Вольфганг Фенор - Фридрих Вильгельм I
Не может быть сомнений во всемирно-историческом значении этого документа, этого договора. Без него не было бы прусской истории, без него Пруссия не стала бы великой державой. Правда, тогда этого никто, конечно же, не предвидел. Только принц Евгений, великий полководец и покоритель турок, «благородный рыцарь», как его называли современники, при получении известия о договоре сказал, что министров, давших императору совет заключить его, следовало бы повесить. Уж он как никто другой знал о стойкости и отваге бранденбуржцев, так часто ходивших в бой под его началом. А Фридрих Великий, назвавший этот договор «делом тщеславия», в определенном смысле был, конечно, прав. Для его деда, больше всего любившего маскарад, игру с золотом и серебром, роскошь и помпу, этот новый, королевский пурпур стал самым ярким аксессуаром в его неизменном поиске украшений и нарядов, самым роскошным предметом, скрывавшим его слабость и «кривобокость». И все же, несмотря на глубокое отвращение к своему деду, Фридрих Великий считал договор о короновании от 1700 г. «политическим шедевром». И здесь он прав.
К сожалению, мы не знаем, как двенадцатилетний Фридрих Вильгельм отнесся к этому событию. О долгосрочных политических последствиях он, следует полагать, и не подозревал, будучи слишком юным. Во всяком случае, он ликовал: протестанты Германии обрели коронованного покровителя. Что же касается всего остального, его практичный ум занимали столичные события следующих дней и недель.
Потому что, едва Фридрих и его двор получили подписанный договор о короновании, на изумленных берлинцев хлынул поток заказов, а в сонных резиденциях на Шпрее и Хафеле закипела жизнь. Тысячи портных, сапожников, вышивальщиков, художников, скульпторов, золотых и серебряных дел мастеров под надзором придворных принялись за работу по подготовке коронации. Взмыленные лошади мчали эстафеты курфюрста в Париж, Лион и Амстердам с заказами на бриллианты и жемчуг, бархат и шелк, брюссельские кружева и французские «статс-парики». Сколько же все это стоило! Фридрих Вильгельм вкрадчиво осведомился на этот счет, и отец ответил ему со смешанным чувством гордости и стыда: как замечательно, если «заграница разделит нашу радость».
Курфюрст никак не ожидал, что его все же будут называть королем. Он неустанно подгонял события. Поскольку церемония коронации должна была пройти в Кёнигсберге, главном городе Восточной Пруссии, а Фридрих сгорал от нетерпения, пришлось забыть о празднике Рождества. 17 декабря 1700 г. из Берлина на восток выехала колонна. Она была больше бранденбургского корпуса, маршем двигавшегося к армии императора. Всем распоряжался сам Фридрих; его ненасытная церемониальная жажда наконец-то была близка к удовлетворению. Бесконечная, мерзнущая от холода колонна, строго разбитая по рангам на четыре части, пробивалась через снега.
В первой части двигались свыше 200 карет, парадных экипажей и походных кухонь. Здесь находились Фридрих, Софья Шарлотта и высшие придворные чины. Во второй ехал верхом Фридрих Вильгельм, окруженный свитой, — он редко забирался в карету. В третьей части колонны ехал штат придворных, а в четвертой — стража и телохранители. Позолоченная колонна двигалась сквозь снежные пустыни земли обетованной, дабы обрести в конце пути королевскую корону. Чтобы протащить этого гигантского червя по трескучему морозу через Бранденбург, Померанию, Западную и Восточную Пруссию, понадобилось 30 тысяч лошадей. Новое ярмо легло на плечи крестьян. Им пришлось безвозмездно предоставить в распоряжение колонны 30 тысяч лошадей и упряжь. Исполняя «лошадиную повинность», крестьяне должны были также в течение целого дня сопровождать процессию, двигавшуюся по заснеженной стране на северо-восток двенадцать дней; в день преодолевали по пятьдесят километров. На каждой остановке Фридрих как бы оказывался в своем берлинском дворце — с такой роскошью готовился ночлег. Наконец 29 декабря первая часть колонны въехала в Кёнигсберг. В ее составе находился и Фридрих Вильгельм — как обычно, он оторвался от своей свиты и пробился вперед. Коронацию и торжества по ее поводу курфюрст назначил на 18 января 1701 г.
