Иван Солоневич - Россiя въ концлагерe
-- Да ужъ я вамъ послe...
Дневальный принесъ кипятокъ. Я досталъ изъ нашего "неприкзапа" -неприкосновеннаго запаса для побeга -- два куска сахара. Налили чайку.
Дневальный вдругъ всталъ изъ-за стола, пошелъ къ своимъ нарамъ, что-то поковырялся тамъ и принесъ мнe помятое, измазанное письмо въ конвертe изъ оберточной бумаги.
-- Это -- отъ жены моей... А самъ я -- неграмотный... {448}
-- Никому не показывалъ, совeстно и показывать... Ну, должно, въ цензурe прочли... Такъ я къ вамъ, какъ къ попу, прочитайте, что тутъ есть написанное...
-- Такъ чего-же вы стeсняетесь, если не знаете, что тутъ написано?
-- Знать-то, не знаю, а догадка есть. Ужъ вы прочитайте, только что-бъ какъ на исповeди -- никому не говорить.
Прочитать было трудно. Не думаю, чтобы и въ цензурe у кого-нибудь хватило терпeнiя прочесть это странное измазанное, съ расплывшимися на ноздреватой бумагe каракулями, письмо... Передать его стиль невозможно. Трудно вспомнить этотъ странный переплетъ условностей сельской вeжливости, деталей колхозной жизни, блестокъ личной трагедiи авторши письма, тревоги за дeтей, которыя остались при ней, и за дeтей, которыя поeхали "кормиться" къ мужу въ концлагерь, и прочаго и прочаго. Положенiе же дeлъ сводилось къ слeдующему:
Предсeдатель колхоза долго и упорно подъeзжалъ къ женe моего дневальнаго. Дневальный засталъ его въ сараe на попыткe изнасилованiя, и предсeдатель колхоза былъ избить. За террористическiй актъ противъ представителя власти дневальнаго послали на десять лeтъ въ концентрацiонный лагерь. Четыре -- онъ здeсь уже просидeлъ. Посылалъ женe сухари, не съeдалъ своего пайковаго сахара, продавалъ свою пайковую махорку, изъ шести оставшихся на волe дeтей двое все-таки умерло. Кто-то изъ сердобольнаго начальства устроилъ ему право на жительство съ семьей, онъ выписалъ къ себe вотъ этихъ двухъ ребятишекъ: въ лагерe ихъ все-таки кормили. Двое остались на волe. Смыслъ же письма заключался въ слeдующемъ: къ женe дневальнаго подъeзжаетъ новый предсeдатель колхоза, "а еще кланяется вамъ, дорогой нашъ супругъ, тетенька Марья совсeмъ помирающе, а Митенька нашъ лежитъ ножки распухши и животикъ раздувши, а предсeдатель трудодней не даетъ... И Господомъ Богомъ прошу я васъ, дорогой мой супругъ, благословите податься, безъ вашей воли хошь помру, а дeтей жалко, а предсeдатель лапаетъ, а трудодней не даетъ..."
Дневальный уставился глазами въ столъ... Я не зналъ, что и сказать... Что тутъ скажешь?.. "Вотъ какое дeло, -- тихо сказалъ дневальный, -- съ такимъ письмомъ, къ кому пойдешь, а сердце чуяло, вотъ ужъ судьба"...
У меня мелькнула мысль -- пойти бы къ Успенскому, показать ему это письмо, уцeпить его за мужское самолюбiе или какъ-нибудь иначе... Можетъ быть, было бы можно какъ-нибудь нажать на соотвeтствующiй районный исполкомъ... Но я представилъ себe конкретную банду деревенскихъ "корешковъ". Ванька въ колхозe, Петька въ милицiи и пр. и пр. Кто пойдетъ изъ "района" защищать женскiя права какой-то безвeстной деревенской бабы, кто и что сможетъ раскопать въ этой круговой порукe? Просто бабу загрызутъ вразъ со всeми ея ребятами...
