическим режимом, и некоторые аспекты этнического конфликта переплетаются с конфликтом между государствами. Как мы уже видели, самое крупное фашистское движение было в Румынии. Можно было догадаться, что здесь появится и самое крупное неофашистское движение. Националистическая и достаточно этатистская партия неофашистов «Великая Румыния», выросшая из «Железной гвардии», на выборах в 2000 г. получила почти 30 % голосов. Но это редкий случай в этом регионе. Более близкая к ЕС Венгрия вряд ли повторит свою межвоенную траекторию. В Восточной Европе не заявляют об авторитаризме в открытую, его отрицают. Так и будет продолжаться до тех пор, пока страны хотят войти в ЕС, НАТО или воспользоваться какими-либо ресурсами ЕС, США или международных финансовых организаций. На краю континента к требованиям ЕС к демократии относятся очень серьезно. Хотя в некоторой степени у нас опять появились «две Европы»: более крупная западная часть, сочетающая в себе социальную, христианскую и либеральную демократию, доминирует над второй частью, состоящей из дуалистических государств.
Можно представить себе, что (например, в России) появится в будущем радикально правое движение, сочетающее в себе элементы национализма и социализма и гордо провозглашающее крайний национал-этатизм. Оно будет намного ближе к фашизму — хотя, скорее всего, не станет пользоваться этим названием. Восточной Европе фашисты нанесли огромный ущерб, а за этим последовали пятьдесят лет злоупотреблений коммунистических режимов. Вряд ли эти названия сейчас кому-то там понравятся.
В южной части мира этатизм и национализм проявляются намного сильнее, чем на севере. Хотя неолиберализм оставил свой отпечаток, большинство южных стран считают, что государство должно играть важную роль в их социальном и экономическом развитии. В некоторых из них мобилизующий массы национализм (обычно этнонационализм), направленный на внутренние меньшинства, которым помогает «родное» соседнее государство, сочетается еще и с территориальным ревизионизмом и военной агрессией. Многие из этих государств также имеют двойственную дестабилизирующую форму, которая наблюдалась в Европе в межвоенный период: парламентские структуры сочетаются в них с сильной исполнительной властью. В большей части южных стран важную роль играют военные. В слабых, раздробленных странах появляются парамилитарные формирования: особенно характерно это для Африки.
Однако эти характеристики, присущие фашизму, почти никогда не встречаются вместе. Этатизм в таких странах, как Аргентина, Бразилия и Мексика, в самом деле произошел от корпоративистских режимов, на которые сильно повлиял фашизм. Тем не менее даже в период правления Перона, Варгаса и Институционно-революционной партии этатизм никогда не сочетался с парамилитаризмом или агрессивным национализмом: правители стремились усмирить и успокоить массы, а не мобилизовать их. В наше время их этатизм стал более консервативным, от прошлого осталась политика замещения импорта и государственное обеспечение работой и предоставление возможностей для развития бизнеса «клиентам», отдающие иногда (как и в некоторых других странах, например в Индии) кейнсианством. Большинство этатистских режимов — консервативные и прокапиталистические, как, например, в Южной Корее и Сингапуре. Военные режимы главным образом занимаются репрессиями в своих странах и пропагандируют этнонационализм в монополизации государственных ресурсов для своих этнических групп. Мало у кого из них есть серьезная макроэкономическая программа. Кто-то, говоря о будущем страны, говорит о сильном государстве и популизме, но в результате популизм получается в большей степени левым, чем правым, как в современной Латинской Америке (например, Уго Чавес в Венесуэле). Полного фашистского сочетания этатизма, национализма и парамилитаризма нет ни у кого, равно как нет и амбициозных современных теорий общества
