Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры
Получив эту записку, Толстой писал Плеве: «Очень благодарю Вас<…> за составленную записку об отношениях известной части нашей журналистики к революционной партии <…> Я посылаю её государю» (290). Меры были приняты. Ряд сотрудников «Отечественных записок» арестованы или высланы из столицы. В январе 83 г. из Петербурга выслан Михайловский. В начале 84 г. арестованы С. Н. Кривенко, А. И. Эртель, М. А. Протопопов. Всё это давала повод для обвинения «Отечественных записок» в прямой крамоле. Феоктистов в своих воспоминаниях рассказывает, что инициатива закрытия «Отечественных записок» непосредственно принадлежала Департаменту полиции: «Однажды граф Толстой пригласил меня на совещание с Оржевским и Плеве, которые сообщили, что редакция ''Отечественных записок'' служит притоном отъявленных нигилистов, что против некоторых из сотрудников этого журнала существуют сильные улики, что один из них уже выслан административным порядком из Петербурга и что необходимо разорить это гнездо» (Зай291). Совещание состоялось где-то в конце марта или в начале апреля. Уже 5 апреля Н. А. Любимов сообщал Каткову о том, что участь «Отечественных записок» решена и доклад по этому поводу уже подготовлен.
Проект «Правительственного сообщения» о закрытии «Отечественных записок» готовили Феоктистов, Плеве и Победоносцев. 13 апреля 84 г. Совещание четырех министров приняло решение о закрытии «Отечественных записок» «с обнародованием в ''Правительственном вестнике'' изложенных в журнале Совещания соображений, послуживших поводом к принятию означенной меры». 19 апреля решение утверждено императором, а 20-го опубликовано «Правительственное сообщение»: «Некоторые органы нашей периодической печати несут на себе тяжкую ответственность за удручающие общество события последних лет <…> Независимо от привлечения к законной ответственности виновных правительство не может допустить дальнейшее существование органа печати, который не только открывает свои страницы распространению вредных идей, но и имеет ближайшими своими сотрудниками лиц, принадлежащих к составу тайных обществ» (Зай291-2). Таким образом на 4-м номере «Отечественные записки» были запрещены. Единомышленники редакции, люди прогрессивных взглядов выражали чувство скорби и негодования. Друг Салтыкова-Щедрина Н. А. Белоголовый писал в нелегальной газете «Общее дело»: «Еще один удар по голове, нанесенный русскому обществу Толстым, удар, давно подготовленный и о котором мы не раз предупреждали. ''Отечественные записки'' закрыты навсегда, и закрыты они без всяких ''formes de process'' и указаний и ссылок на их печатные выступления, а просто за вредное направление <…> В этом журнале еще веял дух великих идеалов 60-х годов, в нем жила и развивалась та любовь к народу и родине, которая внушает русскому человеку ненависть к его угнетателям». В том же духе писал о закрытии «Отечественных записок» и Михайловский в журнале «Народная воля»: «это был почти единственный орган русской печати, в котором сквозь дым и копоть цензуры светила искра понимания задач русской жизни во всем их объеме.
За это он должен был погибнуть — и погиб» (Зай291-2. См. о журнале книгу М. В. Теплинского. «Отечественные записки. (1868–1884)». Южно-Сахалинск, 1966). Однако, вряд ли в данном случае можно говорить о широком общественном отклике. Протесты против запрещения «Отечественных записок» появились в нелегальных изданиях, не имевших широкого круга читателей, были единичными, мало характерными для общественной атмосферы России. Эта атмосфера, ощущения, вызванные запрещением «Отечественных записок, отражены в сказке-элегии Щедрина „Приключение с Крамольниковым“. После запрещения даже либералы, недавние друзья, торопятся отмежеваться от Крамольникова: «никакого оттенка участия не виделось на их лицах. Напротив на них уже успела лечь тень отступничества.
— Однако! Похоронили-таки вас, голубчик! <…> я вам давно говорил, что нельзя! Терпели вас, терпели, — ну, наконец…». Ощущение, что «Твой труд был бесплоден», что не на кого опереться. Но в этом отступничестве, в котором отчетливо ощущается и злорадство, Крамольников видит «не одно личное предательство, а целый подавляющий порядок вещей». В конце сказки дан Post scriptum от автора: все написанное не больше, чем сказка, а отступники водились во всякое время, а не только в данную минуту; «А так как и во всем остальном всё обстоит благополучно, то не для чего было и огород городить, в чем автор и кается чистосердечно перед читателями». Горькие и мрачные раздумья.
