Сибирь в сердце японца - Кюдзо Като
В вагоне.
В марте 1946 года нас, примерно 200 человек, отправили по Тулунскому тракту из Тайшета в Братск. Мы ехали на крытых машинах почти целый день. Было очень холодно, весь тракт оказался как бы закованным льдом. К Братску, этому старинному городу, построенному русскими в 1631 году, мы подъехали поздно вечером. Сейчас на этом месте водохранилище, но в то время здесь стояли дома.
Лагерь находился на окраине. Отсюда можно было видеть блестевшую на солнце ледяную поверхность Ангары. До нас сюда прибыли 50 связистов-японцев. Мы были посланы сюда в качестве рабочей силы для строительства железной дороги, 317-километрового участка между Тайшетом и Братском. Здесь я хочу подчеркнуть, что ни в коем случае нельзя замалчивать и забывать о большом вкладе японских военнопленных и советских заключенных в строительство БАМа. Достаточно сказать, что в 1947 году в этом районе работало 50 тысяч японских военнопленнных, а до нас и после нас — советские заключенные. К сожалению, в советской литературе почти ничего не говорится о использовавшемся при строительстве БАМа труде заключенных.
* * *
Лагерь военнопленных № 28 находился на берегу речки Вихоревке, впадающей в Ангару. Уже прошло две недели, как нас привезли сюда. После обеда десятник Лупандин, стоя возле входа в лагерь, ругался, что пленные медленно собираются на работу. Он кричал: «Для того, чтобы собраться вам требуется 30 минут. Неужели это та самая хваленая Квантунская армия?!» Мы построились в пять рядов, вышли из ворот лагеря и направились в сторону, где должны были рубить лес. Внезапно японец Нохара Кокичи из моей бригады начал бледнеть и покрываться зелеными пятнами. Изо рта у него пошла зеленая пена. Кто-то крикнул: «Эпилепсия!» Нохара стиснул зубы и застонал. К нему быстро подбежали конвоиры, один из них приказал принести носилки. Я и еще один товарищ быстро понесли Нохару в лагерь. Долгое время он находился в бессознательном состоянии. Вокруг него суетились военные врачи, японцы и русские. Проведя осмотр, они никак не могли поставить ему диагноз. И советские и японские врачи очень нервничали, делали ему различные уколы. Нохара страшно скрежетал зубами, и чтобы они не искрошились, в рот ему затолкали марлю. У нас спрашивали, не было ли раньше у Нохары приступов эпилепсии, но в отряде не нашлось его однополчан, в течение же последних двух месяцев признаки эпилепсии у него не проявлялись.
Врачи мучились над диагнозом, потом заговорили о том, что это похоже на отравление. При осмотре его вещей в кармане нашли небольшой, размером с большой палец, белый корень, по виду напоминавший аралию. Аралия первой появляется на склонах берегов Вихоревки после таяния снега. Военные врачи сразу обратили внимание на этот корешок. Советский врач сказал, что это, возможно, корень самого ядовитого растения, которое с давних пор хорошо известно местным жителям. Если его съест человек со слабым здоровьем, он может умереть.
Приступ длился у Нохары целые сутки. Большие опасения вызывало его сердце и ему несколько раз впрыскивали камфору. Возле Нохары все время находился японский врач Оно. Он очень внимательно относился к больному, не отходил от него всю ночь, вытирал рот, делал уколы и даже выносил мочу.
Жизнь в лагере во многом определялась его администрацией. Но надо сказать, что жизнь военнопленных во многом зависела и от того, как вели себя японские бригадиры, военные врачи, повара и переводчики. От того, насколько честно и серьезно они относились к своим обязанностям, положение военных изменялось в лучшую или худшую сторону. Мы слышали, что так было и в Германии. Один из бывших узников фашистских лагерей рассказывал нам о том, что некоторых бригадиров, поваров, врачей и переводчиков из русских советские пленные убивали после освобождения.
