А. Фурсов - De Secreto / О Секрете
Мог ли так размышлять человек, перед которым открывалась перспектива: или на кладбище, или в ГУЛАГ. В первом случае возможность «повлиять на судьбу страны» была исключена полностью. Казалось бы, не открывала надежд на это и перспектива оказаться за колючей проволокой. И уж тем более трудно было представить себе пребывание здесь «интересным» и «даже увлекательным».
Так мог смотреть из тюремного окна в своё будущее лишь человек, для которого арест являлся не карой, не наказанием с неизвестными последствиями, а лишь формой прикрытия какой-то многообещающей деятельности.
Если с учётом этого проследить жизненный путь А.И. Солженицына после ареста, нельзя не отметить много странностей. Вот только некоторые из них, которые можно рассматривать как косвенное подтверждение сформулированной версии.
Глава 4 Отпечатки пальцев
В роли заключенного
Куда только не бросала судьба заключённых: угольные копи Воркуты, медные рудники Джезказгана, золотые прииски Колымы, сибирские и северные лесоповалы[757]. А куда она забросила А.И. Солженицына? Из краснопресненской пересыльной тюрьмы в кузове обычной грузовой машины с летним ветерком его доставили в «подмосковную Швейцарию»[758].
«Один час переезда сюда с Красной Пресни», говорится в «Архипелаге», и «мы въехали в черту небольшого квадрата лагеря «Новый Иерусалим». «Зона Нового Иерусалима нравится нам, она даже премиленькая: она окружена не сплошным забором, а только переплетённой колючей проволокой, и во все стороны видна холмистая, живая деревенская и дачная, звенигородская земля»[759].
И далее: «Первый день в лагере! И врагу не желаю этого дня! Мозги пластами смещаются от невместимости всего жестокого. Как будет? Как будет со мной? — точит и точит голову, а работу дают новичкам самую бессмысленную, чтоб только занять их, пока разберутся. Бесконечный день. Носишь носилки или откатываешь тачки, и с каждой тачкой только на пять, на десять минут убавляется день, и голова для того одного и свободна, чтобы размышлять: как будет? как будет?., мы видим бессмысленность перекатки этого мусора, стараемся болтать между тачками». Так продолжается до тех пор, пока не «начинают вызывать новый этап по несколько человек в контору для назначения», т. е. для распределения по видам работы на время пребывания в лагере[760].
Невольное чувство, которое возникает при чтении этого текста, — недоверие: откуда к приезду нового этапа набралось столько мусора, что для его уборки потребовалось около сотни человек (заключённых доставили сюда в «кузовах» нескольких машин)?[761] И это в «лагпункте»[762], где было только два барака[763], а значит, не более 400 заключённых[764]'.
«Часу не прошло — читаем мы в «Архипелаге» далее, — один из наших этапников уже приходит сдержанно сияющий: он назначен инженером-строителем по зоне». И ещё один: ему разрешили открыть парикмахерскую для вольных на заводе. И ещё один: встретил знакомого, будет работать в плановом отделе»[765]. И снова, что ни утверждение, то вопрос. Зачем инженер-строитель в лагпункте, обслуживающем небольшой кирпичный заводик? Неужели в Новом Иерусалиме не было парикмахерских? Какое дело лагерному начальству до внешнего вида вольных рабочих? Да и встретить знакомого в лагере, тем более способного влиять на распределение заключённых по виду работы, это всё равно, что найти иголку в стоге сена.
Но главное не в этом. Описывая «первый день в лагере» и «вспоминая» детали, которые похожи на вымысел, Александр Исаевич забыл такую мелочь, как карантин.
«Карантин, — делится в интернете своими воспоминаниями кто-то из бывших заключенных, — это первое, с чем знакомится зек по приезду в лагерь. Он является порогом тюремного дома как в следственном изоляторе, так и в зоне». «Время нахождения в карантине обычно не более 2-х, 3-х недель. За это время новичков стригут, моют, выдают робу, берут анализы, подвергают психологическим тестам, знакомят с особенностями зоны»[766]'.
Может быть, карантин — современное изобретение? Ничего подобного.
«Все принятые в места заключения, — гласила ст. 110 «Исправительно-трудового кодекса РСФСР, утверждённого 16 ноября 1924 г… — немедленно после их прибытия в место заключения подлежат медицинскому осмотру, после чего больные изолируются, а остальные подвергаются санитарно-гигиеническим мероприятиям и помещаются в особые камеры, где отбывают установленный карантин»[767].
