Феликс Чуев - Молотов. Полудержавный властелин
Интересная была статья в «Известиях» месяца полтора-два тому назад. Я не помню, как она называется, большая, на четвертой или пятой странице. Вроде как не замечания, а впечатления от Югославии корреспондента. Стоит почитать. Почитать интересно. Там, между прочим, вот о чем. В Югославии он беседует с разными людьми, с отдельными югославскими деятелями. Один ему говорит: мы придерживаемся теперь делегатского принципа. А что это за делегатский принцип? Оказывается, это интересная вещь. Так у нас раньше было до Верховного Совета. Как строилась Советская власть? Вот я, скажем, был депутатом от завода «Красный пролетарий» в Московский Совет. Потом собиралась Московская конференция, она выбирала Российский Центральный исполнительный комитет, а вот Центральный исполнительный комитет — в общесоюзный выбирал. Ступенчатые, непрямые выбора — они в основе делегатского принципа. У нас так было с самого начала Советов до 1936 года, пока я не сделал доклад на сессии. Только это не называлось делегатским принципом. Я делал доклад об изменении Конституции, сначала о создании советского парламента. Эта система ступенчатая осталась, и появились тайные всеобщие выборы, которые вот и теперь.
У них раньше этого не было, а теперь начали проводить. То ли раньше проводили, но плохо. Это им обеспечивает пролетарское большинство в составе высших органов. И в общем, с этим крестьяне соглашаются. В рабочих районах представительство более крупное, чем из крестьян. В рабочем районе на каждые сто человек один делегат на съезд идет, а в крестьянских — один на пятьсот — семьсот человек.
— Менее сознательные? — спрашиваю я.
— А иначе и быть не может. Иной-то опоры и сейчас нет. Прежде всего, опора на рабочий класс. Вот Сергей Иванович, он в этом вопросе не всегда был ясного мнения.
— Нет, ты, наверно, все-таки знаешь, — говорит Малашкин, — что я крестьян не то что не люблю, но они все-таки, я бы сказал…
— Я бы сказал… Вот дело в чем. Это не вина крестьян, а их беда. Они более отсталый элемент, но рабочие добились того, что крестьяне колоссально активизировались и теперь поддерживают их лучше, чем когда бы то ни было.
— У меня отец был бедняк, он последнюю копейку отдаст, в лаптях все время ходил, а когда я стал жить, зарабатывать деньги, он землю купил. В 1927 году я приехал из Воронежа, Гоствилов у моего отца остановился, ходит с пистолетом, доклады делает, ничего не может — не везут хлеб. Отец тоже не везет. Я думаю: дай я выступлю. А изба наша была седьмая. Я говорю: «Ну давайте с Ивана Герасимовича Малашкина возьмем, у него на двенадцать едоков земли». Отец накинул картуз, матом не ругался, ушел. Остальные рты разинули. Говорили, что я бедноту обидел. А беднота, значит, такая: у него корова, два поросенка, в год по пять пудов, лошади нет, с него не бери. А вот солдатка, у нее маленькие ребятишки, плачут, с нее бери последние сорок пять — пятьдесят пудов? Вот я с других стал брать, не со всей бедноты, я знаю, какая беднота. Беднота, помогая нам хлеб собирать, сама больше съедала. Надо написать об этом, все это мы забыли, ей-богу.
21.05.1974
Пятого марта 1976 года я приехал к Шоте Ивановичу, взяли ящик грузинского вина, купили торт на Преображенке, заехали за С. И. Малашкиным на улицу Куусинена — ив Ильинское, поздравить Молотова, ему девятого числа стукнет восемьдесят шесть.
Сели за стол. Молотов говорит Малашкину:
— Поскольку тебя качает, тебе лишнего не надо.
— У меня в голове слабость, — оправдывается Малашкин.
— Это: «выпил рюмку, выпил две — закружилось в голове».
Я давно заметил, что Молотов проявляет всегда, в каждую встречу, особую заботу о своем друге, как о старшем по возрасту, хотя тот обогнал его всего на полтора года. Однако Молотов постоянно следит за тем, удобно ли Малашкину сидеть за столом, не дует ли ему, хорошо ли угощается….
Обменялись впечатлениями о XXV съезде партии, об Отчетном докладе Л. И. Брежнева.
— Холостой такой доклад, пронесся, философии там нет, — сказал Малашкин.
— Правильно. Отсутствие всякого присутствия. Самохвальство, — уточнил Молотов и добавил: — Доклад у него составлен, по-моему, неплохо, грамотно, но слишком много самодовольства, хвастовства. Отсутствие перспективы. О Конституции сказал такую чушь! Ерунду сказал. Пустое место. Не может ничего сказать.
