Александр Яковлев - Калиостро
Потемкин почти так и выразился, потребовав, чтобы ему показали что-нибудь интересное. Тогда граф Феникс приступил к осуществлению своей первоначальной программы.
— Ваша светлость, — сказал он Потемкину, — вы напрасно принимаете меня за фокусника или за нечто в этом же роде. Вы очень скоро убедитесь в своей ошибке. А сейчас вы желаете увидеть нечто выходящее из ряда привычных, ежедневных явлений. Если захотите, я вам покажу очень много такого, но во всем необходима постепенность, последовательность: не я начну показывать, а моя жена.
— Ваша жена… графиня Феникс… где же она? — произнес Потемкин с такой улыбкой, которая могла бы уничтожить всякого.
Но графа Феникса она нисколько не уничтожила. Изящным и полным достоинства жестом он указал Потемкину на Лоренцу, сидевшую неподалеку и спокойно взиравшую на говоривших.
Потемкин взглянул и увидел прекрасную женщину. Он сразу, в мгновение ока, произвел надлежащую оценку. Она полностью отвечала его вкусу. Он как раз предпочитал подобную неправильную, капризную красоту. Светлейший быстро подошел к Лоренце… Еще минута — и он уже сидел рядом с нею. Выражение скуки и горделивого презрения сбежало с его лица…
Она щебетала ему что-то на своем странном, смешном и милом французском языке, а он внимательно слушал. Потемкин любезно, покровительственно и ласково улыбался ей. Прелестная волшебница с каждой минутой все сильнее околдовывала его.
— Что же, ваша светлость, угодно вам, чтобы моя жена показала что — нибудь интересное и достойное вашего внимания? — спросил граф Феникс.
— Она уже показала мне самое интересное и прелестное — показала себя, — проговорил Потемкин, не отрывая глаз от Лоренцы.
Граф Феникс поклонился, благодаря за комплименты. И теперь уже на его губах мелькнула насмешливая и презрительная улыбка.
— Вы очень любезны, князь, — засмеялась Лоренца, в то время как бархатные глаза ее загадочно и странно глядели на «светлейшего», — но если мой муж что-нибудь обещает, то он выполняет обещанное, а когда ему нужна моя помощь, я ему помогаю… Друг мой, — обратилась она к мужу, — если тебе угодно, ты можешь приступать к опыту.
Слово «опыт» мигом облетело гостиную. Граф Феникс наклонился к жене, положил ей руки на плечи. Затем Потемкин и все, стоявшие близко, расслышали, как он тихо, но повелительно приказал ей: «Спи!» Он прижал ей глаза указательными пальцами, потом открыл их снова и отступил.
Лоренца будто умерла. Глаза ее были открыты, но взгляд их сделался очень странным. Муж подошел к ней снова, приподнял ее с кресла. Она оставалась неподвижной, окаменевшей как статуя. Она производила такое особенное и жуткое впечатление и в то же время была так жалка, что многим стало тяжело и неприятно.
Граф Феникс, почувствовав общее настроение, быстро усадил жену в кресло и закрыл ей глаза. Затем обратился к Потемкину, Елагину и всем собравшимся:
— Прошу вас на мгновение оставить ее и следовать за мною.
Все перешли в соседнюю комнату, за исключением двух дам, не сводивших с Лоренцы изумленных глаз.
Граф Феникс запер за собою дверь и сказал:
— Мы оставили ее спящей, но это особенный сон, во время которого у человека проявляются такие способности, каких он во время бодрствования не имеет. Вы убедитесь, что жена моя хотя, по-видимому, и спит, но все видит с закрытыми глазами, что она может читать даже мысли человека.
— Будто бы? — воскликнул Потемкин.
— Так как вы первый громко выразили сомнение в словах моих, ваша светлость, то вас я и попрошу убедиться. Будьте так добры, придумайте что-нибудь, решите, что должна сделать моя жена, и она угадает ваши мысли, исполнит все, что ей будет мысленно приказано вами. Что вам угодно приказать ей?
— Это уж мое дело! — усмехнулся Потемкин.
— Да, но в таком случае никто, кроме вас, не примет участия в опыте, и вообще, как мне кажется, опыт будет менее убедителен. Предупреждаю вас, что я не пойду за вами, я останусь здесь, и пусть кто-нибудь сторожит меня.
Потемкин сдался.
— Хорошо! — сказал он. — Решим так: графиня Феникс прежде всего должна нам что-нибудь пропеть, у нее, наверное, прелестный голос…
— Вы будете судить об этом, она вам споет…
— Я вовсе не желаю утруждать ее, а потому пусть она, окончив пение, выйдет из гостиной на балкон, сорвет какой-нибудь цветок и даст его мне… Видите… все это очень нетрудно. Только вы, господин чародей, оставайтесь здесь.
