Сибирь в сердце японца - Кюдзо Като
Бои шли в самом центре, в результате жизнь в городе была парализована. Описание этих событий приводится в опубликованных в «Урадзио Ниппо» — японоязычной газете, издававшейся в то время во Владивостоке, письмах одного японца. Начнем со второго письма, описывающего начало боев, 21 декабря. «Беспорядочные пулеметные выстрелы оглушали, орудийные раскаты превратили спокойную до того жизнь горожан в кромешный ад…» События 26 декабря описываются в третьем письме: «…по сравнению с событиями трех-четырехдневной давности, бои вплотную приблизились к жилым кварталам. Пули дождем стучат по крышам, люди боятся выйти за порог, непонятно, как ухитряются жить. Кто-то прятался в погребе, кто-то забаррикадировался мебелью. Представьте себе семью японского лавочника, передвигающуюся днем и ночью ползком?!
Люди часто погибают от случайных пуль. Невозможно без боли смотреть на родителей, потерявших ребенка, слышать крик жены, потерявшей мужа, плач ребенка, ищущего отца. Повсюду много беженцев, эти несчастные, мыкающие горе беженцы представляют собой невообразимо жалкое зрелище… Проснувшись в 8 часов вечера, я случайно взглянул в окно и увидел ярко-красное небо. «Пожар!» — испугался я. Выскочив через заднее крыльцо и прячась за сараем, я увидел в районе Большой улицы в трех местах поднимающиеся высоко в небо столбы огня. Огонь быстро распространялся во все стороны и, казалось, что еще чуть-чуть и все превратится в ад. В шесть часов утра огонь постепенно утих, но бой не стихал ни на минуту и продолжался еще пять дней. Пожар вспыхнул опять и продолжался до 29 декабря. Сгорело более 50 домов…»
Семья Косандзи, проживавшая на Большой улице, наверное, тоже оказалась свидетельницей этих событий. Видя бедственное положение горожан, стороны 27 декабря в пять часов утра заключили перемирие. По воспоминаниям Юноками Тисабуро, на переговоры по перемирию «было решено позвать консулов всех государств, представленных в Иркутске, пришли и за мной. Я не был ни консулом, ни кем-то подобным, я был лишь старостой национальной общины, но меня часто называли консулом, поэтому я не стал спорить, а пошел куда звали…
… Большая часть красноармейцев уехала опять в Красноярск, кадеты же были вымотаны морально и физически этими боями. После объявления о перемирии напряжение внезапно спало, люди начали расходиться по домам. Через четыре-пять дней силы кадетов стали истощаться, что имело печальные последствия для белых: они не смогли возобновить бои, и красные без кровопролития заняли город. Никитин в отчаянии бежал в Харбин.
Видя такое положение, состоятельные иркутяне потянулись в Шанхай, Дайлянь и т. п. Очень многие по дороге были арестованы и бесследно исчезли. Считалось, что для тех, кто решил эмигрировать, желательно иметь справку от консула, поэтому в мой дом ежедневно ломились несколько десятков человек. Все они упрашивали меня выдать бумаги для того, чтобы можно было поехать в Японию».
В полночь 17 апреля 1918 года Юноками был арестован за антиреволюционную деятельность. Он сидел в тюрьме в пригороде Иркутска. Здесь его допрашивал представитель реввоенсовета Я. Д. Янсон. Он писал: «Я запомнил Янсона как доброго человека. Видно было, что он порядочный человек и не хочет вершить суд над иностранцем, живущим не по здешним законам». В то время Юноками действительно активно занимался контрреволюционной деятельностью. Читая о Янсоне, я невольно вспомнил о другом революционере — Мухине, которому давал высокую оценку Исимицу Синзей, прибывший в Благовещенск во время интервенции со специальным заданием. Мне кажется, что русская революция победила благодаря именно таким людям с развитым чувством долга.
В конце июня Юноками перевели в Читинскую тюрьму, из которой его освободили в августе белые. Юноками поспешил на свою «бедную вторую родину», в Иркутск. Там оставалось 30 человек японцев. «Товаров не хватало. Цены росли день ото дня. Жизнь горожан становилась все тяжелее и тяжелее».
