Станислав Грибанов - Хроника времён Василия Сталина

— Что происходит в Москве?

— Почему правительство удрало?

— Где секретарь парткома завода и секретарь комитета комсомола?

— Почему никто ничего не объясняет?

— Почему не пускают на завод?

Я выслушал спокойно, потом сказал:

— Товарищи, зачем возмущаться? Война идет. Всякое может быть. Кто вам сказал, что правительство убежало из Москвы? Это провокационные слухи. Правительство не убежало. Кому надо быть в Москве, находятся здесь. Сталин в Москве, и все, кому необходимо быть здесь, находятся в столице. А уехали наркоматы, потому что им нечего делать в Москве, когда фронт подошел к стенам города. Они должны руководить промышленностью, хозяйством страны. Это удобнее делать не из фронтового города. Нас можно упрекнуть только в том, что не сделали этого раньше. Сейчас это делается вполне продуманно, по указанию ЦК партии, ГКО и Совнаркома. А вы почему шумите? — спросил я. — Вам же выдано жалованье за две недели вперед. Сейчас от вас требуется полное спокойствие, неукоснительное подчинение распоряжениям властей, высокая организованность. Я прошу вас разойтись по домам и не нападать на директора, он не решает этого вопроса, а только выполняет указания правительства.

Постепенно рабочие успокоились и стали расходиться. В полдень в Кремль на квартиру Сталина вызвали Шахурина. Туда прибыли и члены Политбюро. Поздоровавшись со всеми, Сталин спросил:

— Как дела в Москве?

Заслушав информацию, обратился к Щербакову:

— Нужно немедленно наладить работу трамвая и метро. Открыть булочные, магазины, столовые, а такие лечебные учреждения с тем составом врачей, которые остались в городе. Вам и Пронину сегодня выступить по радио, призвать к спокойствию, стойкости, сказать, что нормальная работа транспорта, столовых и других учреждений бытового обслуживания будет обеспечена.

— Совещание, — как отмечает Шахурин, — было коротким. Через несколько минут Сталин сказал: “Ну, все”. И мы разошлись, каждый по своим делам».

Это совещание состоялось сразу же после встречи Сталина с первыми секретарями Ярославского, Ивановского и Горьковского обкомов партии и секретарей городских комитетов. Собравшись в рабочем кабинете Сталина в ночь на 15 октября, до утра рассматривали партийные работники многие важные вопросы, связанные с обороной трех областей. На столе у Сталина лежала крупномасштабная карта, и он подробно объяснял всем схему строительства укреплений, прикрывающих Углич, Рыбинск, Ярославль, Кострому, города Ивановской и Горьковской областей, выслушивал мнение местных работников об этом плане обороны. Тогда первый секретарь Ярославского обкома партии Н.С. Патоличев обратился к Сталину:

«— А не следует ли нам эвакуировать некоторые заводы Ярославской области?

— Какие заводы вы имеете в виду? — спросил Сталин.

Я назвал Рыбинский завод мотостроения, шинный и «Красный Перекоп», — вспоминал Патоличев. — На этом я остановился, хотя в планах Ярославского обкома и облисполкома значились и другие предприятия. Подумав, Сталин сказал:

— В Ярославль мы противника не пустим. Сказано это было с такой твердостью и убежденностью, что мы все в это поверили.

— Но, — продолжил Сталин, — противник может эти важные для страны заводы разбомбить. Поэтому их надо эвакуировать.

В середине октября под воздействием превосходящих сил противника наши войска отошли на оборонительные рубежи еще ближе к Москве. По решению Государственного Комитета Обороны большинство партийных и правительственных учреждений, дипломатический корпус были эвакуированы в Куйбышев. Сталин остался в Москве.

Как-то генерал Н.Н. Воронов застал его в кабинете возбужденным, встревоженным. Сталин разговаривал с кем-то по телефону.

— Парашютисты? Сколько? Рота? А кто видел? — с раздражением спрашивал он. — Вы видели? А где высадились? Вы — сумасшедший, не может быть, я не верю! Я говорю вам — не верю. Вы скоро скажете, что на ваш кабинет высадились…

Бросив трубку телефона, Сталин пожаловался Воронову:

— Вот уже несколько часов меня терзают воплями о немецких парашютистах. Не дают работать. А сами не видели и понятия не имеют. Болтуны и паникеры…

Парашютистов и в самом деле не было. С самолетов разбрасывали пропагандистские листовки: “Мы, немцы, не против русского народа. Мы только хотим избавить вас от евреев и большевиков”. Многие подумали, что это — работа диверсантов, вот и поднялась паника».

