Альберт Шпеер - Воспоминания
Может быть, это и понятно: я был тогда захвачен этими бурями преклонения. Но еще более невероятно было для меня несколько минут или часов спустя обсуждать планы строительства, сидеть в театре или есть в «Остерии» равиоли с божеством, на которое молился народ. Именно этот контраст подчинял меня его воле.
Если всего несколько месяцев назад меня вдохновляла перспектива создавать проекты зданий и осуществлять их, то теперь я был полностью втянут в его орбиту, я безоговорочно и бездумно сдался на его милость, я был готов ходить за ним по пятам. При этом он, по всей видимости, хотел лишь подготовить меня к блистательной карьере архитектора. Десятилетия спустя я прочитал в Шпандау у Кассирера его замечание о людях, которые по собственному побуждению отбрасывают высшую привилегию людей быть суверенной личностью. 1 «»
Теперь я был одним из них.
Две смерти в 1934 г. стали для Гитлера заметными событиями в личной и государственной сферах. После тяжелой болезни, длившейся несколько недель, 21 января умер архитектор Гитлера Троост; а 2 августа скончался рейхспрезидент фон Гинденбург, смерть которого открыла ему путь к неограниченной власти.
15 октября 1933 г. Гитлер участвовал в торжественной закладке «Дома Немецкого Искусства» в Мюнхене. Он забивал памятный кирпич изящным серебряным молоточком, эскиз к которому специально к этому дню сделал Троост. Но молоток разлетелся на куски. И вот, четыре месяца спустя, Гитлер сказал нам: «Когда молоток сломался, я тут же подумал: это плохая примета! Что-нибудь случится! Теперь мы знаем, почему молоток сломался: архитектор должен был умереть». Я был свидетелем многих примеров суеверности Гитлера.
Для меня смерть Трооста тоже означала тяжелую утрату. Между нами как раз начали складываться более близкие отношения, много обещавшие мне в человеческом и одновременно в профессиональном смысле. Функ, бывший в то время госсекретарем у Геббельса, имел другую точку зрения: в день смерти Троста я встретил его в приемной его министра с длинной сигарой и круглым лицом: «Поздравляю! Теперь Вы первый!»
Мне было двадцать восемь лет.
Глава 5
Архитектурная гигантомания
Какое-то время было похоже, что Гитлер сам хочет руководить бюро Трооста. Его беспокоило, что дальнейшая работа над планами будет осуществляться без должного проникновения в замыслы покойного. «Лучше всего мне взять в свои руки», — говорил он. В конце концов это намерение было не более странным, чем когда он позднее решил взять на себя командование сухопутными войсками.
Без сомнения, он в течение недель играл мыслью о том, чтобы стать руководителем слаженно работающего ателье. Уже по дороге в Мюнхен он иногда начинал готовиться к этому, обсуждая строительные проекты или делая эскизы, чтобы несколько часов спустя сесть за стол настоящего руководителя бюро и поправлять чертежи. Но заведующий бюро, простой честный мюнхенец с неожиданным упорством встал на защиту дела Трооста, не обращал внимания на поначалу очень подробные предложения Гитлера и сам делал лучше.
Гитлер проникся доверием к нему и вскоре молча отказался от своего намерения; он признал компетентность этого человека. Через какое-то время он доверил ему и руководство ателье и дал ему дополнительные задания.
Он сохранил и свою привязанность к вдове умершего архитектора, с которой его издавна связывали узы дружбы. Она была женщиной со вкусом и характером, часто отстаивавшая свои своевольные взгляды с большим упорством, чем некоторые мужчины, обладающие властью и окруженные почетом. В защиту дела своего покойного мужа она выступала с ожесточением и порой слишком резко, и поэтому многие ее боялись. Она боролась против Бонаца, имевшего неосторожность выступить против троостовой концепции мюнхенской площади Кенигсплатц; она резко напустилась на современных архитекторов, Форхельцера и Абельц, и во всех этих случаях была заодно с Гитлером. С другой стороны, она способствовала его сближению с импонировавшими ей архитекторами, высказывалась отрицательно или одобрительно о людях искусства и событиях в мире искусства и, поскольку Гитлер часто слушался ее, вскоре стала в Мюнхене кем-то вроде арбитра по вопросам искусства. К сожалению, не в живописи. Здесь Гитлер поручил своему фотографу Гофману первичный отбор картин, присылаемых на ежегодную Большую художественную выставку. Фрау Троост часто критиковала однобокость его выбора, но в этой области Гитлер не уступал, и вскоре она перестала посещать эти выставки. Если я сам хотел подарить картину кому-нибудь из моих сотрудников, я поручал своему агенту присмотреть чтонибудь в подвале Дома Немецкого Искусства, где лежали отбракованные картины. Когда я сегодня время от времени встречаю свои подарки в квартирах знакомых, мне бросается в глаза, что они мало чем отличаются от тех, что тогда попадали на выставки. Различия, вокруг которых кипели когда-то такие страсти, с течением времени исчезли сами по себе.