2 августа Япония объявила о вторжении в Сибирь, и японская армия начала продвигаться в глубь материка, оставляя гарнизоны на каждой железнодорожной станции. Юноками уехал в Японию, но был мобилизован и в звании подполковника служил в подразделении особого назначения в Чите, Хабаровске и Благовещенске. Вместе с отрядами Семенова он много раз участвовал в боях с Красной Армией и в конце концов пришел к следующему выводу: «Красная Армия от командиров самых высоких рангов до самого рядового бойца — вся пронизана сознанием необходимости революции. Испытанные офицеры, которые уверенно вели в бой обстрелянных солдат, не смогли противостоять силе духа Красной Армии. Я, японец, подходя к оценке России с японской меркой, сильно ошибался».
Вот из такой России уехал Косандзи вместе с женой и детьми летом 1918 года. В сентябре того же года он вместе с оккупационной армией вернулся сюда в качестве переводчика с окладом 80 иен в месяц. Как семейному человеку ему, видимо, просто некуда было деваться, В основном он работал в Березовке, под Верхнеудинском. Один раз ему удалось наведаться в Иркутск, чтобы навестить младшую сестру жены Эммы, отдать снятые когда-то фотографии и 10 рублей.
Вывод войск из Сибири Япония закончила 25 октября 1922 года, но часть, в которой служил Цудзуки Косандзи, вероятно, вернулась домой раньше. После этого и вплоть до смерти в 1946 году в Хатиодзи вблизи Токио ему, наверно, пришлось много трудиться, чтобы прокормить детей и жену, которая плохо знала язык и к тому же была «из красной страны». В тогдашней Японии, не перестававшей бряцать оружием, жилось ей, видимо, не лучшим образом. Трудности жизни этой семьи невозможно даже вообразить.
Для меня Косандзи — это один из тех скромных людей, кто своей жизнью соединял Японию и Россию, вернее Японию и Сибирь. Он провел в Сибири 19 лет, а с учетом службы в армии — все 20 лет. В Сибирь он приехал тридцатилетним и здесь провел лучшие годы жизни.
Глава вторая
Гримасы войны
(страницы лагерной жизни)
Летом 1945 года я служил в саперных войсках Квантунской армии. Уже тогда можно было предположить, что Красная Армия введет свои войска в Маньчжурию. По плану японцев, в случае вторжения на данную территорию частей Красной Армии мы должны были отойти к горам Чаньбайшань и готовиться к длительному сопротивлению. Для этой цели был образован экспедиционный отряд из 10 человек, в который включили и меня. Был определен день выступления, но внезапное наступление советских войск изменило наши планы. Саперный отряд и несколько сотен пригнанных насильно китайцев спустились к югу в сторону Анду и начали подготовку к перемещению войск.
Впереди шли китайские рабочие. Почти все они были в резиновой обуви, которая истерла им ноги.
Примерно 20 августа во время нашего продвижения на юг был получен приказ о прекращении военных действий, и нам пришлось срочно повернуть назад, к Дун-хуа. Мы должны были оставить все имеющиеся у нас снаряжение в аэропорту Дунхуа. Наша группа была вооружена саблями, винтовками и пистолетами. Винтовок было очень мало и их не хватало на всех, патронов почти совсем не было.
Примерно в полдень следующего дня мы впервые встретились с частями Красной Армии: в грязных джипах сидели покрытые пылью с автоматами солдаты и офицеры. Тогда я еще не знал, что с этими людьми мне придется долго общаться.
Почти весь сентябрь мы провели в лагере для военнопленных, который находился на берегу реки Шахэ. В конце сентября с наступлением холодов был получен приказ о нашем перемещении в сторону Мудандяна. Нас распределили по отрядам, в каждом из которых «было примерно по тысяче человек. Для того, чтобы питаться, мы вели с собой коров, днем они шли вместе с нами, а вечером мы их съедали. Нам предстояло пройти триста с лишним километров.