В те горячие октябрьские дни сорок первого на одном из подмосковных аэродромов Василий Сталин проверял на друзьях свои инструкторские способности — выпускал в полет Тимура Фрунзе и Степана Микояна.

Оба они в томительном ожидании ходили вокруг новехонького Як-1 и, не скрывая зависти к тем, кто осваивал стремительную машину, сетовали, что нет на аэродроме спарки, на которой бы их вывезли да выпустили самостоятельно. А Василий слушал-слушал и вдруг распорядился:

— Степка, ну-ка залезай в кабину!..

Этому пареньку будет суждена долгая летная жизнь. Он станет генералом. За испытание новой авиационной техники его удостоят звания Героя, заслуженного летчика-испытателя. А пока что он устраивался в кабине новой боевой машины, не очень-то понимая, для чего это понадобилось. Василий же деловито подсказывал:

— Парашютные лямки застегни. Ремнями привяжись. Чего как в гостях?..

Степан выполнял команды. С мальчишеских лет он привык слушаться Василия — сначала, когда в Горках с деревенскими пацанами футбол гоняли, потом — когда увлеклись конным спортом, и теперь — когда с Тимкой решили летать. Василий был старше обоих, естественно, во всем шел с опережением, и так получалось, что за ним всюду тянулись и они.

— Ну как, хорошо в кабине? — спросил Степана Василий.

Степан уловил в вопросе легкую усмешку и насторожился.

— Попробуй-ка, запусти мотор…

Порядок запуска стар, как мир, со времен братьев Райт не менялся. И полетело:

— Контакт!

— Есть контакт.

— От винта!

Степан сразу почувствовал мощь мотора боевой машины. Легкая радостная дрожь пробежала мурашками от кончиков пальцев до макушки на голове. «Вот это силища!..» В кабине самолета у летчика обостренно срабатывают все его чувства — это не со стороны наблюдать: «Да, красиво, да, впечатляет…» Но то, что Степан услышал в следующую минуту, поразило его куда сильней, чем все лошадиные силы нового истребителя.

— Полетишь сам?.. — услышал он сквозь рев мотора.

Это был старый, годами проверенный инструкторский прием. В тебе уверены, знают, что справишься с новой машиной, потому что летал, пусть и на простеньких, не столь динамичных типах. И тебя не вымучивают безмерной подготовкой с тренажами, зачетами, не оставляют времени и на психологические терзания о завтрашнем дне твоего вылета. Да, в воздухе может случиться всякое. Может отказать мотор — и ты камнем полетишь вниз. Да, чего доброго, возникнет пожар — и ты взорвешься вместе с машиной. Не выпустится одно колесо шасси — случится «капот», и тебя раздавит вместе со всеми приборами, с кабиной. Ты просто не рассчитаешь при посадке, грубо ударишься о землю и рухнешь без скорости — значит, у тебя не хватило внимания, ты что-то упустил, впервые поднявшись на новом истребителе. Наконец, тебе просто не хватило везения, так нужного летчику в первом полете. Но ведь ты сам выбрал такую профессию, эту непростую свою солдатскую долю…

— Полечу, — ответил Степан, и сердце его тревожно и некстати зачастило.

— Значит, так, — инспектор Сталин входил в роль. — Сейчас летишь в зону. Там тебе задание: четыре глубоких виража, пикирование, горка, спираль — и домой. Скорость на виражах триста пятьдесят. Давай выруливай!..

Василий поправил парашютные лямки на плечах Степана — так, для порядка, этого делать вовсе не требовалось. Но кто хоть раз оставлял землю один — то ли методически грамотно, то ли таким вот партизанским путем, по принципу «жить захочешь — сядешь», — тот, конечно, знает, как важен этот совсем несущественный маленький штришок, знак внимания и поддержки перед шагом в незнаемое, новое…

— Выруливай! — еще раз повторил Василий, спрыгнул с плоскости самолета и крикнул Степану уже с земли: — Бегу на КП!..

Пройдут годы. Не один десяток истребителей, в том числе сверхзвуковых, освоит Степан Микоян. Но самостоятельный вылет на «яке» в октябре сорок первого он запомнит навсегда.

Тогда, в зоне, Степан виражил и никак не мог понять: почему мощная боевая машина так беспомощно болтается, едва держась в воздухе. Когда же приземлился, вместо традиционных поздравлений по случаю самостоятельного вылета получил от Василия крепкий нагоняй.

— Было за что, — вспоминал генерал Микоян. — Скорость-то на виражах я перепутал: послышалось мне, чтоб двести пятьдесят держал. На сто километров в час и ошибся…