Ремовский путч застал меня в Берлине. Обстановка в городе была напряженной. В Тиргартене стояли солдаты в походном снаряжении, полиция, вооруженная автоматами, ездила по городу на грузовиках. Атмосфера была тяжелой, как и 20 июля 1944 г., которое мне также суждено было пережить в Берлине.
На следующий день Геринга представили как спасителя положения в Берлине. Ближе к полудню Гитлер возвратился из Мюнхена, где он производил аресты, и мне позвонил его адъютант: «У Вас есть какие-нибудь новые чертежи? Тогда несите их сюда!» Это указывало на то, что окружение Гитлера собиралось переключить его внимание на архитектуру.
Гитлер был крайне возбужден и, как я и сейчас полагаю, внутренне убежден, что счастливо избежал большой опасности. В эти дни он снова и снова рассказывал, как он в Визее ворвался в гостиницу «Ханзельмайер», не забывая при этом продемонстрировать свое мужество: «Подумайте только, мы были без оружия и не знали, не выставили ли эти свиньи против нас вооруженную охрану!» Атмосфера гомосексуализма вызвала у него отвращение. «В одной комнате мы захватили врасплох двоих голых молодцов». Он, по всей видимости, был уверен, что благодаря его личному участию в самый последний момент удалось предотвратить катастрофу: «Потому что только я мог это решить. Никто больше!»
Его окружение всеми силами старалось усилить неприязнь к растрелянным руководителям СА, рьяно сообщая ему как можно больше подробностей из интимной жизни Рема и его свиты. Брюкнер положил Гитлеру на стол меню оргий, которые устраивала развратная компания. Они якобы были обнаружены в берлинской штаб-квартире СА и содержали множество блюд, полученные из-за границы деликатесы, лягушачьи окорочка, птичьи языки, акульи плавники, яйца чаек; к ним старые французские вина и лучшее шампанское. Гитлер иронически заметил: «Ну вот вам и революционеры! И такким-то наша революция казалась слишком вялой!»
После визита к рейхспрезиденту он вернулся очень обрадованный. Как он рассказывал, Гинденбург одобрил его действия, сказав что-то вроде: «В нужный момент нельзя останавливаться и перед крайними мерами. Нужно уметь проливать кровь». Одновременно в газетах можно было прочесть, что рейхспрезидент фон Гинденбург официально поздравил с этим событием своего рейхсканцлера Гитлера и прусского премьер-министра Геринга. 1 «»
Руководство партии развернуло почти лихорадочно деятельность, направленную на оправдание этой акции. Она продолжалась несколько дней и закончилась речью Гитлера перед специально созванным рейхстагом, которая так изобиловала уверениями в невиновности, что в ней проглядывало сознание вины. Защищающийся Гитлер: ничего подобного мы не встретим в будущем, даже в 1939 г., при вступлении в войну. К оправданиям был привлечен и министр юстиции Гюртнер. Поскольку он был беспартийным и поэтому казался независимым от Гитлера, его выступление имело особый вес для всех сомневающихся. То, что вермахт молча принял смерть своего генерала Шлейхера, привлекло внимание многих.
Фельдмаршал первой мировой войны для буржуазии того поколения был достойным уважения авторитетом. Еще в мои школьные годы он олицетворял собой несгибаемого, стойкого героя новейшей истории; его нимб делал его для нас, детей, чем-то овеянным легендами, неосязаемым; вместе со взрослыми мы вбивали в последний год войны железные гвозди, по цене 1 марка штука, в огромные статуи Гинденбурга. С моей школьной поры он для меня был воплощением всякой власти. Мысль о том, что Гитлера покрывает эта высшая инстанция, успокаивала.
Не случайно после ремовского путча правая в лице рейхспрезидента, министра юстиции и генералитета примкнула к Гитлеру. Правда, она была свободна от радикального антисемитизма, носителем которого был Гитлер, она прямо-таки презирала этот взрыв плебейского чувства ненависти. У ее консерватизма не было общей основы с расовым бредом. Открыто выражавшаяся симпатия принятию Гитлером решительных мер имела иные причины: убийства 30 июня 1934 г. уничтожили сильное левое крыло партии, состоявшее преимущственно из представителей СА. Они считали, что их обделили при распределении плодов революции. И не без оснований. Потому что они были воспитаны до 1933 г. в духе ожидания революции и большинство из них всерьез приняло псевдосоциалистическую программу Гитлера. Во время своей непродолжительной деятельности в Ванзее я имел возможность наблюдать на низшем уровне, как какой-нибудь простой член СА с готовностью и самопожертвованием переносил лишения, тратил свое время, шел на риск, надеясь получить за это реальные блага. Когда эти блага заставили себя ждать, стало копиться недовольство и раздражение, которое легко могло приобрести взрывную силу. Возможно, вмешательство Гитлера действительно предотвратило «вторую революцию», о которой разглагольствовал Рем.