— Не только останусь здесь, но разрешаю связать меня и сторожить хоть целому полку — я не шевельнусь… Идите, ваша светлость, подойдите и спросите, видит ли она вас и ваши мысли? Потом дуньте ей в лицо. Она очнется и все исполнит.
— Это интересно, — сказал Потемкин. — Государи мои, пойдемте, пусть кто-нибудь останется с чародеем.
Однако никому не хотелось оставаться. Но Потемкин взглянул на всех, нахмурив брови, и несколько человек осталось, а остальные вышли, заперев за собою двери. Потемкин подошел к Лоренце и, любуясь ее прелестным, застывшим лицом, сказал ей:
— Belle comtesse, me voyes vous? Видите ли вы меня?
— Да, я вас вижу! — прошептали ее побледневшие губы.
Тогда он подумал о том, что она должна сделать, и спросил:
— Видите ли вы мои мысли?
— Вижу…
Он дунул ей в лицо, она сделала движение, открыла глаза и несколько мгновений с изумлением оглядывалась. Наконец совсем пришла в себя, поднялась с кресла, хотела идти, но внезапно остановилась и запела.
Голос у нее был не сильный, но звучный и нежный. Она пела старинную итальянскую баркаролу. Все слушали ее с наслаждением. Потемкин стоял перед ней, выпрямившись во весь свой могучий рост, и любовался ею. Баркарола окончена. Последний звук замер. Лоренца взялась за голову, будто вспомнила что-то, затем быстро направилась к балкону, отворила стеклянную дверь и через несколько мгновений вернулась с цветком в руке. Она подошла к Потемкину, прелестно улыбнулась, заглянула ему в глаза и подала цветок. Он поцеловал ее маленькую, почти детскую руку…
В гостиной зашумели и задвигались. Все изумлялись, восхищались, почти все дамы были просто в ужасе. Потемкин задумался, отошел от Лоренцы и грузно опустился в кресло.
«Скептический» Петербург
Итак, Калиостро с помощью своих чар, а более с помощью чар Лоренцы сумел очаровать всесильного царедворца. Отчего же графу Фениксу не удалось стать заметным явлением в жизни не только России, но и Петербурга? По словам историка Хотинского, «обаяние этого рода продолжалось недолго, так как направление того времени было самое скептическое, и потому мистические и спиритические идеи не могли иметь большого хода между петербургской знатью. Роль магика оказалась неблагодарною, и Калиостро решился ограничить свое чародейство одними только исцелениями, но исцелениями, чудесность и таинственность которых должны были возбудить изумление и говор».
С мнением историка Хотинского о неблагоприятном для Калиостро умственном настроении тогдашней петербургской знати согласиться можно лишь с некоторой натяжкой. Сильных умов тогда среди знати просто не было. Один из самых заметных людей той поры сенатор и гофмейстер, статс-секретарь императрицы И. П. Елагин являлся ревностным сторонником Калиостро, который, по замечанию исследователя Лонгинова, кажется, и жил в доме Елагина. Скептицизм же тогдашнего петербургского общества был напускной и, по всей вероятности, скоро бы исчез, если бы Калиостро удалось подольше пожить в Петербурге, пользуясь вниманием императрицы. Более того, скептицизм гораздо сильнее господствовал в Париже, но там он не мешал громадным успехам Калиостро. Так что, вне всяких сомнений, неудачи Калиостро в Петербурге зависели от других, более существенных причин.
Калиостро явился в Петербург не в качестве шарлатана-врача, подобно другим заезжавшим туда иностранцам, промышлявшим медицинской профессией и печатавшим о себе громкие рекламные объявления в «Санкт-Петербургских ведомостях». Так, во время его пребывания в северной столице жившие на Большой Морской у его сиятельства графа Остермана братья Пелье — «французские глазные лекари» — объявили, что они «искусство свое ежедневно подтверждают, возвращая зрение множеству слепых». Они рекомендовали петербургским жителям предохранительные от всех болезней капли, которые «тако же вполне приличны особам в письменных делах и мелких работах упражняющимся». А прибывший в Петербург из Парижа зубной врач Шоберт, объявляя о чудесных средствах к излечению зубов от разных болезней, между прочим, и «от удара воздуха», таким вот способом рекламировал свои методы лечения: «Господин Шоберт в заключение ласкает себя надеждой, что податливые и о бедных соболезнующие особы благоволят споспешествовать его намерениям, сообщая сие уведомление своим знакомым, дабы через то привесть бедным в способность пользоваться оным».