-- Такъ ужъ отпишите, -- глухо сказалъ дневальный -- отпишите, пусть... подается... -- По его бородe текли крупныя слезы... {449}
Въ нашей путаной человeческой жизни вещи устроены какъ-то особо по глупому: вотъ прошла передо мною тяжелая, безвыходная, всамдeлишняя человeческая трагедiя. Ну, конечно, было сочувствiе къ судьбe этого рязанскаго мужиченки, тeмъ болeе острое, что его судьба была судьбой миллiоновъ, но все-же было и великое облегченiе -- кошмаръ недреманнаго ока разсeялся, никакихъ мало-мальски подозрительныхъ симптомовъ слeжки ни съ какой стороны не было видно. Подъ диктовку дневальнаго я слалъ поклоны какимъ-то кумамъ и кумамъ, въ рамкe этихъ поклоновъ и хозяйственныхъ совeтовъ было вставлено мужнино разрeшенiе "податься"; дневальный сидeлъ съ каменнымъ лицомъ, по морщинамъ котораго молча скатывались крупныя слезы, а вотъ на душe все же было легче, чeмъ полчаса тому назадъ... Вспомнился Маяковскiй: "для веселiя планета наша плохо оборудована". Да, плохо оборудована. И не столько планета, сколько самъ человeкъ: изо всeхъ своихъ силъ портитъ жизнь -- и себe, и другимъ... Думаю, что Творецъ, создавая человeка на шестой день творенiя, предшествующими днями былъ нeсколько утомленъ...
ПОИСКИ ОРУЖIЯ
Для побeга было готово все -- кромe одного: у насъ не было оружiя. Въ наши двe первыя попытки -- въ 1932 и 1933 году -- мы были вооружены до зубовъ. У меня былъ тяжелый автоматическiй дробовикъ-браунингъ 12-го калибра, у Юры -- такого же калибра двухстволка. Патроны были снаряжены усиленными зарядами пороха и картечью нашего собственнаго изобрeтенiя, залитой стеариномъ. По нашимъ приблизительнымъ подсчетамъ и пристрeлкамъ такая штуковина метровъ на сорокъ и медвeдя могла свалить съ ногъ. У Бориса была его хорошо пристрeлянная малокалиберная винтовка. Вооруженные этакимъ способомъ, мы могли не бояться встрeчи ни съ чекистскими заставами, ни съ патрулемъ пограничниковъ. Въ томъ мало вeроятномъ случаe, если бы мы ихъ встрeтили, и въ томъ, еще менeе вeроятномъ случаe, если бы эти чекисты рискнули вступить въ перестрeлку съ хорошо вооруженными людьми, картечь въ чащe карельскаго лeса давала бы намъ огромныя преимущества передъ трехлинейками чекистовъ...
Сейчасъ мы были безоружны совсeмъ. У насъ было по ножу -- но это, конечно, не оружiе. Планы же добычи оружiя -- восходили еще ко временамъ Погры, и -- по всей обстановкe лагерной жизни -- всe они были связаны съ убiйствомъ. Они строились "въ запасъ" или, какъ говорятъ въ Россiи, "въ засолъ": оружiе нужно было и слeдовало его раздобыть за двe-три недeли до побeга -- иначе при любой переброскe и рискъ убiйства, и рискъ храненiя оружiя пошелъ бы впустую. Когда насъ съ Юрой перебросили въ Медвeжью Гору и когда я получилъ увeренность въ томъ, что отсюда насъ до самаго побeга никуда перебрасывать не будутъ -- я еще слишкомъ слабъ былъ физически, чтобы рискнуть на единоборство съ парой вохровцевъ -- {450} вохровцы ходятъ всегда парами, и всякое вооруженное населенiе лагеря предпочитаетъ въ одиночку не ходить... Потомъ настали бeлыя ночи. Шатавшiеся по пустыннымъ и свeтлымъ улицамъ вохровскiе патрули были совершенно недоступны для нападенiя. Наше вниманiе постепенно сосредоточилось на динамовскомъ тирe.