За оставшиеся дни надо было закончить множество дел. Фридрих хотел, чтобы корона на его голову была возложена в полном соответствии с церемониалом коронации императора во Франкфурте. Следовало повторить каждую деталь этого ритуала. К сожалению, в наличии не оказалось немецких курфюрстов для свиты нового властителя. Пришлось срочно повышать в чинах подходящих для этого придворных и именовать их этими титулами. 18 января им предстояло нести королевские регалии, подавать блюда и умывальную чашу, то есть представлять собой паладинов, окружающих трон прусского короля. Для богослужения, сопровождавшего коронацию, были назначены два протестантских епископа (таких церковных чинов прежде не имелось). 15 января герольды разъехались по улицам Кёнигсберга. Под звуки труб они сообщали толпам зевак, что Господь присудил суверенному герцогу Пруссии быть королем. Двумя днями позже Фридрих учредил орден Черного орла — в дополнение к польскому ордену Белого орла. Для надписи на ордене он выбрал слова, настолько же гордые, насколько и смиренные: «Suum cuique» («Каждому свое»).
Утром 18 января 1701 г., когда в спальне Кёнигсбергского дворца обер-камергер Фридриха Кольбе фон Вартенберг надевал на господина драгоценную мантию, город содрогался от орудийных залпов и звона колоколов. Затем Фридрих отправился в огромный зал аудиенций, без особых церемоний надел корону, взял скипетр, украшенный двумя огромными рубинами (подарок царя Петра), и махнул им во все четыре стороны света — это означало, что новый король не зависит от какого-либо чужого государства. Затем государственные регалии принесли в салон Софьи Шарлотты. Фридрих надел ей на голову маленькую королевскую корону и поцеловал руку. Теперь назад, в зал аудиенций. Там, под роскошным балдахином, король и королева уселись на серебряные стулья (с подлокотниками!). И в то время, как оконные стекла дрожали от непрерывных залпов салюта, представители сословий присягали короне на верность и впервые радостно называли Фридриха и Софью «Ваше Королевское Величество».
В полдень под звон всех городских колоколов праздничная процессия покинула дворец, дабы по дорожке из алого сукна пересечь дворцовую площадь и пройти в церковь. На площади толпилась необозримая людская масса, во все глаза рассматривавшая королевскую процессию. Впереди шли литаврщики и трубачи; за ними — представители сословий и Кёнигсбергского университета. Затем пронесли государственные регалии: канцлер нес флаг, ланд-гофмейстер — яблоко «державы», обер-бургграф — государственный меч. Далее шел двенадцатилетний кронпринц Фридрих Вильгельм — его голубые глаза и свежий цвет лица умилили женскую часть публики. Следом шагали король Фридрих I и его супруга, королева Софья Шарлотта; над их головами десять дворян держали малиновый балдахин. Фридрих был одет в ярко-красный камзол со множеством бриллиантовых пуговиц ценой в 100 тысяч талеров каждая; камзол покрывали пурпурная мантия и горностаевая накидка, одна застежка которой стоила 100 тысяч талеров; на вершине огромного парика красовалась золотая корона, украшенная сверкающими алмазами. Так же роскошно оделась и королева, сопровождаемая двумя маркграфами.
У входа в церковь королевскую пару встретили два свежеиспеченных епископа: Бернгард фон Занден, прежде главный священник придворных лютеран, и Бенджамин Урсинус фон Бэр — до того главный реформатский священник двора. В церкви они помазали елеем руки и головы короля и королевы. Затем епископ Урсинус прочитал стих 30 из 2-й главы Первой книги Самуила: «Я прославлю прославляющих Меня, а бесславящие Меня будут посрамлены». Фридрих сам отыскал это место в Библии; он наслаждался каждым словом. Это его день, которого он так долго ждал, не теряя надежды! Все получалось, как он хотел, чинно и величественно. И все же король едва не вышел из себя, заметив, что его смертельно скучавшая жена, отнюдь не обрадованная «маскарадом», во время богослужения приняла добрую понюшку табака. (Эту привычку она передала по наследству и своему внуку.) Возмущенный король послал к ней камергера, и Софья Шарлотта смирилась. Ее сын, внимательно за всем наблюдавший, гневно сдвинул брови. Насколько глубоко он любил свою мать, настолько же резко не принимал ее равнодушия к религии.
По выходе из церкви тайный советник фон Штош разбросал среди публики золотые и серебряные монеты с изображениями новой королевской четы на сумму 6 тысяч талеров. Праздник был продолжен в дворцовом зале Московитов. Два обер-гофмейстера подавали их величествам кушанья на золотых блюдах; во время трапезы прислуживали двадцать семь камер-юнкеров. По правилам испанского церемониала, каждая золотая тарелка проходила через десяток рук, прежде чем оказывалась перед королем или королевой.