Карантин был предусмотрен и Положением об исправительно-трудовых лагерях, которое было утверждено 7 апреля 1930 г. «После регистрации и осмотра все прибывшие в лагерь заключённые направляются для отбытия установленного карантина»[768].
Карантин фигурирует в воспоминаниях многих лагерников, причём некоторые из них называют и его продолжительность. П.И. Якир, прибывший в колонию для малолетних в 1938 г., писал: «Первые 14 дней был карантин»[769]. В. Александровский называет продолжительность карантина в три недели, поясняя: это срок инкубации брюшного тифа[770]. Именно такой предусматривалась продолжительность карантина в особых лагерях[771].
Для чего нужен карантин: во-первых, это, как уже говорилось, санобработка в виде стрижки и бани (или душа), во-вторых, переодевание в лагерную одежду, в-третьих, размещение в бараках или камерах, в-четвёртых, медицинское освидетельствование, в-пятых, распределение на работу; в-шестых, ознакомление с правилами пребывания в заключении.
Описывая свой первый день в лагере, А.И. Солженицын не только упустил такую мелочь, как карантин, но и допустил ещё одну, связанную с этим, «неточность». Готовясь к встрече с лагерным начальством, он «в этот день нарочно» «нарядился» (гимнастерка со «стоячим воротом», «широкий офицерский ремень», «галифе», да, наверное, и хромовые сапоги), чтобы начальство сразу же обратило на него внимание: «ничто мне, что тачку катать» (так в тексте) и таким образом сумел получить должность мастера глиняного карьера[772].
По свидетельству А.И. Солженицына, «в своём военном одеянии»[773] (в другом случае: «в своем офицерском одеянии»[774]) он затем ходил и на работу. «Ходил в военном», пока продолжал оставаться на должности мастера[775]. И только после того, как его отправили в карьер простым рабочим, вспоминал он, «мне пришлось расстаться с моей военной формой, потому что дурно в ней копать глину. Гимнастерку и галифе я спрятал в свой чемодан, а в лагерной каптёрке получил латаное линялое тряпьё, выстиранное будто после года лёжки в мусорном ящике» (правда, работал он в карьере всего «пять дней»)[776].
Когда израильская читательница «Архипелага» Лия Горчакова познакомилось с этим эпизодом, она обратилась к своему мужу Генриху Натановичу, который тоже побывал в ГУЛАГе, и тот заявил: «“Широкий офицерский пояс” — в лагере абсолютно исключается! Прибыв на Лубянку, он (А.И. Солженицын — А.О.) его и в глаза больше не видел»[777].
«Да и “нарядился нарочно”?! — уточнял Н.Н. Горчаков, — в лагерях не наряжались! Ещё в самом начале, только прибыв в лагерь, зек мог какое-то короткое время (видимо, в первые дни карантина, до бани — А.О.) быть одетым в своё, не казённое. Но в военном никого в лагерях я никогда не видел — так ведь могли и в побег уйти». И далее: «Сразу после пересылки все свои вещи сдавали в каптёрку — до твоего освобождения»[778].
Статья 118 «Исправительно-трудового кодекса РСФСР» 1924 г. гласила: «Предметы вещевого довольствия, выдаваемые заключённым, составляют: одежда, бельё, обувь и постельные принадлежности»[779]. Об этом же говорилось во «Временной инструкции о режиме содержания заключённых в исправительно-трудовых лагерях НКВД СССР», утверждённой 2 августа 1939 г. Один из пунктов этой инструкции (37) специально предусматривал выдачу заключённому «в личное пользование» необходимых ему вещей («верхняя одежда, обувь, бельё, постельные принадлежности и т. д.»)[780].
Из этого вытекает: заключённый А.И. Солженицын находился в Новом Иерусалиме на особом положении, так как не проходил карантин, после распределения на работу продолжал носить прежнюю офицерскую одежду и совершил переодевание в лагерную одежду по собственному желанию, а не по требованию администрации лагеря.
Получив лагерное обмундирование, А.И. Солженицын должен был щеголять в нём и в дальнейшем, о чём свидетельствует 38-й пункт «Временной инструкции»: «При направлении заключённого из одного лагеря (лагподразделения) в другой или в колонию, с убывающим заключённым сверяется наличие у него полученных вещей в личное пользование и необходимые изменения вносятся в арматурную книжку, которая пересылается вместе с личным делом заключённого»[781].