Въ маленькой комнатушкe при этомъ тирe жили: инструкторъ стрeлковаго спорта Левинъ и занятный сибирскiй мужичекъ -- Чуминъ, служившiй сторожемъ тира и чeмъ-то вродe егеря у Успенскаго, -- глухой, неграмотный, таежный мужичекъ, который лeсъ, звeря, воду и рыбу зналъ лучше, чeмъ человeческое общество. Время отъ времени Чуминъ приходилъ ко мнe и спрашивалъ: "ну, что въ газетахъ сказываютъ -- скоро война будетъ?" И, выслушавъ мой отвeтъ, разочарованно вздыхалъ: "Вотъ, Господи ты, Боже мой -- ни откуда выручки нeтъ"... Впрочемъ -- для себя Чуминъ выручку нашелъ: ограбилъ до нитки динамовскiй тиръ -- и исчезъ на лодкe куда-то въ тайгу, такъ его и не нашли.
Левинъ былъ длиннымъ, тощимъ, нелeпымъ парнемъ лeтъ 25-ти. Вся его нескладная фигура и мечтательные семитическiе глаза никакъ не вязались со столь воинственной страстью, какъ стрeлковый спортъ... По вечерамъ онъ аккуратно нализывался въ динамовской компанiи до полнаго безчувствiя, по утрамъ онъ жаловался мнe на то, что его стрeлковыя достиженiя все таютъ и таютъ.
-- Такъ бросьте пить...
Левинъ тяжело вздыхалъ.
-- Легко сказать. Попробуйте вы отъ такой жизни не пить. Все равно тонуть -- такъ лучше ужъ въ водкe, чeмъ въ озерe...
У Левина въ комнатушкe была цeлая коллекцiя оружiя -- и собственнаго, и казеннаго. Тутъ были и винтовки, и двустволка, и маузеръ, и парабеллюмъ, и два или три нагана казеннаго образца, и складъ патроновъ для тира. Окна и тира, и комнаты Левина были забраны тяжелыми желeзными рeшетками; у входа въ тиръ всегда стоялъ вооруженный караулъ. Днемъ Левинъ все время проводилъ или въ тирe, или въ своей комнатушкe; на вечеръ комнатушка запиралась, и у ея входа ставился еще одинъ караульный. Къ утру Левинъ или самъ приволакивался домой, или чаще его приносилъ Чуминъ. Въ этомъ тирe проходили свой обязательный курсъ стрeльбы всe чекисты Медвeжьей горы. Левинская комнатушка была единственнымъ мeстомъ, откуда мы могли раздобыть оружiе. Никакихъ другихъ путей видно не было.
Планъ былъ выработанъ по всeмъ правиламъ образцоваго детективнаго романа. Я приду къ Левину. Ухлопаю его ударомъ кулака или какъ-нибудь въ этомъ родe -- неожиданно и неслышно. Потомъ разожгу примусъ, туго накачаю его, разолью по столу и по полу поллитра денатурата и нeсколько литровъ керосина, стоящихъ рядомъ тутъ же, захвачу маузеръ и парабеллюмъ, зарою ихъ въ песокъ въ концe тира и въ однихъ трусахъ, какъ и пришелъ, пройду мимо караула.
Минутъ черезъ пять-десять взорвется примусъ, одновременно съ нимъ взорвутся банки съ чернымъ охотничьимъ порохомъ, {451} потомъ начнутъ взрываться патроны. Комнатушка превратится въ факелъ...
Такая обычная исторiя: взрывъ примуса. Совeтское производство. Самый распространенный видъ несчастныхъ случаевъ въ совeтскихъ городахъ. Никому ничего и въ голову не придетъ.