Японский военный врач Оно был хорошим человеком. После случая с Нохара он стал пользоваться уважением и у японцев, и у русских. Нохара же через сутки болезни совершенно изменился, его нельзя было узнать. Он постарел на 10 лет, лицо его стало землистым, речь замедленная. Я сказал Нохара: «Давай-ка, бодрись. Мы видели, как было тяжело тебе вчера вечером, но сейчас-то уже все в порядке»» Нохара ответил: «Военные врачи сказали мне, что вчера я был в совершенно бессознательном состоянии — ничего не помню. Мне казалось, что я вижу какой-то длинный сон. Сейчас у меня нет сил, я очень ослаб, руки и ноги совсем не действуют». На следующее утро, поскольку состояние больного не улучшилось, было решено отвезти его на телеге в Братскую больницу. С тех пор никаких известий о Нохара Кокичи не было. Я спрашивал несколько раз о нем у разных людей, но ничего узнать мне не удалось. Помню, позже прошел слух о том, что Нохара умер в больнице в Братске.
Из последних сил.
После этого были и другие случаи отравления ядовитыми растениями. Так семь или восемь человек в поле наелись ядовитой травы и заболели, но таких тяжелых последствий, как у Нохара, это не вызывало. По словам местных жителей, эту траву не едят даже лошади и овцы. Кто-то из японцев слышал, что она называется диаборской петрушкой, и животные отличают ее от других трав и никогда не трогают. Человек не обладает способностью так тонко чувствовать опасность, зато у него есть качества, которых нет у животных. И из-за них человек может представлять опасность для окружающих.
Когда я вернулся в Японию и стал интересоваться всем, что касалось Сибири, мне удалось обнаружить очень интересные материалы о ядовитых травах края. В нижнем течении Ангары есть несколько порогов: Похмельный, Пьяный и Падун. Существует предположение, что название порога «Пьяный» имеет отношение к тому, что в ближайших горах есть ядовитые травы, которые если съешь, то опьянеешь. В 1675 году направлявшийся в составе русской миссии в Китай Николай Спафарий об этих травах писал: «Название порога реки Пьяный происходит от названия ядовитой травы, которая растет в близлежащих горах. Если съешь этой травы один золотник или полтора золотника, то целые сутки будешь пьян». А если съесть больше одного золотника, который равен 4,2 грамма, то можете представить, к каким тяжелым последствиям это может привести.
* * *
После отправки Нохара Кокичи в Братск наша жизнь потекла в привычном русле. Иногда выдавались хорошие деньки, солнце ярко светило, и на противоположной стороне реки виднелись прекрасные цветущие поля. Я часто бродил по тайге и однажды на хорошо проветриваемом склоне увидел пионы. Некоторые одиноко растущие цветы выглядели скучными. Глядя на них, я думал, что эти цветы растут, наверное, не для того, чтобы радовать людей, и от этого становилось грустно.
Вскоре после переселения в лагерь № 28 был проведен первый медицинский осмотр. По результатам осмотра военные по состоянию здоровья были разделены на четыре класса. Причисленные к первому и второму классам направлялись на основные работы, к третьему — на легкие, а к четвертому — занимались стиркой, глажением, дезинфекцией, помогали на кухне, топили печи и т. д. Ответственным за медицинский осмотр в лагере от администрации был военврач. Так, в лагере № 28 военврачом в то время был капитан Новиков. Каждый пленный, проходивший осмотр, должен был указать свой класс, полученный на предыдущем осмотре. Разумеется, тут же сидел человек, который знал осматриваемого, имелись и соответствующие записи в тетради. Пленный раздевался и врач начинал осматривать верхнюю часть туловища. Затем он начинал щипать грудь и смотреть, сколько мяса на теле пленного и как оно блестит. После этого он разворачивал пациента и смотрел, много ли мяса в нижней части туловища. В этот момент врач старался ухватить нижнюю часть туловища руками и потянуть. Были те, у кого зад был округлым, упругим. Эти шли по первому классу. А если человек был ослаблен, то его зад был как опустившийся надувной шар. Вот так лагерные врачи без всяких приборов, только прощупав мясо на теле военнопленного, определяли его здоровье.