С журналом «Дело» власти расправились по-иному. «Дело» продолжало традиции запрещенного «Русского слова». Выходило ежемесячно в Петербурге в 66–88 гг. Издателем и фактическим редактором был Г. Е. Благосветлов, в прошлом издатель «Русского слова». «Дело» — тоже один из наиболее прогрессивных органов своего времени. В журнале печатались многие писатели и публицисты демократического направления. После смерти Благосветлова (80 г.) редактором «Дела» стал один из участников революционно-демократического движения 60-х -80-х гг. Н. В. Шелгунов, который привлек к сотрудничеству в журнале эмигрантов-народовольцев. В 83 г. (Шелгунов уехал за границу, затем был арестован, подозревался в связи с исполкомом «Народной воли»; обвинение не доказано). оставаться редактором Шелгунову стало невозможно. Его сменил К. М. Станюкович, который в конце года приобрел право собственности на журнал. Но и Станюковича в 85 г. арестовали и выслали. «Дело» переходит в руки И. С. Дурново, теряет демократический характер, превращается в реакционное издание.
Цензурные гонения продолжались. В 84 г., по настоянию Победоносцева, им подверглась весьма далекая от оппозиционности, стоявшая на шовинистических позициях, московская газета «Восток», редактируемая Н. И. Дурново. Но она выступила с критикой ведомства Победоносцева и была за это наказана. В 82 г. она получила первое и второе предостережения за «вредное направление», а в 84 г. ей вынесли третье предостережение и временно приостановили, за то, что она продолжала держаться усвоенного ею вредного направления, «выражавшегося в крайне резких нападках на наше церковное управление вообще и на некоторых лиц высшей церковной иерархии». Подчиненная предварительной цензуре, газета вынуждена была прекратить свое существование (Зай293).
В январе 85 г. решением Совещания четырех министров была запрещена издаваемая в Петербурге газета «Светоч», обвиненная в резко антиправительственном направлении. Во всеподданнейшем докладе о ней говорилось: «С первых же нумеров своих газета ''Светоч'' усвоила такой тон, от которого наша печать значительно отвыкла в последнее время. Она поспешила подробно и ясно определить свою программу, заключающуюся главным образом в том, чтобы выставлять современное положение России в самом мрачном и ненавистном свете. ''Наше общество, — говорит газета, — начиная с руководящих сфер его, так сбилось и спуталось в понятиях, так оскудело материально и нравственно, так утомлено окружающей его неправдой и произволом, так убито повседневной мелкой борьбой, что не только не останавливается над глубокими вопросами об осуществлении жизненной правды, но даже начинает терять способность различать добро и зло и, махнув рукой, живет только настоящим днем, лишь бы прожить''». Столь подробно цитируя «Светоч» и излагая его позицию, автор доклада подчеркивал, что, по мнению редакции, все устои «расшатаны реакцией». Император согласился с решением Совещания о запрещении «Светоча», наложив резолюцию: «Совершенно одобряю». В данном случае, видимо, решение Совещания было не совсем безосновательным. Тем более, что фактическим редактором «Светоча» был И. А. Родзевич, бывший редактор и издатель «Московского телеграфа (см. выше. Зай293).
В феврале 85 г. после двух взысканий (запрещение розничной продажи и печатанья частных объявлений) прекратила свое существование газета „Эхо“.
В сентябре того же 85 г. решением Совещания четырех министров закрыты еще две газеты: петербургская „Здоровье“ и тифлисская „Брдзола“. Во всеподданнейшем докладе отмечалось, что газета „Здоровье“ совершенно изменила свое направление после прихода нового редактора — политически неблагонадежного Подмигайлова: „На первых же порах Подмигайлов не задумался доказывать необходимость увеличения земельных наделов крестьянского сословия как единственного средства вывести это сословие из стесненного положения“. Грузинская газета „Брдзола“, редактируемая князем Мачабели, в том же докладе обвинялась в сепаратизме: „Статьи, представляемые им (редактором — ПЗ) в цензуру проникнуты сепаратическими тенденциями, которые он не считает даже нужным выражать намеками или в иносказательной форме, а излагает с поразительной откровенностью“ (Зай294). Последние две газеты в справочнике „Русская периодическая печать“ вообще не указаны, о первой („Эхо“) сообщается лишь, что она — либерально-монархическое издание; ничего не говорится о взыскании. Итак, из четырнадцати периодических изданий, которые были запрещены или прекратили свое существование вследствие цензурных гонений за весь период, девять относятся к первым трем годам (83–85). Это свидетельствует, что задачу борьбы с оппозиционной прессой правительство решало в основном в первые годы реакции, что не означало, что позднее репрессии прекратились.
