Николой Костомаров - Русская республика (Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада. История Новгорода, Пскова и Вятки).
Но, разумеется, немало было монахов, которые только носили наружность отшельников. Писатель XI 1-го века, Евстафий, оставил нам описание тогдашней монастырской жизни и религиозности. В многочисленном монашеском классе было развито суеверие, и вместе с тем лицемерие и обманы. Монастыри соперничали друг пред другом, вымышляли чудеса, создавали разные вещи, которым приписывали мнимую святость и привлекали суеверную толпу. В монастырях толпились ленивцы, нищие, тунеядцы, безнравственные люди, убегавшие от преследования закона, с видом наружного поста и святости — шли в монахи, чтобы хорошо и спокойно жить. Любовь к невежеству, ненависть к просвещению были господствующими качествами греческих монастырей; монахи с намерением истребляли богатейшие библиотеки, сохранявшие от древних времен драгоценные произведения старой литературы. Человек с образованием, вступив в монастырь, навлекал на себя зависть, клеветы, гонения; невежды досадовали, зачем он попал к ним; оскорблялись тем, что он выше их, и думали, что он загораживает им дорогу. Между тем, набожность века скопляла в монастыри богатства; монастыри извлекали из своих имений доходы, устроивали промыслы и вели торговлю. Обогащение монастырей возбуждало зависть. Действовали против них и на императоров. Император Мануил Ком-нен, добивавшийся поработить Церковь своей воле во всех видах, задумал стеснить и свободу монастырей, и определил светских начальников в монастырские имения с тем, чтоб они сбирали доходы и отдавали в монастырь; этим император хотел избавить монахов от несвойственных их званию мирских упражнений. Сверх того, чтоб возвратить монашество к прежней скромности и евангельской нищете, тот же император положил новозаложен-ным монастырям вовсе не давать вкладов, а определил выдавать им потребное из императорской казны.
Несмотря на религиозно-церковный дух века, — по известию Евстафия, — многочисленное духовенство в Византийской империи уже перестало пользоваться тем суеверным уважением, какое было к нему прежде; и в то же время, когда одни благочестивые, искавшие утешения во внешности церковной, наделяли монастыри и располагали движения своей жизни по наставлению монахов и попов, другие распускали над духовными насмешки и пошлости, которые с жадностью ловились и повторялись в народе. Думали отделить понятие о духовенстве от понятия о самой Церкви; но более смелые головы доходили в деле веры до вольнодумства. Таким образом Евстафий, в своих проповедях вооружается и против атеистов. Сам Евстафий, несмотря на свое безукоризненное православие, показывает недовольство существующим порядком Церкви, и невольно провозглашает начала, которые ведут к реформационным попыткам. Евстафий в своих проповедях хочет возбудить духовную сторону христианского благочестия, подавленную излишнею обрядностью. Он беспрестанно напоминает, что любовь есть главное в деле веры христианской, источник всех добродетелей, а церковная обрядность должна служить только внешним выражением духовного содержания. "Не спасешься многими поклонами, — говорит он в одной из своих проповедей, — спасешься только одним тем, что эти наружные поклоны знаменуют — сокрушением сердца пред Богом. Прямое стояние Богу не менее приятно, как и коленопреклонение, да и для труда удобнее". Некоторые аскеты говорили, что надобно у Бога просить источник слез. Евстафий говорит, что лучше таких отшельнических слез — любовь, оказанная несчастным и нуждающимся". В этом протесте содержания против внешности, любви и дела против аскетического уединения и бездейственого самоистязания, нельзя не видеть той стихии, которая, обращая христианство к практической жизни, в дальнейшем развитии мысли становится со временем в оппозицию к Церкви. Когда Евстафий вооружался против преобладания внешности над духовностью и аскетизма над любовью, оставаясь строго православным, нашлись такие, которые смелее коснулись, вместе с злоупотреблениями, самого содержания. Таков был Хризомол, осужденный синодом в 1171 г., при императоре Мануиле Комнене, по обвинению в причастии к бо-гумильской ереси. Воспользовались некоторыми кажущимися сходствами; но в самом деле то, что проповедовал этот осужден-ник, относилось к кругу повторяющегося много раз в восточной Церкви стремления к торжеству духовности над обрядностью. Хризомол учил, что для человеческого возрождения и спасения души недостаточно обрядов и таинств: необходимы духовная жизнь, духовное созерцание, которое он противополагал мертвой учености буквы. Он посягнул на достаточность детского крещения самого по себе: "те, — говорил он, — которые крещены во имя Христово без вероучения, не могут