А. Фурсов - De Secreto / О Секрете
Почему же А.И. Солженицын на весь мир объявил о гибели своего военного дневника? А потому, что ничего криминального в нём не было. Откуда это известно, спросите Вы? А оттуда, что никого из его сослуживцев по «передовой» не только не арестовали, но даже не допросили.
Как бы там ни было, через три месяца следствие по делу А.И. Солженицына завершилось. 28 мая 1945 г. он был вызван на последний допрос, на котором, кроме капитана И.И. Езепова, присутствовал «военный прокурор Главной военной прокуратуры Красной армии подполковник юстиции Котов»[732]. Первым протокол этого допроса опубликовал Б.А. Викторов, затем К.А. Столяров. Сравните:
Б.А. Викторов
«В предъявленном мне обвинении виновным себя признаю».
Вопрос: «В чём именно?».
Ответ: «В том, что начиная с 1940 г. при встречах и в переписке с другом — Виткевичем Николаем Дмитриевичем, клеветал на вождя. В отдельных вопросах был убеждён, что Сталин не имеет ленинской глубины. Утверждал в этих письмах и разговорах, что мы не были полностью готовы к войне в 1941 г. Утверждал и соглашался в письмах и разговорах с Виткевичем об отсутствии свободы слова и печати в нашей стране. Мы действительно записались в так называемые революционеры.
Мы считали, что создание, я подчеркиваю, антисоветской организации непосильно нам двоим и предполагали, что у нас могут найтись единомышленники в столичных литературных и студенческих кругах. Вот на все эти темы я вёл разговоры с друзьями детства, ещё кроме Виткевича — Симоняном К.С., Решетовской Н.А. и Власовым Л.B.» (Викторов Б.А. Без грифа «секретно». М., 1990. С. 305–306).
К.А. Столяров
«Да, в предъявленном мне обвинении виновным себя признаю.
Вопрос: В чём именно?
Ответ: «В том, что начиная с 1940 г. при встречах и в переписке с другом детства ВИТКЕВИЧЕМ Николаем Дмитриевичем мы клеветали на вождя партии, отрицая его заслуги в области теории, утверждая, что в отдельных вопросах он якобы не имеет ленинской глубины… Мы клеветали на ряд мероприятий внутренней политики Советского правительства, утверждая, что якобы не были полностью готовы к войне 1941 т. В этих же беседах мы клеветнически утверждали, что в Советском Союзе отсутствует свобода слова и печати и что её не будет и по окончании войны. В связи с этим мы пришли к выводам о необходимости в будущем создания антисоветской организации и эти свои намерения мы записали в так называемой резолюции № 1. Мы считали, что создание антисоветской организации непосильно нам двоим и предполагали, что у нас могут найтись единомышленники в столичных литературных и студенческих кругах». (Столяров К.А. Палачи и жертвы. М., 1997. С. 341).
Сопоставление текста протокола допроса А.И. Солженицына 28 мая 1945 г., цитируемого Б.А. Викторовым и К.А. Столяровым, обнаруживает не только совпадения, но и существенные расхождения. Достаточно отметить, что в тексте К.А. Столярова фигурирует «резолюция № 1», а в тексте Б.А. Викторова — нет.
6 июня 1945 г., на свет появилось обвинительное заключение[733] и А.И. Солженицын был переведён из Лубянской тюрьмы в Бутырскую[734].
Началось ожидание приговора.
Странный приговор
Текст обвинительного заключения по делу А.И. Солженицына нам неизвестен. Лишь частично мы можем судить о нём на основании свидетельств самого Александра Исаевича, Определения Военной коллегии Верховного суда СССР о его реабилитации, а также публикаций Б.А. Викторова и К.А. Столярова.
«Процитирую, — писал К.А. Столяров об обвинительном заключении, — начало и конец: “…B НКГБ СССР через Военную Цензуру поступили материалы о том, что командир батареи звуковой разведки Второго Белорусского фронта — капитан СОЛЖЕНИЦЫН Александр Исаевич в своей переписке призывает знакомых к антисоветской работе…
…Виновным себя признал. Изобличается вещественными доказательствами (письма антисоветского содержания, т. н. резолюция № 1).