— Мне один из его помощников, — говорит Малашкин, — достал хорошие книги, принес и говорит: «А почему вам не повидаться с Леонидом Ильичом? Вот Чаковский был у него целый час». Я говорю: ну, Чаковский молодой… А я чего приду, старый старик? Тем более я сейчас работаю над романом «Москва — Сталинград». Я вам благодарен, что вы мне очень хорошие книги достали… Он так посмотрел на меня, заулыбался: «Странно, — говорит, — встретиться с Брежневым…» А чего я поеду к нему, что буду говорить — после его доклада? Он хвастался, он важный такой… Простота — это большая культура. Она не дается зря.
— Это в ущерб тому, кого хвалят, — говорит Молотов.
…Ехали с ним по Москве, я сидел за рулем, Молотов — рядом. У метро «Сокол» — огромный портрет Брежнева, который периодически обновлялся по двум причинам: появлялись новые награды или кто-то из любителей запускал в него бутылкой самого дешевого портвейна. Молотов взглянул на портрет и сказал: «Ведь он, балда, не понимает… Звезды уже под мышки пошли!» Ниже висел лозунг: «Да здравствует коммунизм — светлое будущее всего человечества!» — и машины под этим лозунгом уходили в черный туннель…
Молотову очень пришлась по душе речь Фиделя Кастро на съезде. Вообще ему очень нравился Фидель. А в его речи он отметил, что, если бы не Советская власть, ставшая несокрушимой силой, при нынешних мировых трудностях с энергетикой и горючим капиталисты развязали бы войну между собой обязательно.
— Я послал большую бумагу Брежневу, — говорит Молотов, — сто семьдесят страниц, с изложением своей точки зрения по всем основным вопросам — о диктатуре пролетариата, о международных делах, о культе личности, о Хрущеве — все изложил. Получилось кратко, но по всем основным вопросам. Я не расписывал, я не рассчитывал, что они прочитают по-настоящему. Я закончил свою записку тем, что здесь я коснулся наиболее неотложных, назревших принципиальных политических вопросов, но я готовлю вторую записку по вопросам
Программы партии более подробно и по вопросу нынешней экономической политики. У меня уже многое готово, но чтобы не опоздать к съезду, я кое-что сократил. И тут же написал, что пришлю вторую записку. А что касается Программы, я считаю, за нее главную ответственность несут Хрущев, Микоян, Куусинен, Суслов и другие. Я лишних фамилий не называю. Вопросов политики не касаюсь.
Называется записка: «Перед новыми задачами». Подзаголовок: «О завершении построения социализма». Кроме того, я написал письмо в Президиум съезда.
«В ПРЕЗИДИУМ XXV СЪЕЗДА КПСС
Уважаемые товарищи,
обращаюсь к вам с просьбой рассмотреть мое заявление о восстановлении меня в правах члена КПСС. В партии я состоял с 1906 до 1962 г. В эти годы я неизменно поддерживал и активно проводил политику нашей ленинской партии, всегда последовательно отстаивал принципы марксизма-ленинизма. За все эти годы я никогда не примыкал к какой-либо оппозиции в партии и вел постоянную борьбу с оппозиционными группировками. После исключения из КПСС в 1962 г. главное внимание уделял изучению марксистско-ленинской теории и основным вопросам строительства социализма. Мои замечания по наиболее важным принципиальным и политическим вопросам высказаны в записке от 18 февраля 1976 г. «Перед новыми задачами (О завершении построения социализма в СССР)», направленной на имя Генерального секретаря ЦК КПСС Брежнева, копия которой послана председателю Комитета партийного контроля при ЦК КПСС Пельше.
В. Молотов».18.02.1976
Брежневу:
«Генеральному секретарю ЦК КПСС Л. И. Брежневу
Уважаемый товарищ,
направляю Вам для ознакомления мою записку «Перед новыми задачами (О завершении построения социализма в СССР)», в которой изложены мои замечания по наиболее важным и весьма актуальным принципиальным и политическим вопросам. Выражаю пожелание, чтобы эта записка была рассмотрена с моим участием в соответствующем партийном коллективе. Одновременно направляю в адрес президиума XXV съезда КПСС мою просьбу о восстановлении меня в правах члена КПСС.
В. М-в»[67].18.02.1976
Молотов принес синюю папку со своей запиской, положил на стол:
— Вот этот самый труд мой, над которым я корпел. Я уж теперь подковался, берусь в любом партийном коллективе послушать замечания. Я его корю в десятый раз, — кивнул он в сторону Малашкина. — Записки-то какие, одна — двадцать страниц, он ее прочитал, другая — сорок пять — не осилил.