еще назваться истинными христианами потому только, что они крещены. Если они, не зная Христова учения, и делают достойные дела, то все-таки они не христиане, а добродетельные язычники. Пение и молитва, присутствие при богослужении и даже самое изучение св. писания недостаточны без внутреннего перерождения, освобождающего нас от власти злого духа: — все это без такого перерождения мертво и ничтожно. Выучи хоть наизусть все св. писание, и других начни учить, но если ты предашься прихотям, высокомерию, то тебе не принесет пользы твое знание. Ты должен преобразовать свою душу и достигнуть внутреннего созерцания божественных предметов". Этот мыслитель, подобно позднейшим западным протестантам, отвергал силу добрых дел самих по себе, без внутреннего, руководящего человеческими поступками настроения, иначе — без веры. Человек должен быть способен к истинной добродетели, прежде чем покажет в своих делах добродетель. Те, которые не достигли этой высоты воззрения, скажут, что они делают добро для Бога; но они делают это по естественному побуждению, а не по разумному убеждению. Для христианина недостаточно творить добро и избегать зла, хотя бы и из угодности Богу, если он не достиг духовного чувства присутствия в себе божественного духа, творящего в нас добро без принуждения и, по существу своему, неподатливого никакому искушению от зла. Христианин, достигнув христианской зрелости, находится вне закона; Божия сила производит в нем все, что закон предписывает.
Хризомолу и его последователям делали упреки в том, что они отвергали святость светской власти. Некоторые места его учения действительно несколько темны; но, кажется, у Хризо-мола вместе со стремлениями одухотворить Церковь возникало желание сделать разумным повиновение светской власти. Хризомол порицал знаки раболепства, оказываемые царям, и византийскую придворную обрядность. Духовное толкование церковной буквы переходило само собою, по аналогии, на букву политическую, как это часто случалось в историях ересей, начинавшихся оппозициею существующим церковным обычаям.
Дальнейшее поступление того же стремления к господству духовности над обрядностью, содержания над внешностью, представляет учение монаха константинопольского, Нифонта. Одаренный беглым умом, изучивши отлично св. писание, этот человек оказал на своих слушателей большое влияние и приобрел много поборников. Его проповедь возвещала освобождение Церкви от внешних уз, перевес духа над внешностью. При патриархе Михаиле собрано было несколько синодов с целью преследовать и опровергнуть это направление, угрожавшее между прочим авторитету духовенства. Духовные были раздражены против Нифонта за смелые обличения своих пороков, силились обвинить его в ереси и найти в его поучениях подобие ненавистного богумильства; они вывели из его слов, что он не признает еврейского Бога тем истинным Богом, которого проповедал Иисус Христос. Нифонт имел столько влияния, что каппадо-кийские епископы приняли его сторону и вместе с ним были обвинены в отклонении от православия: их укоряли, что они сомневаются в действительности крещения младенцев, когда получившие это крещение впадут в пороки или когда восприемники сами порочные люди. Это сомнение в действительности крещения младенцев часто овладевало вольнодумцами, нападавшими на обрядность, потому что здесь признается сила обряда самого по себе: с одной стороны, невозможна передача христианского учения тому, кто получает крещение; с другой — получающий его не в состоянии возвыситься до того духовного благочестивого настроения, в котором вольнодумцы видели исключительно сущность религии. Нифонта и его последователей обвинили, будто они требовали второго крещения в зрелых летах. Если это было в самом деле, то другое обвинение, которое на них взводили, обвинение в богумильских идеях, противоречит первому, потому что богумилы не признавали никакого видимого крещения. Сверх того, им ставили в вину то, что они не хотели поклоняться всякому кресту , а только такому, на котором было написано: Иисус Христос, Сын Божий; то есть — хотели поклоняться тому, что представляет прямое выражение смысла, а не намек на смысл. Нифонт был осужден на тюремное заключение. Обвинение в ереси могло быть неправильно: патриарх Косьма, человек высокой христианской нравственности и благочестия, взял Нифонта к себе и сделал своим другом и доверенным. Когда по этому поводу состоялся синод, патриарх отстаивал его и открыто признавал святым человеком. За это он сам лишился сана. Кажется, Нифонт с своими приверженцами не принадлежал ни к какой противной православию секте, а ратовал против безнравственности и невежества духовенства и признавал потребность возрождения Церкви в духе, в противоположность мертвой букве и безжизненной обрядности.