Считая следствие по делу законченным, а добытые данные достаточными для предания обвиняемого суду, руководствуясь ст.208 УПК РСФСР и приказом НКВД СССР № 001613 от 21.XI. 1944 года — следственное дело № 7629 по обвинению СОЛЖЕНИЦЫНА Александра Исаевича направить на рассмотрение Особого совещания НКВД СССР…
Обвинительное заключение составлено 6 июня 1945 года в городе Москве…».
«Вместе с капитаном Езеповым, — отмечал К.А. Столяров, — этот документ подписали его начальники — полковник Иткин… и подполковник Рублев, а двумя днями позже его утвердил комиссар государственной безопасности 3 ранга Федотов»[735].
Иначе характеризовал констатирующую часть обвинительного заключения Б.А. Викторов, по словам которого в ней говорилось: А.И. Солженицын «с 1940 года занимался антисоветской агитацией и предпринимал шаги к созданию антисоветской организации». «В связи с этим ему было предъявлено обвинение по ч.1. ст.58–10 УК РСФСР, предусматривающей ответственность за антисоветскую агитацию, и по ст.58–11 УК, предусматривающей ответственность за создание антисоветской организации»[736].
О том, что Александр Исаевич обвинялся по двум статьям, говорится в недавно обнаруженной в архиве карагандинской прокуратуры карточке заключённого[737]. Это же следует из опубликованного текста Определения Военной коллегии Верховного суда СССР о его реабилитации[738]. Подобным же образом характеризовал в 1964 г. содержание предъявленного ему обвинения сам А.И. Солженицын[739].
В первом издании «Архипелага» читаем об обвинительном заключении: «Подписал вместе с 11 пунктом. Я не знал тогда его веса, мне говорили только, что срока он не добавляет»[740]. Ах, какая наивность! Он, видите ли, думал, что обвинение в намерении создать антисоветскую организацию, тем более в условиях войны, «не добавляет срока».
Во втором издании у этих слов появилось продолжение: «Подписал вместе с 11 пунктом (уж “Резолюция” на него тянула). Я не знал тогда его веса…» и далее по тексту[741]. И здесь мы видим, «Резолюция» появилась только во втором издании «Архипелага». Но, упомянув её, Александр Исаевич тем самым усилил весомость предъявленного ему обвинения, после чего его наивность приобретает смехотворный характер.
Чтобы лучше представлять положение, в котором находился А.И. Солженицын летом 1945 г., прежде всего вспомним один лагерный анекдот, который он приводит в «Архипелаге» как реальный факт: «На новосибирской пересылке в 1945 г. конвой принимает арестантов перекличкой по делам. “Такой-то!” — “58-1а, 25 лет”. Начальник конвоя заинтересовался: “За что дали?” — “Да, ни за что” — “Врёшь. Ни за что десять дают”»[742].
Если тогда «ни за что» давали «десятку», сколько же должен был получить человек за антисоветскую пропаганду, составление «Резолюции № 1» и намерение создать антисоветскую организацию?
Обратимся к Уголовному кодексу РСФСР 1926 г., который продолжал действовать и в 1945 г. Вот как в нём была сформулирована первая часть знаменитой статьи 58–10: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений (ст. ст. 58-2 — 58-9 настоящего Кодекса), а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания влекут за собою лишение свободы на срок не ниже 6 месяцев»[743].
О том, что означала формулировка «лишение свободы», мы можем судить на основании 28-й статьи УК РСФСР, в которой говорилось: «Лишение свободы устанавливается на срок от одного года до 10 лет, а по делам о шпионаже, вредительстве и диверсионных актах (ст. ст. 58-1а, 58-6, 58-7, 58-9 настоящего Кодекса) — на более длительные сроки, но не свыше 25 лет»[744]. Это значит, что статья 58–10 (часть первая) предусматривала наказание до 10 лет.
Выбор наказания зависел от наличия как смягчающих, так и отягчающих обстоятельств. Смягчающие обстоятельства определялись статьей 48, из которой явствует, что у Александра Исаевича было только одно такое обстоятельство — привлечение к ответственности в первый раз[745]. Что же касается отягчающих обстоятельств, то они были перечислены во второй части статьи 58–10, по которой, кстати, и обвинялся А.И. Солженицын.
В ней говорилось: «Те же действия (т. е. действия, указанные в первой части этой статьи — А.О.) при массовых волнениях или с использованием религиозных или национальных предрассудков масс, или в военной обстановке, или в местностях, объявленных на военном положении, влекут за собою меры социальной защиты, указанные в статье 58-2 настоящего Кодекса»[746].
